Катрина (1969)

Янс Раутенбах стал первым африканерским режиссером, осмелившимся коснуться в своем творчестве проблемы апартхейда. Сделал он это предельно аккуратно, стараясь не наступать на больные мозоли общества, не акцентировать внимание на справедливости расовой сегрегации в принципе, сосредотачиваясь на частной проблеме, интерпретируемой в откровенно мелодраматическом русле. Однако даже такой, предельно робкий голос не то, чтобы даже против — скорее просто вопросительный, вызвал вполне ожидаемое противодействие консервативной цензуры. «Катрина» пробивала себе дорогу на экраны с большим трудом.

Возможно, эта робость и стремление спрямить слишком острые углы и не позволили молодому на тот момент режиссеру заявить о себе во весь голос. Талант Раутенбаха полностью проявил себя позднее: в роскошной психоделической фантасмагории «До свидания, Янни», на несколько лет опередившей сходный с ней идейно «Пролетая над гнездом кукушки» Милоша Формана. К сожалению, изоляция Южной Африки в годы активного творчества режиссера, не позволила ему получить широкую известность за пределами своей страны, а он этого вполне заслуживал.

Большинство фильмов Раутенбах снимал на родном языке, но, к счастью для желающих поближе познакомиться с его творчеством, «Катрина» является исключением. Большая часть диалогов фильма — на английском. Правда, сильный бурский акцент делает произношение актеров очень непривычным для далекого от Южной Африки человека, но не настолько, чтобы сделать непонятными перипетии сюжета, рассказывающего о любви, на пути которой преградой встает закон о разделении рас.

Нет-нет, героям Раутенбаха, равно как и автора легшего в основу сценария романа Бэзила Уорнера, даже в голову не приходит идея межрасового брака. Они не поют гимн «запретному чувству», не бросают вызов существующей общественной морали — просто задают вопрос: «А что если?». Если случается ошибка, если носитель «черной» ДНК сам не знает о своем родовом проклятии, если внешне он — голубоглазый блондин с атлетической фигурой, а его мать — чистокровная африканерка черт знает в каком поколении, к тому же давным-давно уехавшая из этой надоевшей африканской глубинки в цивилизованную Англию. Там ведь никому нет дела до семейных тайн, оставшихся в бурской деревне, до чистоты генов, до межрасового скрещивания. Но умирающая мать заставляет Катрину вместе со взрослым сыном Полом вернуться на родину, где юноша неожиданно находит свою любовь в образе некрасивой дочери местного пьяницы Алиды Бринк. А вместе с любовью и дело. Закончивший медицинский факультет Пол становится местным врачом, охотно пользующим как африканерскую часть населения деревни, так и чернокожих арендаторов и поденщиков бурских фермеров. Он ведь лишен предрассудков буров, поскольку в его сознание не вкладывали с младенчества идеи апартхейда.

Раутенбах показывает жизнь южноафриканской провинции с обстоятельностью и подробностью бытописателя. Его герои своей практической сметкой, впитанной с молоком матери крестьянской моралью, верностью испокон веков заведенным обычаям очень напоминают героев А. Н. Островского. Отчего-то русские купцы XIX-го века как две капли воды похожи на буров из века XX-го. И точно так же в штыки встречают людей, поведение которых не укладывается в раз и навсегда усвоенные стереотипы. А сбежавшая когда-то в поисках лучшей жизни Катрина в их прокрустово ложе категорически не укладывается. Да она и сама не горит желанием возвращаться к прежней жизни, но вмешивается внезапная любовь: любовь сына, и ее собственная любовь — к местному пастору, который, кажется, тоже отличается от остальных.

Алекс Травеллин поддерживает проповедь преподобного Макеле, говорящего о равенстве всех людей перед Господом, защищает чернокожих поденщиков от жестокого обращения, увещевает откровенного расиста Адама Септембера. Катрине кажется, что она нашла родственную душу, но настоящее испытание пастору еще только предстоит. Ведь женщина, к которой он неравнодушен, приходится сестрой тому самому Адаму, его главному противнику в борьбе за умы и сердца местных жителей. А тому мать на смертном одре открыла страшную тайну о своем происхождении. И когда этот секрет, а вместе с ним и известие о том, что в Катрине течет «черная» кровь становится известен Алексу, перед ним встает страшная дилемма: оставаясь с Катриной он нарушает закон государственный, изгоняя ее — закон Божий.

Раутенбах не ставит вопрос о несправедливости установленных апартхейдом правил. Он всего лишь рассказывает частную историю о том, что в любом правиле возможны исключения, которые целиком и полностью зависят от совести человека. А совесть цвета кожи не имеет. Возможно, что сегрегационные законы разумны и имеют под собой рациональное зерно: как представитель африканерской нации (гораздо более консервативной, нежели англоязычная часть южноафриканцев) режиссер не сомневается в идее апартхейда. Однако как настоящий художник он не может не видеть в сегрегационных законах изъяна, а потому ему безумно жаль Катрину, Алекса, Пола, Алиду. Но все, что может Раутенбах сделать в рамках имеющейся парадигмы — это написать жестокий романс о несчастной любви. То есть сделать то, что за столетие до него делал классик русского классического реализма А. Н. Островский, задавая бессмертной репликой тезки героини южноафриканского фильма сакраментальный вопрос: «Отчего люди не летают?». Другое дело, что отвечая на вопрос Катерины, в России долетались до революции. А в Южной Африке отмена законов апартхейда к созданию общества всеобщего благоденствия тоже почему-то не привела…