Бросай читать, собираемся на улицах! (1971)

У него нет ни славы, ни денег, и он очень давно не мылся.

Юноша, не раскрывающий своего имени и не способный найти для себя причины, чтобы и дальше влачить жалкое существование, кроме безвольного наблюдения за безумным миром и его обитателями. Будь то отец, который был военным преступником и уличным продавцом лапши, а теперь просто должник, не отдающий заветные две тысячи иен. Или безумная бабушка, не желающая возвращаться домой, и готовая отдать целое состояние только за то, чтобы один день к ней относились с обычной человеческой добротой. Блуждание главного героя по просторам Токио, трансформирующегося под влиянием ящерицы, что выросла в бутылке из под колы и наконец- то готова продемонстрировать новый ворох трагедий исключительно ради потехи толпы. «Бросай читать, собираемся на улицах!» — это сон в ночном кинотеатре, где актеры одного дня будут пытаться походить на Сиберг в момент продажи американской газеты, но выводя куда более целостный образ единого бунта против поколения, уходящего в Лету.

Перемешивая едва тлеющий костер беспристрастных выводов о ничтожности человеческого существования, Сюдзи Тераяма не позволяет себе вступить на проторенную дорожку обозначения неких сюжетных акцентов, выталкивая в свет софитов не статичного персонажа, но своеобразное и столь же очаровательное чудовище от мира кино. Бунтаря без идеала, который и вправду живет своей жизнью слов и образов, нехотя мастурбируя на двенадцать кислотных оттенков монохрома под стихи Маяковского и обобщения Фромма. Сознательная ирония или даже намеренная издевка над зрителем, которому первым же монологом преподносят на грязном блюдечке всю фабулу фильма, как будто бы подтверждая пришествие очередной волны, где нет места для мимикрии под Хамфри Богарта или осознания собственной ничтожности под немые исповеди Фальконетти.

Безликость главного героя и его нелепые попытки запуска архаичного планера в пустыне, ради столь желанных пятнадцати минут признания, когда каждый его шаг предается сознательному осмеиванию, а многочисленные шаблонные конфликты заранее отброшены в сторону вместе с привычным разжевыванием сюжетных пут. Вместо развития — хаотичные, красочные, сумбурные и столь же прекрасные эпизодические мазки для полноценного раскрытия не образов, но целой эпохи бунтующего поколения и тщательного препарирования того, что сохранилось от нее к пришествию рассвета. Отчаянная попытка не анализа или художественного паразитирования, но демонстрации, ради которой даже филигранные стилистические пляски в кинематографических внутренностях 60х отходят на второй, а быть может — и на третий план, высвобождая место для ностальгической погони за отдельными, особо показательными мгновениями, где и кроется основная дилемма фильма.

Подчас, в попытке шокировать зрителя натуралистичностью инцестуальных намеков или же сценой группового изнасилования сестры главного героя, после коварного убийства ее белого и пушистого кролика, режиссер несколько увлекается формой, монотонно развивая каждую тему без привычного бегства в страну мелодраматических обобщений. Чрезмерное количество подобных эпизодов, будь то внутренний монолог о том, что заикание — это идеология или лишение девственности при помощи безумной шлюхи, помешанной на местной футбольной команде, с неспешным смакованием каждого отдельно взятого мгновения — все это набрасывается на зрителя единым скопом, пытаясь выбить его из зоны столь комфортных кинематографических стереотипов. Ставит этого самого зрителя пред определенным выбором, когда яркая авангардная обертка способна оттянуть одеяло на себя, оставив после просмотра мнение, что все увиденное — всего лишь искусная фикция бунта, к которому присовокупили ворох актуальных на то время тем и отправили в свободное плаванье, в терпеливом ожидании того, что их необычное детище само сумеет дать всем и вся более чем достойный бой. Предоставить возможность для домысла, связывая каждое мгновение ворохом персональных ассоциаций в попытке понять каждый аспект фильма Тераямы, ради последующего каталогизирования увиденного. Однако, именно в финале и последнем признании и кроется разгадка, когда нелепый юноша приоткроет занавес, позволив осознать весь гений режиссера, сумевшего связать все нити воедино. Раскрыть правила игры, которая тебе была неведома, оставив наедине со своим собственным архаичным планером и терпеливым ожиданием пришествия пустыни, способной подарить лишь забвение после тех пятнадцати минут свободного парения.

