Ифигения (1977)

Проблемы, затронутые Еврипидом почти 2,5 тысячи лет назад, не устареют, пока существует человечество. Отец, жертвующий своим ребенком в угоду амбиций; мать, любым путем старающаяся защитить дочь; толпа, жаждущая крови, и над всем этим Личность, преодолевающая страх смерти для того, чтобы остаться человеком, высокая красота благородства, мужества и жертвенности в юной девушке, почти ребенке. Это одна из самых прекрасных древнегреческих трагедий.

Актеры, считаю, подобраны замечательно, их игра безупречна. Здесь нет бурно развивающихся событий, вместо этого все внимание сконцентрировано на мотивах человеческих поступков, на поведении разных людей в практически предопределенной ситуации.

Лично мне такая строгая постановка нравится больше, чем архисимволичные картины Пазолини. Наконец-то ничем не замутненная экранизация бессмертной классики. К тому же в качестве субтитров использован перевод Анненского. Браво!

9 из 10

Не испытывая серьёзной потребности, а скорее в качестве ознакомления с греческим кино, решил посмотреть фильм «Ифигения». Не хочу лукавить и говорить, что до сих пор нахожусь под впечатлением и считаю эту картину шедевром. Но то, что кино очень и очень хорошее могу сказать с уверенностью. Возможно в нём прослеживается одна тема, возможно, поэтому на фоне сегодняшних многомерных картин, разумеется не всех, лента Михалиса Какоянниса не выглядит стопроцентным шедевром. Для своего времени и по своей масштабности показа эпической трагедии Еврипида, безусловно это была «бомба».

А идея написать трагедию о том, что война была развязана из-за женщины, то есть Парис похитил Елену, а может просто уговорил и увёз в края дальние и чем всё это обернулось, вполне жизнеспособна и не только для тех, кому близка греческая мифология, но и вообще сама по себе. Признаюсь честно, кое-что из этого фильма я для себя вынес. В частности тот факт, что такая личность, как Одиссей, рисовался в моём воображении, как настоящий герой без малейшего изъяна. У Еврипида же, представленного режиссёром Михалисом Какоянисом он таким не выглядит. А выглядит человеком хоть и смелым, но лукавым, на это и указывает Агамемнон своему брату Менелаю, даже глядя на актёра исполняющего роль Одиссея, это можно почувствовать. То есть режиссёр не просто хорошо проработал главные образы Агамемнона, Клитемнестры и Ифигении, но и серьёзно отнёсся к второстепенным ролям. Не откажешь Одиссею и в мудрости. Об этом свидетельствует его фраза из фильма:

-Решение верное рождается в терпение и вере.

Вообще фильм насыщен интересными диалогами, это правда, как правда и то, что актёрам удаётся очень хорошо передать эмоции своих героев. Не могу сказать, что меня сильно зацепило, но возможно это факт моего спокойного и благодушно-умиротворённого настроения сказался. При другом соответствующем настрое, допускаю, что кино просто выбило бы меня из колеи. Но, этого, увы, не случилось. Рискну предположить, что людям с повышенной чувствительностью кино не просто понравится, но и вызовет духовную чистку.

Запоминается и колыбельная из фильма, которую поёт Клитемнестра своей дочери Ифигении:

-Афродита!Дай радость мне… Любовь. Но избави от страсти, безумия, особенно от страсти.

Какая удивительная разница современных колыбельных и этой греческой. Это даже не колыбельная, а молитва.

Из особо сильных сцен фильма, не могу не отметить диалог Агамемнона и его супруги Клитемнестры, в которой жена говорит мужу:

-А какой, скажи, молитвой, благословенье призывать на нож ?

8 из 10

Снимать кино по памятникам античной литературы — занятие неблагодарное. Слишком уж далека от нас эпоха, в которую создавались эти культурные артефакты. Слишком различно мышление человека древнегреческой или древнеримской и современной цивилизаций. Так что, если и возьмется кто за тяжкое дело оживления замшелой классики, то в лучшем случае сделает обстоятельный энциклопедический обзор, как Кончаловский в своей «холлмарковской» «Одиссее». Ну, а большинство, так и вообще приближалось к античным сюжетам лишь для того, чтобы вывернуть их на новый лад с учетом многовековых достижений цивилизации. Часто — не без успеха, как те же Пазолини с фрейдистским «Царем Эдипом» или Феллини с «Сатириконом», иногда — довольно забавно, как Рубинчик в «Комедии о Лисистрате» или Юрий Кузьменко в «Дафнисе и Хлое», порой — беспомощно, как «Алькальд Эдип» Али Трианы, но почти всегда это было кино современное, использующее классические мотивы в своих собственных целях, но едва ли не полностью забывающее о первоисточнике. Упомянуть в этом ряду голливудскую «Трою» и подавно стало бы сущей нелепицей — она к античной культуре вообще никакого отношения не имеет.

