Земля обетованная (1974)

Ткацко-промышленная Лодзь образца 1885 года. Здесь, на самом западном краю Российской империи, куются шальные деньги промышленного империализма. И именно здесь появляется первый настоящий интернационал народов. Немец ты, иудей, лях или москаль с родословной или без, это уже вторично. Человека определяет исключительно его кредитоспособность. И чтобы пробиться наверх, место гуманности нет, да и не может быть. Капитал равно расчет и никак иначе. И вот в этом котле грязных денег свою рыбку удачи через постройку ткацкой фабрики пытаются выловить три компаньона – поляк Кароль Боровецкий, ушлый еврей Мориц Вельт и немец Макс Баум. Каждому, чтобы добраться до золотого теленка, придется что-то отдать особенное. Но даже добравшись до самой вершины, молодые узнают, что с ее вида открывается только ворох новых проблем.

Знатный антисоветчик Анджей Вайда экранизировал, возможно, лучший социально-классовый роман нобелевского лауреата Владислава Реймонта «Обетованная земля». И что интересно, экранизация у Вайды вышла максимально обличающая пресловутый «дух капитализма», что особо понравилось и властям ПНР, и нашим чиновникам в Союзе. Вайда, конечно, насытил фильм и вызывающими сценами оргий, и жестким натурализмом с обильной кровищей и отрывающимися конечностями. Но основной посыл «капитализм – бесчеловечное говно» тут идет основным рефреном. Впрочем, ценность картины не столько в генеральной идее, сколько в методе подачи материала. Фильм по стилистике чем-то напоминает эстетскую работу Бернардо Бертолуччи «Конформист». Парящая камера, игра цветовых гамм, вызывающе гламурный декор пересекающийся с потрясающей нищетой и тотальная философия мизантропии.

Но что интересно, герои в фильме не вызывают отвращения. Да, они запредельно циничны и расчетливы. «Пусть он подохнет с божьей помощью» - основная философская метода главного героя Боровецкого, который при этом остается чертовски симпатичной и комплексной личностью. Почему? А потому что он и его друзья органично встроены в эту систему. Расшаркиваясь в гуманности можно прийти только к безликому увольнению с единственным профитом – оскорбить президента компании. При этом, герои у Вайды, оставаясь циничными и во многом аморальными прохвостами, не придают свою дружбу и своего компаньонства. Брак по расчету – это да. Обман баб и любовниц – пожалуйста. Наплевательское отношение к традициям рода и ведению бизнеса – сколько угодно. Но тройка главных героев жрет все – от шоколада до дерьма – из одной чаши и до дна, и вот этим сглаживает нарушения моральных стереотипов, которыми же и занимается все остальное время.

И по исполнению. Даниэль Ольбрыхский после этого фильма окончательно застолбил за собой звание «первого актера ПНР». Хорош, черт. Даже жаль, что актер такого уровня ограничился рамками национального польского кинематографа. Но что особо интересно, главной изюминкой всей постановки выступил 33-летний Войцех Пшоняк, филигранно отыгравший еврея-дельца Морица. Самый колоритный и запоминающийся персонаж всей постановки. Будь Пшоняк американцем, за такие роли обычно «выставляют» «Оскар». Кстати, Войцех родился во Львове. А вот третий в группе – 29-летний Анджей Северин в роли немца Макса – откровенно потерялся со своим персонажем. Парнишка был чуть моложе своих визави, но вопрос все же не в разнице в возрасте, а в индивидуальной харизме и мастерстве. Второй план в картине в целом на достаточно высоком уровне отыграл. Но отдельного упоминания заслуживает польский секс-символ 60-70-х Калина Ендрусик, сыгравшая роковую бабу местного еврея, замутившую с Боровецким. Хороша, как и Ольбрыхский, разрушающий свой бизнес в ее объятиях.

Польское кино к 70-м стало одним из сильнейших на европейском континенте. Стиль, смак и глубина – его основные характеристики. Плюс – мощная отечественная сценарно-литературная база и чертовски талантливый режиссерский цех. И «Земля обетованная» занимает заслуженное место под пальмой в этом польском оазисе.

7 из 10

Три старых товарища — прямо как из начала анекдота — немец, поляк и еврей, меряют нетвердыми от выпитого шампанского и восторга шагами болотистую поляну, размечая пространство для строительства своей ткацкой фабрики. На дворе восьмидесятые годы девятнадцатого века, Российская империя, город Лодзь, лопающийся от промышленного бума и шальных денег. Здесь польскими руками, при помощи еврейской расчетливости, германской практичности и великорусского мздоимства с нуля создается крупный промышленный центр. В мутной водице плавает разная живность, от мелкого планктона до зубастых щук и все пытаются отхватить свой кусок от идущих прямо в руки миллионов. Отдельно взятый российский Клондайк, земля обетованная для расчетливых безумцев и проходимцев всех мастей. Дороги трех друзей через какое-то время разойдутся с тем, чтобы воссоединиться вновь уже на вершине местного затхлого торгового Олимпа, гребаного высшего общества, билет в которое приобретается только в обмен на самое дорогое, будь то родовая честь, догматы религии предков или отцовское наследие.