Сюдзи Тераяма снял этот фильм, будто Владимир Маяковский произнес на собрании анонимных литераторов свое очередное аффективное стихотворение. Эмоционально, ярко, хлестко, надрывно и с великолепным чувством ритма. Рассказываемые истории сменяются потоком сознания — прямыми откровениями от одного из героев. По большей мере, их автором будет молодой парень, которому приходится познавать мир.

Фильм Тераямы о том, что времена изменились. Консервативная и повышенно осознающая важность поколения отцов Япония не готова сопротивляться страшной заокеанской угрозе. Хиппи, секс, кола — все то, чем так славились 70-е вторгается на повышенных скоростях в качественно новое пространство.

Тераяма формулирует в фильме это весьма пространно: «Ящерица выросла в бутылке из под колы». Впрочем, столкновением цивилизаций тут дело не ограничится. На зрителя просто обрушивается цунами изысканных зарисовок. Вот лишь наброски некоторых из них:

- Хотел бы я, как в древние времена, поиграть в футбол головами. — Полная неуверенность юноши в интимные моменты со своей подругой. — Мать просит убить кролика своей дочки. После его смерти она сможет найти себе парня. — Белый экран. — Групповое изнасилование в раздевалке футбольной команды. — Какую книгу Вы читаете чаще всего в туалете?

Фромм. Маяковский. Заикание. Все смешивается в причудливом коктейле Тераямы. И несмотря на очевидные стилистические заимствования достаточно быстро становится ясно, что перед нами совсем не скучный интеллектуал. Это вам не японский Годар. Скорее Тераяма похож на Пазолини. Тоже поэт. Тоже создает мозаичное, многоуровневое художественное произведение. Тоже создает великолепные визуальные решения, используя при этом минимум средств. А когда происходит совмещение экспрессивного саундтрека, видеоряда, текста и сюжета — происходит настоящее чудо. Не так важно, что фильм не кажется идеальным — следующие работы укрепят гений автора. Зато оригинальный почерк Тераямы уже сформирован. Приятное знакомство.

7 из 10

Талантливый человек талантлив во всём… Относительно автора этого фильма, японца Сюдзи Тераяма, данная банальность звучит абсолютной аксиомой. Театральный и кинорежиссёр, писатель, поэт, драматург, спортивный журналист, фотограф и просто арт-бунтарь и ниспровергатель академических киноканонов, он ворвался в мировое кино в бурные 60-е, когда время призвало именно таких бескомпромиссных «художников».

По сути, «Бросай читать, собираемся на улицах!» — это экранизация собственного авангардного театрального спектакля, поставленного Тераямой годом ранее, в содружестве с экспериментальной труппой «Тэндзё Садзики». Режиссёр удачно перенёс анархический дух пьесы с любительских подмостков на плащаницу большого экрана, последовательно воплотив в своём кино художественные идеи так называемых ситуационалистов.

Отдельной статьёй фильма идёт его удивительная музыкальная составляющая. Сильнейший, по эмоциональному накалу, психоделический хард-рок звучит практически в каждой сцене ленты, так что вполне справедливо можно назвать этот фильм музыкальным. А некоторые эпизоды сняты, так и вовсе как некое подобие первых видеоклипов.

Стиль этой кинокартины беспрецедентно странен даже для традиционно необычного азиатского кино. Разноцветный (зелёный, фиолетовый) монохром, документальные и фотовставки, прямое обращение героев к зрителю, цитаты из «бог знает чего» вплоть до стихов Маяковского, наплыв одного плана на другой, сумасшедший монтаж и нелинейная съёмка оператора. Также в ленте заметно сильное влияние Годара времён «Уик-Энда» и «Китаянки» и так называемого японского «розового кино» (ранних эротических фильмов).

Чистое искусство, «конкретное кино» — наверно таким и должно быть истинное лицо арт-синема. Сам Тераяма, бьётся в фильме за голое пространство кадра, в попытке вырваться из урбанистической утопии, он превращает свой фильм в калейдоскоп бушующего сознания. Иероглифы лозунгов (а-ля годаровские титры) покрывают стены зданий и городские заборы, сплетаясь в рифме революционной поэзии. Ещё мгновение и абсолютная свобода станет явью…

9 из 10