Иллюзионист (1983)

Лучшая работа с кадром и со светом в отдельности из всего, что я видел до сих пор. А видел я немало. Филигранная работа с выстраиванием кадра. Сцена, в которой один из братьев спускается по веревке — просто богоподобна!

Музыка! Какая же здесь музыка. Она идеально дополняет все сцены. Она создает настроение и наполняет все смыслом. Учитывая, что в фильме нет ни единой членораздельной реплики, музыка является полноценным заменителем речи.

Актеры играют великолепно. Некоторая их наигранность воспринимается исключительно как стилистический прием.

Очень интересный и необычно выстроенный юмор. Бесконечные аллегории и метафоры.

После просмотра ощущаешь, что твой мозг немного сломан и взорван. В исключительно хорошем смысле. Он наполняется новыми смыслами и идеями. Этот мир настолько сюрреалистичен, что разум еще долго будет пытаться расшифровать, что же я только что увидел и что теперь с этим делать.

P.S. Концовка окончательно разрушила все те наметки понимания, которые так бережно собирались по крупицам на протяжении всего фильма. Но от этого фильм создал только еще более завораживающее впечатление.

Будет честно сказать, я ничего не слышала про режиссера Йосса Стерлинга, и поэтому даже не догадывалась какой меня ждет сюрприз.

Иллюзионист — фильм совершенно особенный, как принято говорить — авторский, но и это ничего не значит, пока вы не увидите этот авангард, нагруженный безумно. Праздник хорошему киноману. Йосс Стеллинг ставит грандиозные задачи, и что важно — выполняет их уверенно и успешно. Он создает свой стиль, ставит эксперименты, работает на стыке разных жанров, не могу даже назвать кого-то похожего. Кто еще сможет сделать полный метр без единого диалога? Можно ли действие наполнить музыкой так, чтобы она дополняла настроение актеров, повторяла бы все движения фактурно и ритмически? Да можно, и это задача для большого режиссера.

На экране все сложно, ярко и незаурядно — сначала кажется, ты вроде бы еще ждешь, когда же они заговорят, но далее незаметно ловишь себя на мысли, что музыка настолько сильна, что слова не нужны. Все сказано. Ведь и артисты в цирке не разговаривают, и картинную галерею можно обойти без экскурсий, без лишних слов. Музыка. Ответ всему музыка. Там, где вы ищете глубину, погружаясь в историю, забывая про то, как выглядит обыкновенное кино, вы открываете новый пласт, может быть, новый жанр кино без слов.

Актеры почти детской игрой убеждают с первых кадров в своем безумии. А затем начинает казаться, они словно бы призывают — не бойся в себе ничего странного, сумасшедшие — они и есть нормальные. И еще кажется, что режиссер присутствует постоянно. Как будто становясь героями, чтобы показать историю изнутри, освобождая ее от от вульгарной жалости, от грусти. В фильме нет ни надрыва, ни мизантропии. Трагедия, а такой вот парадокс.

А в финале этот перевертыш истории ты раскручиваешь в обратном порядке, и видишь, что главный герой весь фильм, с ужасом, переживает самоубийство отца. Ну вот, и стразу становится неинтересно, когда выкладываешь эту непростую историю кратко. Ведь если пересказывать такое кино, то не словами, тут нужна музыка…

10 из 10

Искрометный, животрепещущий и, вместе с теме будоражащий сознание театр (или всё-таки цирк?) абсурда, построенный голландским режиссером-сюрреалистом Йосом Стеллингом — самодостаточный и по-своему уютный мирок для двух чудаков из захолустья. Мирок, которому непременно суждено разбиться о стену провинциальных реалий с деревенским бытом ферм и ветряных мельниц. Но главное это непоколебимое, доведенное до фарса предвкушение праздника с цирком, клоунами и фокусником, праздник которого так ждут главные герои — это всё то что непременно должно разразиться яркими красками в том аккуратном и скучном уголке. Затрагивая темы семьи и дружбы, и раскрывая образ матери — матери настоящей и иллюзорной, как и весь этот мнимый цирк, режиссер ненавязчиво подталкивает зрителя к тому чтобы взглянуть на этих двух, мягко сказать, странных братьев как на блаженных несущих какую-то светлую истину, а мир окружающий их… может быть — не более чем сон, или ловкая иллюзия?

9 из 10

Дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти.

Ф. Достоевский

Йос Стеллинг снял кино не о тех, кто умеет считать правильно (знает, как жить, дружит с реальностью), но кажется почему-то, что именно для них.

