Отец-хозяин (1977)

Наверняка если бы не участие в качестве председателя жюри Каннского фестиваля неукротимого маэстро Роберто Росселини, то едва ли этот фильм братьев Тавиани стал так известен. Вероятно, именно храбрый и решительный, новаторский нрав гения увидел в этих авторах что-то близкое, гениальное и талантливое.

На самом деле фильм совсем не прост. Тут есть и смысл, вопрсоы над которыми интересно рассуждать. Есть и поэтическое созерцание. Та трогательность с которой Тавиани изучают сельский быт предвосхищает «Дерево для башмаков» Эрманно Ольми и вполне соответствует работам Терренса Малика. Это ведь Малик регулярно воспевал в своих фильмах дуновения ветра, шелест трав и покачивания деревьев.

При этом, Тавиани разворачивают перед нами такую простую интригу, что наверное она коснется едва ли не каждого зрителя. Это ведь вопросы взаимодействия с родителями.

Вот что делать маленькому мальчику, если его отец забирает из школы и заставляет работать пастухом? Малейшее неподчинение жестко пресекается. Что делать, если полевая жизнь приводит к таким странным парадоксам, о которых даже в анекдотах говорить не все могут. Да-да. Я как раз об этом. Братья Тавиани прямо намекают, что все дети в тех краях слишком сильно были эмоционально привязаны к домашним животным. Просто и без прикрас они рисуют и стройный экономический уклад семьи, где всеми денежными средствами распоряжается один человек — отец семьи. А как ужасно признавать парню в армии свою безграмотность. Италия ведь совсем неоднородна. Сардинский диалект вовсе не подразумевает понимание итальянского языка. Сколько трагедий придется испытать нашему герою прежде чем опериться и сказать отцу — «не повинуюсь». Многовековой уклад, идущий еще со времен римского права, оказался подвергнутым сомнению. А уместна ли тут пощечина?

Вопросы, которые поднимают братья Тавиани выходят далеко за пределы конкретной итальянской глубинки (Сардинии), равно как и не касаются они никак эдипового комплекса. Это не банальное взросление и сложный «выход» из гнезда. Тут мы сталкиваемся с ломкой стереотипов. Времена меняются. Меняется и отношение к детям, родителям, семье. То, что еще совсем недавно казалось диким — например, пренебрежение родительским напутствием, сегодня становится нормой. Приятно, что авторы картины завершили все прямым монологом с автором книги, о жизни которого и рассказывал фильм. Вымысел соединился с реальностью точно также, как у этих самобытных мастеров поэзия соединяется с реализмом. Просто и непринужденно. Затянуто конечно немного, но вполне и вполне достойно. Даже возникает закономерный вопрос о том, так ли силен по сравнении с этим фильмом «Амаркорд» Феллини и, вообще, не сделали ли скромные братья Тавиани настоящий прорыв. Но это ведь просто вопросы. Слишком уж неочевидное для шедевра это кино.

7 из 10

Вообще, для этой картины более правильным названием стоило бы считать- «Отец-хозяин», так как именно оно адекватнее всего отражает происходящее на экране.

А на экране разворачивается сложнейшая история взаимоотношений отца и сына. Соединяющая как размышление о соседстве традиционного прошлого и модернизированного настоящего, так и укладнический конфликт города-деревни. А за всем этим бушует миф о Эдипе.

Чисто художественно кинематограф братьев Тавиани в их лучшие годы, был близок неореализму, с другой же стороны позднему Феллини, с его стилистическими излишествами, при том что по картинке они более всего напоминали «младших братьев» Пазолини. Тем самым, они и сами оказывались между прошлым и сегодняшним днём, наделяя этой же двойственностью всё своё творчество.

Препарируя старый образ жизни, с его ритуальными обязательствами, как пережиток, авторы вводят в ленту сквозную историю Вендетты. Казалось бы гибнет эпизодический герой, ан нет- это событие повлияет на всю дальнейшую жизнь юного персонажа. Именно такими символическими нюансами, весь строй сюжета будет цепляться, за сравнительный анализ уходящей и сменяющей её эпох в истории Италии. Из страны аграрно-крестьянской, постепенно превращающуюся в ведущую индустриальную державу мира.

Главным посылом ленты выступит естественное желание личной свободы и нежелание себе судьбы своих родителей. И здесь нельзя не провести параллель с недавним фашистским прошлым страны, которое также подавляло индивидуальность и жило по закону «высших ценностей» того времени- власти и силы.

Конечно изумительно прекрасна палитра картины: аскетичное, словно нарисованное акварелью пасмурное небо, зелёные луга и вековые кладки камней вдоль участков-пастбищ. Но главный герой всё это ненавидит, он не радуется этой красоте, она его личная тюрьма, а отец вечный надсмотрщик. И всё же, суровая школа жизни не ожесточит юношу, также как его родителя, а воспитает в нём склонность к познанию мира и желанию учиться. Парадокс, что к этому будет во многом причастен его столь ненавистный-«любимый» папа, научивший героя общаться с природой: стоя на ветру с завязанными глазами, улавливать звуки вокруг себя и разборчиво различать из всего этого мысли животных…

9 из 10

Кропотливая экранизация автобиографического романа Гавино Ледда, где автор предпринял попытку на примере личной судьбы рассказать о целом поколении малолетних жителей Сардинии, вынужденных прозябать в холоде и невежестве, подчиняясь тирании деспотичных родителей, которых нужда толкала на нещадную эксплуатацию собственных детей.

Исполненный самодурства, папаша Гавино, знал, чего хочет от жизни, как ему казалось, он знал жизнь и мог всеми править — женой, детьми и прочим домашним имуществом. Власти толкали его выживать, и старик боролся, как мог, с нуждой и горьким бессилием, срывая свой гнев на тех, кто был ближе, под рукой.

Голоногое детство и юность Гавино напоминали жизнь гофмановской золушки, с той лишь разницей, что он не был заперт в четырех стенах, а прозябал на горных пастбищах вместе с домашней скотиной, разговаривая не с кухонной утварью, а с глупыми овцами, норовящими испортить и без того никчемную жизнь своего незадачливого пастуха.

Случайная встреча с заплутавшими бродячими музыкантами открывает уже взрослому парню окошко, какое там «окошко», — дает легкий намек на то, что в мире есть что-то запредельно прекрасное, как, например, тот короткий фрагмент из «Летучей мыши», который наигрывали те самые, случайные путники.

Братья Тавиани ставят крепко и твердо, держа в уме гуманизм, социальную справедливость и общественное несовершенство, напирая на личные отношения и прибегая к обобщениям, слишком показным и демонстративным, делая кино не камерно-индивидуальным, а прокламационным призывом к обществу.

Глухой провинциальный дух Сардинии, хранящей и продолжающей следовать обычаю средневековой вендетты, гонит молодежь искать счастья вдали от насиженных мест, но главному герою счастье и удачу принесут не дальние края, а армейский призыв, под который (насмешка судьбы) он попадет по воле своего неугомонного отца.

Только там мауглеобразный Гавино, наконец, избавляется от своего заскорузлого деревенского диалекта, открывая вместе с итальянским языком путь к культуре и просвещению, который, по-другому и быть не могло, пролегает через разрыв с отцом.

Патетика слов — от патетической режиссуры. Братьев двое и они, наверное, поделили между собой съемки пролога и эпилога этой картины, закольцованных в общих кадрах напряженного детского страха и ожидания неминуемой и страшной беды.

Прониклись. Две пальмовые ветки от сентиментальных Канн. Социальное кино без социального заказа. Не для широких масс. Для индивидуального пользования.