Ирония судьбы, но Анджей Вайда, принципиальный антикоммунист, снял один из самых ярких и безжалостных социалистических памфлетов мирового кинематографа. Всего-то оказалось нужным для этого совместить чеканный текст Владислава Реймонта с фирменными режиссерскими экспрессией и символизмом. Ни публика, ни власть так и не поняли и до конца не приняли «Земли». Кинокритики недоуменно шарили моноклями по кадрам, безуспешно пытаясь найти привычные для вайдовской старины тенистые аллеи и березняки, благородных панов с задумчивыми панночками, печаль, плач и аристократизм — былинную прекрасную Польшу Сенкевича и Мицкевича. Официальные польские и советские культчиновники так же ошеломленно перерывали фильм в поисках неизбежной (ну должна же она быть у этого антисоветчика) фиги в кармане и не найдя ее удивленно-удовлетворенно хмыкали — неужто перековался, наконец. Нет, не перековался, просто и материал и художественный вкус не смогли бы снести в экранизации ничего иного.

Тема отображения первоначального накопления капитала далеко не нова, много мировой классики построено на кричащих, яростных примерах неравенства, эксплуатации, банальной человеческой жадности. Но у Драйзера читатель начинает все-таки сопереживать Каупервуду, строящему по кирпичику свою финансовую империю, как яркому человеку и самой крупной акуле в море, у Золя ясно и достаточно сочувственно изложены позиции и жерминальских шахтеров и владельцев шахт, Диккенс или Гаскелл пытаются найти человеческие нотки, взаимопонимание и согласие и у хозяев, и у работников. Здесь ничего подобного нет. Никаких сантиментов, душеспасительных разговоров, эмпатии. Камера беспощадно фиксирует с фотографической точностью непрестанную послушность и тупость одних и непреходящую алчность других. Разломы, непреодолимые пропасти идут между классами и поколениями. Мостик через них может перебросить только золотой императорский червонец, ну или две дюжины процентов барыша.

На экране адский мир кирпичных, растущих, как грибы сараев, летающих пуха, тряпок и пакли, смятения и смешения народов, религий и рас. Истинный интернационализм, когда потомственный польский аристократ, вовремя смекнувший, с какой стороны масло на бутерброде, обхаживает жену еврейского промышленника ради важной биржевой информации. Невеста-шляхтянка с десятком поколений благородных предков? К черту ее. Немец-нувориш дает за дочку сто тысяч и долю в деле. Все беседки, усадьбы и портреты важных панов-прадедов двухвековой давности могут идти лесом. Польский вишневый сад давно вырублен сметливой и практичной пани Раневской, деревца пошли на паркет, деньги за дачи вложены в заводик, а пан Лопахин, пораженный неожиданной для аристократки расчетливостью, нервно и удивленно курит в стороне.

Фильм, как и Лодзь, делится на две части — Театр и Цех. В местном театре многоязыкая торговая публика крутит дела и интрижки, бьет удовлетворенно по рукам или стреляется в укромных ложах после биржевого краха. Это салон, подмостки, ежевечерний променад, куда нужно ходить, как на работу, чтоб с гордостью прихвастнуть об очередной удачной сделке и показать, сколько ты стоишь. Цех — языческий храм. Там происходит главное — делается полотно, создается барыш. Здесь, в непрестанных пыли и шуме ткацких станков, обитает пантеон богов-машин, которым нужно приносить ежедневные жертвы потом, кровью и деньгами, ведь эти боги могут озолотить или жестоко наказать. Одна из пиковых и самых впечатляющих сцен фильма — огромный агрегат посреди машинного зала, как перекормленный библейский Молох, плюет струей человеческого мяса и кишок — это отчаявшийся работник прыгнул в машину прихватив заодно в охапку и обидчика-хозяина, чтобы наконец хоть как-то отомстить, смешавшись с врагом в горячем масле и вращающихся шестернях. Машины — боги, идолы, истуканы. Перед ними нещадно камлают, но если божок не приносит обещанной прибыли его карают, как в старину пороли деревянных чурбанов при недороде. Нет прибыли — темной ночью сжигаем и храм, и богов — страховка возместит убытки с лихвой, а потом начнем дело по новой.

