Извините меня (2006)

Как любить, если тебя не любят, но перестать ты не можешь? Как объяснить, если разум слушающего безнадёжно затуманен предубеждением о его правоте? Как жить, если каждый день ты с горечью осознаёшь, что самый дорогой для тебя человек навсегда останется чужим?

Наверное, ответ один: пытаться. И, быть может, однажды что-то изменится.

___

Майвенн ле Беско не слишком известна за пределами франкоязычной цивилизации. Наш среднестатистический зритель в лучшем случае вроде бы когда-то где-то видел её на вторых или третьих ролях, а наиболее прогрессивная публика могла мимоходом заприметить её недавний проект «Полисс». Однако у себя на родине она считается едва ли не самой скандальной и яркой деятельницей культуры нового тысячелетия. В первую очередь — благодаря её многочисленным газетным и экранным сеансам тотального психологического эксгибиционизма на тему «Моё детство».

Суть истории немудрена, да и не особо оригинальна. С самых юных лет мать, неудавшаяся актриса, таскала Майвенн по кастингам, пытаясь реализоваться хотя бы «сквозь» ребёнка. Через некоторое время родители разошлись — и фаза побоев с обеих сторон перешла из формата ситуативных наказаний в формат вымещения любого негатива на отпрыске. Результат — полный разрыв с семьёй в 15 лет, отказ от собственной фамилии, дочь от Люка Бессона в 16 и психологические травмы на всю оставшуюся жизнь. И даже после серии крайне нелицеприятных откровений в интервью, когда народ уже уверился, что тут не просто скелеты в шкафу, но и сам шкаф выстроен из костей, — обида продолжала бурлить, не находя полноценного выхода.

И внезапно столь желанной отдушиной стало автобиографическое творчество. Создав в 2003 году успешный моноспектакль «Нут» и исполнив в нём роли собственных родителей, госпожа ле Беско наконец обрела не только более достойную славу, но и возможность если и не исторгнуть из себя, то хотя бы утихомирить демонов прошлого. Поэтому следующий её психотерапевтический экзерсис не заставил долго ждать: через три года на экраны Франции вышла лента «Простите меня» — горькая и почти беспросветная исповедь несчастной девочки, которая на пороге четвёртого десятка всё ещё никак не может обрести себя и решает вскрыть душевные нарывы.

Само собой, басня сказывается о ней — изменено лишь имя. Виолетта узнаёт о своей беременности и решает, что ребёнок должен родиться «в правде». Поэтому она покупает видеокамеру и идёт к родственникам делать документальный фильм, снимая всё, вплоть до посещений туалета. Огонёк «Rec.» горит — и героиня бомбардирует отца и мать неудобными вопросами, устраивает на семейном ужине вечер признаний в духе винтерберговского «Торжества», инсценирует издевательства над собой перед виновниками… Не щадя ни их, ни себя, ни дитя в собственной утробе. Ради всего одного слова от тех, кого ей не посчастливилось так сильно любить. «Прости…»

Картина настольно явственно автобиографична, учитывая присутствие в ней документальных записей юной Майвенн, что может возникнуть даже некоторое непонимание, граничащее с возмущением: зачем делать миллионы людей свидетелями чужой личной истории, которая их не касается? Вот только что, если режиссёр не может поступить иначе, если иного лекарства от внутренних мук у неё нет, — и что, если это касается любого, кто собирается заводить или уже завёл семью? Ведь речь не о каких-то желтостраничных подробностях «жизни других», от которой млеют лишь законченные вуайеристы. В этом рассказе содержится опыт, который способен сделать некоторых воспитателей чуть лучше, наглядно продемонстрировав им, что ответственность за свои действия — не пустой звук.

Камера для постановщицы фактически играет тройную роль. Неслучайно работающая сугубо в чёрно-белом режиме, она словно портал в мир, где нет двусмысленностей и лицемерия и где истина видна мгновенно. Это и своеобразное «орудие маньяка», вернувшегося, чтобы отомстить всем за своё прошлое, — Виолетта временами и впрямь похожа на озверевшую садистку, самозабвенно втаптывая родных в грязь перед объективом. Наконец, это аллюзия на документальность самого фильма, который вполне мог бы стать результатом подобного эксперимента, согласись в нём участвовать реальные родственники ле Беско, — не зря он снят в стиле Догмы 95 с её предельным реализмом.

Но в чём же эволюция героини и её прототипа? Понять ситуацию можно: забитое некогда «я» теперь развернулось на всю катушку и пытается наверстать упущенное огромными дозами воинствующего эгоцентризма. И фильм свой Виолетта-Майвенн снимает вовсе не для будущего чада, но для самой себя — вернее, для того ребёнка, которым она когда-то была. И всё же есть ли хоть какой-то прок от этого морального истязания всех и вся, ведёт ли оно хоть к чему-то — или же это лишь путь тотального разрушения? Устами экранного доктора автор сама даёт ответ себе и зрителям: нет, мы не заставим дорогих нам людей любить нас сильнее, чем они могут; нет, извинений не будет, потому что мало кому хватает сил не заскорузнуть в своей социальной роли…

Но мы те, кто мы есть, потому что нас воспитали эти люди. Плохо ли, хорошо ли. Из любви или из ненависти, благодаря или вопреки им — мы стали собой. Хотя бы за это им можно простить многое. Не всё. Но достаточно для того, чтобы это не отравляло нашу жизнь и дальше. Ибо только примирившись с нашими демонами мы сможем удержать их вдали от тех, чья жизнь теперь зависит от нас.

___

Я пытаюсь.