Пленница пустыни (1990)

Пустыня. Морское дно прошлого. Обезвоженное больное лицо. Бледно-желтая лихорадка движимого ветром песка тянется полосами в застывшем сухом шторме барханов. Мертвые червоточины тощих скал, седые, закрученные в узел стволы изнемогающих деревьев похожи на следы далекой памяти в космической пропасти забытья. Синяя глубина неба невесомо плывет над головой, сочится кипящим потом солнца. Колючий хруст шагов вклинивается в стеклянный воздух, глохнет в шепоте рваных дуновений. Тяжелое дыхание каравана, усталой цепью идущего к горизонту, черные лица, закутанные в легкую ткань, длинные тонкие руки, повисающие на худых плечах, — все, как единый организм, вскормленный пустотой, ставший ее частью. Но сзади, опаздывая, шаркая, шатаясь, с окаменелыми атрофированными глазами, в тонком, молочно-розовом, летнем платье плетется белая женщина. Ее мягкие волосы растерзаны зноем, нежная кожа изрезана светом, этот мир выжигает ее, как чужеродное, бесполезное существо, нарочно брошенное в красные объятья огня.

Режиссер, оператор, фотограф Раймон Депардон начинает без предисловия, роняя камеру в лоно Сахары, наслаивая цвета: синее, желтое, красное, черное — пытаясь пронзить суховеем плоскость кадра, воплотить на экране жажду и беспомощность. В его картине главным героем становится своенравная безжалостная пустыня, безгранично властвующая над покорной жизнью. Опытный документалист создал, пожалуй, одну из самых натуралистичных художественных лент, в которой свет, будто магическое заклинание, заставляет зрителя мерзнуть холодной пустынной ночью, тяжело дышать раскаленной пылью, постоянно ощущать вездесущий песок.

Фильм, как полуторачасовой репортаж, не объясняет происходящего на экране, подразумевая, что все давно знают о взятой в заложники повстанцами тубу француженке Француазе Клостр, потому что вечерние новости опять заговорили о гражданской войне в Чаде, которая продолжается с 60-ого года и которая раньше не особо волновала европейские СМИ, пока молодая учительница не оказалась в плену революционеров. Однако в картине «плен» — скорее, метафора, изображающая несвободу в бескрайнем раздолье, где можно идти в любую сторону, но каждая из них пророчит неминуемую гибель. Кочевой народ тубу — это не жестокие террористы, не злые вояки, для них путь по пустыне и есть привычный быт, поэтому здесь больше худосочных женщин в цветастых накидках с малыми детьми на руках, стариков, жестких и ломких, как стебли редких кустарников, и лишь несколько молчаливых мужчин, которые с большим удовольствием выбросили бы свои автоматы, нежели таскали бы этот горячий металл на шее.

За 60 колониальных лет Франция так и не смогла понять жизнь народов Сахары, воспринимая эту территория, как подкрепление своих имперских амбиций. Однако Депардон, будто в насмешку над уверенными и всезнающими европейцами, бросает в горнила «черного континента » самого хрупкого их представителя, который, тем не менее, вполне типичен. Миниатюрные дамы в открытых платьях порхают в парках и кафе, томно прячутся под солнечными зонтиками, после сытного ужина со стаканом сока смотрят на войны и бедствия, которые случаются в другом мире, где нет кондиционеров и водопроводов. И лишь увидев изнеможенную мадмуазель, их соседку или коллегу, по другую сторону экрана, лощеные отпрыски комфорта, смогут почувствовать, насколько их жизнь не похожа на вечное движение каравана между вздымающимися волнами песка.

Как журналист и фотограф Депардон не углубляется в историографические и геополитические измышления. Он ставит задачу поймать в объектив исконную, нутряную эстетику иной цивилизации. Оттого «Пленница пустыни» походит на фотоальбом, где немые кадры — статичные идеально выстроенные композиции, пропитанные чувством сильнее, чем стони слов и движений; каждый поворот листа — новая сторона пустыни: белый жаркий день, прошитый ветрами, гранатовый закат, тонущий в черной крови ночи, сухие твердые губы, ищущие воду. Условный сюжет, почти не касается медленного движения картины, на экране только одна актриса, играющая невыносимую усталость, и несколько десятков тубу. Лишь пара фраз за всю ленту, а остальное — морское дно прошлого.