Достоевский открыл: «Дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти», — и тем продлил нашу жизнь. Кортасар заметил: «Восемь плюс восемь равно шестнадцать плюс тот, кто считает», — и тем ее приумножил. Гессе выпростал нас из-под уютного одеялка двухмерности, толкнул в необхватные МИРЫ:

Для них, наивных, непоколебимых,

Сомненья наши — просто вздор и бред.

Мир — плоскость, нам твердят они, и нет

Ни грана правды в сказках о глубинах.

Будь кроме двух, знакомых всем извечно,

Какие-то другие измеренья,

Никто, твердят, не смог бы жить беспечно,

Никто б не смог дышать без опасенья.

Не лучше ль нам согласия добиться

И третьим измереньем поступиться?

Ведь в самом деле, если верить свято,

Что вглубь глядеть опасностью чревато,

Трех измерений будет многовато.

Вот, собственно, почему для меня любой творческий акт (даже нехитрые фокусы — достать бумажные цветы из футлярчика или прикрепить перышко к гармошке) — битва с реальностью. И вот за что битва. За «многовато»! И Достоевский, и Кортасар, и Гессе — художники, но они и борцы. Герой фильма Йоса Стеллинга тоже. Иллюзионист — очень точная характеристика творца, который всегда есть создатель некой альтернативы. Он человек и кто-то еще. Кто-то бескомпромиссный к реальности, не способный примириться с ее узостью, ограниченностью, со смертной скукой; как и сумасшедший, он вне границ. Осознанно или нет, стремится выписаться за рамки, жить не только в этом мире (и не только им), по ту сторону логики, формул, правил, разума, комфорта, привычки, покоя, смерти… Выше их.

Гессе открыл: «Сумасшествие — есть начало науки, а шизофрения — начало искусства». Конечно же. Личность творца (художника) не объясняется только словом «бунтарь». Да, он еще и шизофреник, безумец, тот, кто всегда шире себя самого. Двоится, троится, расширяется то ли правдой, то ли иллюзией безмерности… Да, не только одну шкурку творец носит, не только на земле живет, не только двумя ногами ходит, двумя глазами видит (очки в фильме, как и брат-безумец главного героя, — знаки его иного зрения, инаковости). Давно и практически всеми (от философов до НЛП-шников) отмечено главное свойство гениев — связь с чем-то бОльшим. Они служат чему-то большему, чем сами: иллюзорной правде глубин, других измерений, миров, истин, чудес…

Онтология творчества у Стеллинга почти как у Хармса — чушь и чудо. Первая, по Хармсу, — это «жизнь в своем настолько нелепом проявлении, что она уже становится лишенной смысла». А второе — «нарушение физической структуры мира». Чушь — бестолковина, ерунда, безумие, то, что нас (простых смертных) дразнит, выбешивает, злит, спотыкает заумью, отщепенством, бредом. Но за этим всем маячит чудо — высшая истина, правда бесконечных глубин, бездонность чувств и смыслов, антифизика, дающая нам и невесомость, и крылья при условии, что мы готовы лететь внутрь. Летать внутри себя.

Вот тут у Гессе про тонкую связь чуши и чуда:

Старик, студент, малыш — любой творит

Из пены майи дивные виденья,

По существу лишенные значенья,

Но через них нам вечный свет открыт,

А он, открывшись, радостней горит.

Пена майи (иллюзион), лишенная значенья (смысла) — путь в Вечный Свет. Далеко не всем по силам так и туда ходить. Но кто идет, зреет горение радости!!!

Есть еще одна сторона творчества — познание Жизни и Смерти, Добра и Зла. Герой Стеллинга проходит сквозь страшные испытания ими (да, добро его — тоже испытание! Как и зло окружающих). Познающий, как известно, умножает скорбь. Так что творчество — это не только путь инаковости, свободы, духовности, борьбы, безумия, но и путь страдания, боли.

Не знаю, Стеллинг ли мне нашептал это «Иллюзионистом» своим или само привиделось после просмотра?.. Но знаете, какое самое главное страдание творца? Так трудно поверить, что твое чудо в пёрьях — это именно ЧУДО, когда все говорят, кричат с уверенно-бескрылой яростью: чушь, чушь, чушь! И ты в беспечном парении мечты своей вдруг начинаешь думать (догадываться) вопросом: а не в прекрасной ли пустоте (иллюзии) ты паришь?.. А вдруг безмерности тебе многовато (да и трех измерений, пожалуй, тоже)? И не пора ли жить ВСЕРЬЕЗ? Ведь дважды два четыре, а не восемь…

И тут лопнет твой шарик, сломается гармошка, раздавятся очки, треснет рамочка (с фото про полет) под жирным телом мухи…

И тебя вылечат, и чушь вылечат, и чудо тоже вылечат. Или перебинтуют чем-нибудь стерильным для помещения в психиатрический рай.