А вот «Ифигения» Михалиса Какоянниса является чудесным исключением из правила, которое и позволило мне употребить в предыдущем абзаце слово «почти». А заодно и пофантазировать, что бы было, если бы древние греки умели снимать кино… Нет, масок и котурнов здесь нет, да и герои говорят на нормальном человеческом языке, без высокопарного гекзаметра — но и только. Во всем остальном — это высокий эпос, герои которого едва ли не равны богам. И в то же время — скрупулезная реконструкция Древнего Мира: как внешняя (предметы быта, оружие, одежда), так и внутренняя (мифологическое сознание персонажей). Конечно, пресловутая современность вторгается и сюда — хотя бы в слова Ифигении, пытающейся избегнуть страшной участи. Еврипид никак не мог сказать, что «лучше быть живым трусом, чем мертвым героем». Но ведь в конце концов героиня трагедии выбирает второе, преодолевая собственную минутную слабость. Кстати, финал истории, идентичный библейскому сюжету с жертвоприношением Авраама, Какояннис не показывает — тем самым в какой-то степени полемизируя с теми, кто видит в древнегеческой мифологии сходство с мифологией христианской. Но это уже предмет долгого и сложного культурологического и религиоведческого разбирательства, которое лучше оставить профессионалам.

Остальным же останется наблюдать за торжеством древнегреческого мифа и классической трагедии, в финале которой зритель просто обязан испытать моральный и эстетический катарсис. В конце концов, если верить Ницше и его «Рождению трагедии из духа музыки», только трагическое искусство может называться искусством — все остальное не более, чем суррогат. И «Ифигения» таким «настоящим искусством» становится. В первую очередь благодаря потрясающим актерским работам, которые хочется пересматривать снова и снова. Я не часто говорю столь восторженные слова в адрес тех или иных персоналий, но здесь без этого просто не обойтись.

Из четверых главных героев, разве что Менелай у Костаса Карраса получился невзрачным — да и то на фоне трех других образов. Агамемнон же Костаса Казакоса — это живое воплощение мятущегося духа, в котором отчаянно сражаются любящий отец и военачальник; бунтарь, готовый встать с оружием в руке даже против бога и человек, с покорностью готовый принять свою судьбу. Он непостоянен как ветер, одновременно силен и слаб, способен на предательство и самопожертвование — словом, это тот самый Агамемнон, о котором рассказывал Гомер.

Столь же великолепна Ирес Папас в роли Клитемнестры. Сначала она — гордая царица, с благосклонностью принимающая знаки внимания от подданных, которые не более, чем пыль под ее ногами. Затем — отчаявшаяся мать, теряющая своего ребенка, готовая ради его спасения на любые унижения, но бессильная что-либо предпринять. Переход от одного состояния к другому случается без полутонов, внезапно — но и в той, и другой ипостаси Ирен Папас одинаково убедительна. Если бы она так играла современную женщину, то безнадежно бы переигрывала, но в древнегреческой трагедии лицедействовать можно было так и только так. И если зритель (а со мной это случилось, не стану скрывать), испытывает те же чувства, что и Клитемнестра на экране — то это дорогого стоит.

Ну, и Татьяна Папамоску, которой на момент съемок едва-едва исполнилось тринадцать лет! Сыграть главную роль в классической трагедии в таком возрасте — это, извините, случай практически беспрецедентный. Я вот так, навскидку, не назову больше никого. Ну, не было такого — да это и невозможно, чисто теоретически. Да и сейчас я не могу понять, как эта девочка смогла так потрясающе перевоплотиться в свою героиню, так естественно пережить с ней мгновенное взросление, когда на невинного и полного жизни ребенка обрушивается известие о скорой смерти. И смерть эту необходимо принять и понять — потому что от этой смерти зависит судьба целых народов. Если эта роль и проще роли Гамлета, то ненамного. Совсем ненамного. А тут тринадцатилетний ребенок… Конечно, помог типаж — невинная, очень красивая девушка на самой заре своей юности. Но этого было бы мало — финальную сцену и монолог Ифигении, невозможно смотреть без эмоций. Трагическая героиня не примиряется со своей судьбой, не соглашается с участью жертвенного агнца, а сознательно идет на смерть, взвалив на свои плечи груз ответственности за жизни тысяч. В этом принципиальное отличие мифа об Ифигении от мифа об Аврааме и Иакове, несмотря на их внешнюю схожесть.

Два часа фильма, заполненного монологами и театрализованными мизансценами, действие которого развивается неспешно и монотонно, пролетают, тем не менее, как одна минута… И стоит им пролететь, как хочется вернуться к началу. Чтобы увидеть Ифигению живой и здоровой, пусть даже мировая литература и говорит нам о том, что на алтаре все дело не закончилось, и история эта приросла одним из первых в мире сиквелов.