Жестокая игра (1983)

Отец — в прошлом серьезный ученый, а ныне серийный убийца, правда, причина, по которой он это делает, до самого конца фильма не уточняется. Дочь — инвалид-колясочник с самого рождения, озлобленное на весь мир жестокое создание, мучающее птиц и насекомых.

«Я ограничусь детьми, чтобы все было яснее…», — таким эпиграфом из Достоевского Бриссо начинает фильм, давая зрителю понять, что через ребенка он изучает психологию взрослого. И ведь действительно — «яблочко от яблоньки…» — у Изабель её отца господина Тесье много общего, как бы они друг друга не недолюбливали. Причина жестокости, как мы видим, в холодности, бесчувствии, ведь тело только что умершей матери для Кристиана Тесье — «всего лишь предмет». Точно также Изабель убивает живых существ, чтобы хоть что-то почувствовать, но тщетно.

Отец хочет подавить садистские наклонности дочери в зачатке, заключая её в рамки установленных им правил и наказывая за малейшую провинность. Но он не может добиться этим желаемого. Мораль Бриссо проста: трансформации с Изабель происходят только на фоне любви, пусть даже и неразделенной. Только тогда она начинает созерцать мир, понимать красоту природы, осязать свое тело, сострадать животным.

И может быть есть хоть какой-нибудь шанс, что она не пойдет по отцовым стопам, в некогда светлой голове которого кристаллизовалась параноидальная идея, заставляющая губить невинных детей.

7,5 из 10

Бриссо, как было сказано, — автор фильмов о добре, по крайней мере, Бриссо 80-ых. Но говорить (или снимать) о добре сложно. В эстетике, как и везде, мы любим Бога и интересуемся дьяволом. Поэтому выдача карамельных пудингов из приторных добродетелей — самый верный способ внушить либо отвращение к добру, либо вселить мысль о том, что добро и зло бессмысленная выдумка, годная на то чтобы манипулировать дураками и кликушами, но недостойная ума уважающего себя человека.

Думаю, Бриссо это понимает и поэтому (1) показывает добро в его противостоянии и переплетении со злом; (2) берет его не как статичную слащавость какой-нибудь улыбчивой старушонки, а в постепенном обнаружении и раскрытии. Улыбчивой старушонке мы не поверим — и мы не верим умирающей матери Кристиана Тессье (Бруно Кремер) с ее почти загробными откровениями. Пользуясь некоторыми вспомогательными линиями сюжета и мотивами из «Братьев Карамазовых», Бриссо противопоставляет эти блаженные наставления убийствам детей, совершаемым самом Кристианом, и дикой ожесточенности его дочери-калеки Изабель (вспомнить Лизу из «Карамазовых», подругу Алеши, которая намеревалась ананасовый компот кушать, наблюдая за истекающим кровью распятым мальчиком). Кристиан — жестокий человек. Принадлежа к тем верующим, что больше верят в черта, чем в Бога и начинают в итоге путать одно с другим (типаж карамазовского «Великого Инквизитора»?), он с холодной жестокостью заставляет Изабель выйти из скорлупы своей обиды на весь мир и начать отзываться на чужие чувства и слова. Но подлинное преображение наступает только благодаря эротическому влечению Изабель к Паскалю, брату ее учительницы. Паскаль становится платоническим наставником Изабель, помогая ей обучиться созерцанию красоты мира, вплоть до пресловутой «гармонии сфер». Парадоксально, что слова Паскаля повторяет и мрачный параноик Кристиан, дополняя их, впрочем, реалистичными соображениями биолога: вот он демонстрирует Изабель как уж пожирает лягушку или, говоря словами Ивана Карамазова «гадина пожрала гадину». Но и реалистичная поправка не помешала Изабель открыть для себя сострадание, любовь (не только эротическую), молитву. А заодно и кошмар зла, творимого Кристианом.

В сущности, это мы видим и в «Звуке и ярости» (или, если воспользоваться более привычном переводом, «Шуме и ярости»), где обыгрываются некоторые мотивы одноименного романа Фолкнера. Злоба и беспричинная агрессия подростковой банды (отчасти это вошло и в «Жестокую игру»), предсмертное откровение умирающего старика, не воспринимаемое поначалу всерьез, первое открытие для себя подростком мира добра и зла. В роли инициирующей фигуры выступает не отец, а старший приятель, но все равно — добро, по Бриссо, не может быть познано в отрыве от зла, они слишком глубоко взаимосвязаны, при своей противоположности. И нельзя сделать реалистичный, а значит, реальный выбор, не познав и этого взаимопроникновения, и этой противоположности. Только в «Звуке и ярости» мы наблюдаем за взаимосвязью и противоборством нравственных категорий в смешении дворово-криминальной хроники, в путанице жизни, которая ведь «полна шума и ярости», по словам шекспировского Макбета, позаимствованным Фолкнером, а у Фолкнера — Бриссо. «Жестокая игра» имеет более интелегибельный характер притчи, отвлеченной от обычных житейских обстоятельств.

8 из 10