Тереза (1986)

Что делать, если не хочешь жить, как все? Почему личное счастье беспокоит куда меньше, чем душа приговоренного к казни убийцы? И как стать святой, если в связи с устойчивой внешнеполитической обстановкой на Жанну Д`Арк очень низкий спрос, а ты даже не воин Христов, а всего лишь Его невеста? За неполные 24 года Тереза из Лизьё, урожденная Мартен, прошла через огонь угрожавшей жизни агонии, беспрерывный поток общественного непонимания и самого Папу Римского и наверняка знала правильные ответы. Смерть застала ее, истощенную чахоткой и оправданным отсутствием морфия (ведь Иисусу было нечем облегчить свои муки), но не отступившую ни на шаг от нехитрых принципов служения Богу малым делом, ласковым словом, любящей улыбкой. Канонизация и всемирное признание присоединились к Терезе 28 лет спустя после посмертной публикации ее рукописных заметок, воодушевивших людей на возрождение ее святого образа как на страницах книг, так и в объемной глубине кинокадра.

После пары малоизвестных документальных работ история юной страдалицы проявилась и на пленке кинокамеры, принадлежащей Алену Кавалье — ассистенту и ученику Луи Маля. Набивший руку на второсортных приключениях, неверующий, но внезапно переключившийся на религиозный сюжет и вдохновленный реализмом, Ален интуитивно нащупал свой стиль и позже был щедро одарён фестивальными призами за такую смелую и внезапную смену курса. Конечно, состряпать душещипательный фильм о мученице не стоило бы огромных усилий, как и растрогать чувствительных к невымышленным страстям зрителей. Кавалье же решил не усугублять плаксивостью и так елейную атмосферу вокруг святого лика Терезы в обрамлении роз и пташек, но полностью обратился в тихого и чуткого наблюдателя, прицеливаясь объективом прямиком в простой и искренний психологический реализм, стремящийся к абсолютному нолю аскетичности.

Утопающий в замшелых скалах монастырь, скромное убранство келий и свежая, холодная зелень дикого шиповника — этого тут не увидишь, как и не услышишь пронзающего звона колокола или медовой полифонии славящих Господа голосов. И значит, не скривишься ни от пафоса влюбленной в собственные струпья церкви, ни от отвлекающих маневров картонно-исторической декорации. Ничто не помешает окунуться вместе с режиссером в горькую дымку воспоминаний с оттенком сепии, где каждая зарисовка длится не более пары минут и пуф — плавно проваливается в темноту, откуда тотчас возникает очередная виньетка, словно выловленная со дна памяти. Расплывчатая бархатистость кадра, умиротворенно-теплые черно-коричнево-бежевые тона рядом с сияющим белым, чудная камерность пространства — без окон, без дверей, только минимум людей и предметов, да фантастически реалистичные штрихи искусственного освещения — все это не столько похоже на привычную глазу обложку агиографического жанра, сколько на приглашение к осмыслению почти что концентрированного понятия духовности без каких-либо подсказок в виде нимба над головой, шепчущего благословения полета голубей или обращённых к милосердным небесам очей.

Так, сценка за сценкой, автор перебирает незамысловатую биографию Терезы, словно бусины на четках, не отличая ее от десятка других таких же терез, добровольно погребенных под слоями накрахмаленного монашеского платья и клятвами служения Господу. Но религиозный жар, как таковой, едва ли касается Кавалье — нет, ему интересна героиня, воплощенная чудесной Катрин Муше, чьи детские черты он тщится застать с иными чувствами, кроме всепрощающей любви; его занимает уверенность девушки в собственной избранности, почти что детская эгоцентричность, замкнутость в райских кущах своего же внутреннего мира. Тереза через фильтр Кавалье — не мученица, а романтик даже на пути в долину смертной тени, возлюбленная из Песни Песней, практикующая служение Богу разбрасыванием розовых лепестков у распятия и раскладыванием соцветий в форме буквы Т. Но ребяческая простота ее суждений о святости на самом деле мудро напоминает о том, кому именно завещано Царство Небесное.

Удивительно, что бесстрастная и лаконичная лента Алена Кавалье о «самой любимой девушке на свете» под конец обнаруживает солидный эмоциональный запас именно в зрительском сердце, каким-то сверхъестественным образом пробуждая через скупые слова и образы безграничное восхищение девичьим самопожертвованием. Может статься, что пресыщенной публике «Тереза» покажется статичной, даже пресной, но в выразительной естественности ей отказать сложно, как и в ощутимом присутствии благодати, которая ни на мгновение не оставляет героиню, но по досадному недоразумению просто не умещается в ограниченное пространство кадра.