Ольбрыхский своей ролью обнуляет всю череду аристократичных кавалеров, которую он создавал в своих фильмах десятилетиями. Бедняга Кмициц, наверное, вертелся бы в гробу со скоростью динамо-машины, узрев, как его дальний потомок расчетливо разменивает голубую кровь в диких мезальянсах, якшается и лебезит перед богатыми плебеями. Пан, продавший, разменявший свое панство, гонор и родовую усадьбу на штуку сукна и медь звенящую. Войцех Пшоняк, блеснувший за пару лет до этого в артхаусном «Дьяволе» Жулавского, здесь подтверждает все щедро выданные ему авансы и готовится к главным ролям своей жизни — в вайдовских же «Дантоне» и «Корчаке». Прочая пестрая череда проходимцев и негодяев, нескончаемой вереницей проходящих через кадр не стоит упоминания, благо режиссер щедро наделил их большей частью самых выпукло-отвратительных человеческих чувств.

И фильм, и книгу можно считать наглядной документальной иллюстрацией к трудам Маркса, беспощадно описавшего подобный период первобытного капитализма в Англии. Срез эпохи и конкретного места, данный без гнева и пристрастия, ну может с толикой омерзения и экспрессии. Картины перед зрителем предстают мрачные, да и оканчивается фильм многоточием — где-то на краю экрана рееет красный флаг. Бессловесные бараны-рабочие все-таки проснулись. Шум далекой толпы, встревоженные лица фабрикантов, собравшихся вместе, разбитое стекло, булыжник, влетевший с бушующей улицы в окно. Остальное додумает сам зритель. Мир меняется, но отдельно взятое десятилетие, уместившееся в три часа фильма, мы запомним.

Фильм «Земля обетованная», снят в реалистичной манере, изображая безжалостный мир индустриализации, бессмысленно стремящийся за наживой. Общество капиталистов, с хищническими наклонностями, видит в женщине «живой товар». Герой Ольбрыхского, выступая настоящим мизантропом, не любит никого, а живет ради собственной выгоды. На контрасте деревни, с ее спокойствием и зеленью, режиссер рисует город на переднем плане повествования хмурым, бедным, но и богатым, показывая рабочего человека — «мусором» и «машиной», по выработке капитала. Несчастный случай на заводе, не трогает директора, он лишь сокрушается, как много ткани попорчено кровью и командует: «К машинам»!

Режиссер, вместе со сценаристом Владиславом Реймонтом (автором произведения по которому снят фильм), развенчают капиталистов, с их презрением к рабочему классу. В картине героиня Анки, жалеет людей, проявляя человечность к ним. Фраза, брошенная паном Боровецким: «Пусть подыхают с Богом» (о людях, еле сводящих концы с концами), производит в ее душе эффект разорванной бомбы. Ради собственной наживы (возведения ткацкой фабрики), Кароль, отказывается от любви, показывая темную суть своего «я», а достижение заветных целей: ни обманом, ни лжесвидетельством на Библии не трогает его совесть. А может, ее и вовсе нет…

Театр — главный объект разврата общества, создатели картины демонстрируют его на гране китча, выводя безкультурие зрителей на высший уровень, просящих крови и зрелищ! Атмосфера, в которой замужние дамы крутят шашни с любовниками, а друзья ищут способ подзаработать, сопровождаются балетом на сцене и обсуждением, где взять денег на строительство фабрики. Эротика в фильме — противна животными инстинктами, где пьяные люди разыгрывают, оргию, возле клетки с тигром. Позднее режиссер скажет, что снимал такие сцены, как бунт против ограничений на эротику в кино.

Кароль (Даниэль Ольбрыхский), форсящий в черном пальто, шляпе и белом шелковом шарфе — настоящий пан, для которого пройти по головам людей — ничего не стоит. Он антигерой, в глазах и облике которого — презрение ко всему на свете! Мориц — «братец лис» (Войцех Пшоняк), создает образ изворотливого человека очень достоверно, а рыжая шевелюра, добавляет эффект хитринки и без того «говорящему» персонажу. А Макс, на фоне друзей — самый честный человек, поэтому менее харизматичный. Актеры отыграли бесподобные роли, доказав зрителю, на сколько могут быть убедительными в стремлении донести, что богатство — не доводит до добра никого, в итоге опустошает и приводит к деградации…

В Польше фильм ругали за то, что он числился в рубрике «История рабочего движения. Классовая борьба», а зритель привык к тому времени, воспринимать Вайду в оппозиции. И все же «Земля обетованная», прошла в кинотеатрах аншлагами. Московский фестиваль 1975 года вручил картине золотую медаль, а в 1976 году «дядюшка Оскар», номинировал фильм, как лучший, на иностранном языке.

9 из 10