А вы готовы прихлопнуть мухобойкой, закопать или выбросить на помойку свои фантазии, чтобы спокойнее жилось?..

Шокирующий и экспрессивный фильм, представляющий собой паззл, сложившийся окончательно с финальным кадром. Фильм, поражающий воображение и растворяющий его в атмосфере иного бытия.

Все члены семьи больны. Общение происходит с помощью жестов, мимики и криков — здесь виден первый симптом — нарушение речи. Обнаруживаются потом склонность к агрессивному поведению (попытки удушения, пощечины), галлюцинации(периодически появляющиеся на протяжении всего фильма и создающие немыслимый авангард), расстройства восприятия (герой принимает бутафорскую руку за руку понравившейся девушки и ласкает её), кажущаяся открытость мыслей (воспоминания героя, которые он видит как фильм в кинотеатре, где сидят другие люди), расстройства мышления (сцена с въездом на велосипеде в реку или неосознанное убийство матери). К этой головоломке относятся и другие фрагменты: портрет Эйгена Брейлера в психбольнице, врача, изучавшего шизофрению и впервые применившего этот термин, и другие окружающие предметы, в том числе очки с линзами, делающими глаза устрашающе большими, это как еще один намек на искаженное восприятие окружающего.

На экране предстает мир с точки зрения пораженного разума, реальность глазами шизофреника. Это не просто впечатляет, это заставляет насильно видеть действительность в ином ракурсе под прессом галлюцинаций, что приводит к дикому дискомфорту и позволяет почувствовать самому шизоидные расстройства.

Воссоздание сознания шизофреника Стеллинг создает, обращаясь к искаженному восприятию объектов, предметов среды, выстраивая мозаику редуцированного разума. Здесь можно заметить аллюзию к «кабинету доктора Калигари», там подобный эффект создается за счет декораций. Фильм сам по себе насыщен аллюзиями: здесь и Кэрролл с его безумным садом, и «пролетая над гнездом кукушки» при затрагивании темы лоботомии.

Здесь одновременно иронично и грустно автор обращается и к религии — семья молится за столом, но им мешают непрестанно жужжащие мухи, которых там видимо-невидимо, и молитва заканчивается ловлей мух, довольно в агрессивной форме. Еще один момент: герой едет в автобусе и проезжает мимо места аварии, где столкнулись две машины, видно трупы, а на заднем плане стоит рекламный щит со словами «Бог это…» и последнее слово еще не дописано.

Фильм, который охватывает за короткий временной промежуток очень многое, представляет собой и загадки и развернутый на нее ответ, кажущийся бессмысленным набором ярких сцен, но сохраняющий цельность и органичность сюжетной линий, революция мозга — вот что представляет собой «Иллюзионист» Стеллинга.

Говорят, Йос Стеллинг крайне разговорчивый человек. Забавно, в его фильмах-то разговоры сведены к минимуму, а в «Иллюзионисте» их нет и подавно. И художественно такой ход обусловлен более чем просто: слова ведь не нужны там, где можно обойтись без них. Все экранное пространство целиком отдано в распоряжение истории, наполненной причудливыми фантазиями, забавными ситуациями, яркими красками и мелодиями, а оттого и не нуждающейся в каких-либо комментариях.

Внешне «Иллюзионист» — это такой сумасшедший дом в калейдоскопе. Если сюжетная направляющая еще кажется вполне рациональной, то собственно происходящее подчас лишается привычной логики, некоторые возникающие образы не поддаются интерпретации, и в целом многое кажется не строго обдуманным, а просто изъятым из чьего-то вольного воображения. Зашкаливающее чудачество и пестрящие костюмы с эстетской подачи Стеллинга, однако, не превращают фильм в карнавал, а благодаря умению режиссера рифмовать уморительное с грустным «Иллюзионист» в своей безудержной фантазии обретает интонации простой жизненной истории.

Впрочем, и так в рассказе о странноватом мечтателе форма перестает доминировать над содержанием уже на уровне того, что сюжетно чувствуешь к нему личную близость. С трагическим пафосом и горькой иронией под меланхолические музыкальные аккомпанементы фильм констатирует то, что приходилось осознавать, наверно, многим: мир не способен принять мечту. Гибель мечты обыгрывается Стеллингом подлинной трагедией, а вместе с тем возникающий с живописными пейзажами диссонанс подчеркивает противоестественность этого уже ставшего обыденным явления. Будто бы и правда массовые операции на мозге, повергнув людей в инертность, лишили их всяческих сокровенных желаний и ко всему прочему способности принять того, кто еще не забыл о мире грез.

