Иди, иди, вечная девственница (1969)

… чем мучающиеся на экране дети.

Япония живет в собственном замкнутом мирке, одно из ярчайших отражений которого — японский кинематограф. Режиссер Кодзи Вакамацу в сверхплодовитом для себя 1969 году (10 фильмов в год — это вам не Бондарчук наплакал) выдает очередное подтверждение этого тезиса — картину «Иди, иди, вечная девственница». Легким движением руки Ромео и Джульетта превращаются в, прости Господи, Цукио и Поппо, а хроника противостояния семей трансформируется в историю отчуждения от мира двух странных влюбленных. Им бы лежать под солнцем да мокнуть под дождем на крыше дома, где свел их фатум. Но переплетение судеб здесь далеко от голливудских шаблонов и может шокировать неподготовленного зрителя: Она — жертва неоднократных изнасилований, в которых страдание смешивается с наслаждением; Он — безмолвный свидетель происходящего, не пытающийся вмешаться, но утешающий бутылкой водки после каждого раза. В перерывах между — долгие беседы о вечном в традиционной восточной манере, когда ничего не говорится прямо, а каждое пустое слово содержит столько смыслов, что впору браться за философский тезаурус.

Изнасилование по Вакамацу — тот портал, пройдя сквозь который, человек становится мыслителем, начинает говорить стихами и видеть мир иначе. Меж тем подраздел «Для кого это вообще?» рубрики «Кино не для всех» информирует: попытка включать логику при просмотре фильма опасна для вашего психического здоровья. Неадекватность картины очевидна даже за попытками режиссера придать ей флер глубокомысленности. Длинные крупные планы вялых сцен изнасилования, призванные передать напряжение момента через эмоции на лицах, на деле лишь усугубляют ощущение гастролирующего театра переигрывания и фарса. Отрывистые диалоги хотят называться сентенциями, но остаются лишь набором слов, временами облекаемых в корявые стихи. Стоические страдания, порождающие страдания еще большие, смотрятся как ненужное ярмо идиота, которое тот не в состоянии сбросить. Деревянные эмоции, пластиковые слезы, картонная ненависть перемежаются пафосной чушью, словно произносимой под девизом: в любой непонятной ситуации пой жалостливые песни и читай хокку. Цветные вставки зовут к сопереживанию, подмигивают шоком, но творение Вакамацу так напичкано смертью — в словах, мечтах, взглядах — что когда она наконец приходит, то четко видны костлявые уши, за которые ее сюда притянули. Всё это сопровождается заунывным саундтреком, напоминающим колыбельные орков под писк свирели и бренчанье контрабаса. В итоге фильм сводится к монологическим бредням, диалогическим бредням, безразговорным бредням, беганию по лестницам, хождению по крыше — в общем, каждое действие наполнено Смыслом с большой буквы «где». Счастливые японские дети коротают время, выясняя, сколько секунд занимает полет с крыши, пока их более взрослые приятели, обнюхавшись японским суперклеем, трахают все, что движется. Постоянное ожидание катарсиса обесценивает его наступление, и хочется уже махнуть рукой и увидеть развязку, где кровь выйдет из берегов, а «дети сакуры» смогут прочесть долгожданный комикс после бойни. Чудовищная инфантильность и оторванность от реальности как были, так и остаются основной проблемой японских детей. И судя по всему, японских родителей это мало беспокоит. В финале подростки, улыбаясь во все кариозные ротовые полости, непременно прыгнут с крыши, ибо как жить в таком жестоком мире? А режиссер открытым текстом предупредит о вреде токсикомании, даже не подозревая, что, судя по увиденному, это исключительно его личная проблема, с которой, увы, вряд ли получится что-то сделать.