Однако этим замысел «Иллюзиониста» не ограничивается. Приключения главного героя можно толковать и как насмешливую метафору познания человеческого мира в целом. В сущности, примерно так и происходит: жизнь кажется психиатрической больницей до тех пор, пока хирургический скальпель, исправив что-то внутри головы, не сделает ее пациентом.

Недавно был отсмотрен «Иллюзионист» Йоса Стеллинга.

Так получилось, что фильм удалось посмотреть только после таких признанных шедевров, как «Стрелочник» и «Летучий голландец», так что стали неизбежны сравнения и параллели.

Да, много схожего. Все та же пронизывающая музыкальная тема, наиболее полно затем раскрытая в «Голландце», все те же лица, словно сошедшие с картин великих голландских художников Иеронима Босха и Питера Брейгеля, дорога и деревенский автобус, увозящий главного героя, да и актеры — те же.

В центре сюрреалистичного действия — обычная деревенская семья из пяти человек: отец, мать, дед и два брата, все с различными степенями отклонений от легкой формы слабоумия до тяжелой прогрессирующей болезни мозга. Живут они себе тихо-мирно, идиотствуют в меру своего развития.

Пасторальную идиллию сельского быта нарушает заезжий фокусник-иллюзионист, настолько впечатливший семью, что старший воспалился идеей овладеть этим искусством сам, а младшего пришлось срочно увозить в психиатрическую лечебницу, благо, болезнь не дремлет.

Надо отметить, что действие частично происходит в реальном времени, а частично — в фантазиях и иллюзиях одного из братьев, так что все это весьма причудливо перемешивается. Что ж, сюр есть сюр, и в постановке Стеллинга просмотр и осознание смысла всего действия, — а зрителю дано домыслить самому большую часть того, что происходит на экране, — доставляют колоссальное удовольствие.

Старший брат, недолго думая, срывается в город, одержимый идеей пробиться в мастера колдовского искусства и заодно, спасти младшего брата, из психиатрической клиники, где всем подряд выполняют лоботомию — вырезают опухоль мозга, существующую или мнимую.

Сцены в клинике, на мой взгляд, являются ключевыми в фильме.

Так показать людей, у которых уже как будто удалена часть мозга, а вместе с ней, очевидно, чувства сострадания, сопереживания, чувства юмора наконец — браво, Стеллинг! И еще неизвестно, кто является более нормальным — братья, пребывающие в мире своих грез и мечт, не разучившиеся, что называется, летать, или все остальные люди с атрофированными человеческими качествами… Как и во всех фильмах Стеллинга, нормальность окружающего мира предстает на самом деле ненормальностью, что подтверждает и страшный, на самом деле, финал.

Фильму можно было бы поставить высшую оценку, поскольку и замысел и исполнение великолепны, но есть еще более восхитительные, шедевральные «Летучий голландец» и «Стрелочник», поэтому — 9 или скорее 9, 5 баллов.

«Диалоги обращаются к мозгу. Но мозг не важен для создания фильма. Необходимо только сердце, а диалоги — всегда рассудочны».

Йос Стеллинг

Была такая страна — Голландия. Прославленная родина мореплавателей и великих художников. Голландия — морская держава, чьи корабли развозили по всей Европе славную каминную плитку с весёленькими голубыми картинками. И есть сегодняшние Нидерланды, вполне благополучная европейская провинция, где-то между Бельгией и Германией, каждый год старательно продающая миру, бесчисленное количество сортов тюльпанов и совсем немного бытовой техники, такого же добротного качества, как и луковицы ностальгического «восьмимартовского» цветка. Ну, ещё у Нидерландов есть нетрезвый Амстердам и, …Йос Стеллинг…

Стеллинг — голландец, к тому же и режиссёр… И, что удивительно на протяжении уже 30 с лишком лет он деликатно, всяческими возможными способами, заменяет реальные воплощения тюльпанно-конопляной Голландии, с её нехитрыми мещанскими радостями, на совершенно новый, непонятный и потому ещё больше захватывающий мир населённый молчаливыми, немного сумасшедшими людьми.

Герои Стеллинга — это либо тихие деревенские «переросли», либо угрюмые «городские сумасшедшие», либо (спасибо, тебе за него Голландия!) Стрелочники. Но, это в идеале, на самом же деле, каждый из персонажей Стеллинга несёт в себе причудливые сочетания всевозможного рода странностей и оригинальностей от Бога.

В 1983 году голландский режиссёр показал как в одну отдельно взятую картину можно талантливо «упаковать» такое количество странных, молчаливых голландцев, что целых полтора часа от созерцания которых, зритель любящий всё, что относится к категории «не для всех» не сможет оторваться. «Иллюзионист» стал первым по-настоящему, то есть на весь кинематографический мир «прогремевшим» фильмом Стеллинга.

«Иллюзионист» представляет собой на удивление простую историю, которая разворачивается на фоне миролюбивых голландских пейзажей, в домике под маленькой, приятной в своей гладенькой декоративности, мельницей. В домике под мельницей живёт гротескная семья из пяти человек. Дедушка — самый безобидный член семьи, по причине старческого слабоумия и инвалидности. Но это, тем не менее, не мешает ему с маразматическим упорством прятать ото всех совершенно бесполезные для него самого пенсионные деньги в жестяную коробку, и после такого скрытого накопительства укладываться на эту драгоценную жестянку спать.

Есть в семье ещё незаметный папа, постоянно прибывающий в состоянии скрытой депрессии, которая позже даст о себе знать, а пока он не снимает старенькой военной каски времён 1914 года. Главная в семье мать, (и никто кроме неё об этом даже не подозревает), является самой адекватной представительницей обитателей мельничного домика. Она сильная, как потомственная голландская крестьянка и заботливая, как специалист по выведению и выращиванию новых сортов национальной гордости. С упорством матери, любящей детей, такими, какими их создала незадачливая природа, она любит своих сыновей.

«Природа создала, надо быть благодарной», это мать понимает, и не важно, что природа была в этот день без очков, наградив обеих братье до неприличия слабым зрением, которое почти корректируется невообразимо толстенными линзами. И эти двое с увеличенными до японской «анимэшной» любознательности глазами видят каждый свой мир.

Братья не совсем переросли из слабеньких аутичных мальчиков, в нечто более мужественное подобающее их паспортному возрасту. Они просто стали большими дядьками с детскими наклонностями.

Но, маленькая размеренная жизнь под взмахами мельничных крыльев так и текла бы своим размеренным чередом. И ничего бы не нарушало идиллии семейной рыбалки, обожаемого обоими братьями, биения мух за обеденным столом, если бы…. в глухомань, где соседа во всей округе можно встретить не чаще чем заблудившегося волка, приехал цирк…

В маленький сельский клуб пришли все жители хутора, и вся семья мельничного домика. И на сцену вышел он. Иллюзионист. Показавший скромным «огородолюбивым» провинциалам саму мечту, яркую и еле заметную в мареве блёсток и цирковых перьев разукрашенной ассистентки. И сразу же глядя на всё это мишурное великолепие один из братьев — тихий мечтатель, живущий в одной ему доступной реальности, причудливым образом переплетающейся с таинственным и волшебным миром цирка. Он, деревенский чудак, ездящий на велосипеде с прикрепленным на раму картонным макетом планера, влюбляется навсегда и в обман балагана, и в натужно улыбающуюся глянцем красных губ ассистентку Иллюзиониста.

С приезда Иллюзиониста меняется всё. Брат — мечтатель занят мыслями о ножках обутых в серебряные туфли. А второй, не менее странный, превращающий всякие невольные объятья с родственником в акт «братоудушительство», и будучи совсем неконтролируемым существом, отправляется по решению любящий матери в Клинику, вместе со своей губной гармошкой.

Дальше события разворачиваются совсем не со стеллинговской скорость. Мечтатель отправляется на поиски своего не способного даже под косметикой скрыть первые морщинки немолодого идеала, а за одно и вызволять брата.

Герой едет в город, и город принимает его таким, какой он есть, благо сам город, почему-то, по — Стеллингу состоит только из разношерстных пассажиров старенького автобуса, веселящихся над смертью старичков-священников, мрачных могильщиков, расклейщиков афиш, цирковых артистов, да прибывающих на всякого рода стадиях сумасшествия пациентов Клиники, в которую помещён брат путешественника.

Стеллинг проводит зрителя по своим «странным садам» мастерски, совсем не навязчиво заставляет полюбит каждого из своих героев, понять, что мы такие же чудаки, только живущие не в домиках под мельницами, а в спальных районах, и каждый со свой мечтой, ждущей воплощения. Только вот, думаю, Иллюзионист не заедет в наши края.