Счастье (1965)

Муж и жена, их маленькие дети, люди в окружении главных героев, вся атмосфера – блаженно всё и все! Всё семейство всегда одето в одежды одного цвета и в одной тональности. Цвета меняются в зависимости от времени года. Если это лето – цвета яркие, если это осень – цвета осени… Блаженная эйфория жизни сопровождается мазуркой – веселой и заводной… грустное событие не погружает в печаль печальную ни на героев, ни на Зрителя, лишь мазурка звучит чуть медленнее и тише, да цвета в одеждах соответствующие… Следующий кадр и вот она – родная и заводная, бодрящая мазурка.

Блаженное царство или рай Эдемский – абсолютное счастье, улыбки, смех и нескончаемые поцелуйчики… дружеские, отеческие, любовные… в каждом кадре и весь фильм.

Серотонин и дофамин сполна присутствуют, бурлят и закипают в организме каждого персонажа… это очевидно. Как говорится, завидуйте молча.

Поймала себя на мысли и желании смотреть блаженных персонажей и атмосферы в целом через ироничную призму произведений Уэса Андерсона, даже пастель та же – и дело пошло бодрее, веселее и понятней…

Что бесспорно понравилось – вазы и букеты цветов… Шикарные композиции. Живопись. И готовые натюрморты…

Экономика счастья сводится к количественному; степень любви, служащей капиталом, однозначна, но может складываться в бесконечную (неисчислимую) сумму: счастье обещает другое, увеличивая себя, но его бесконечность достижима, пожалуй, только для Бога. Человек обречен считать: он составляет смету своего счастья и, конечно, не желает убытков. Этот человек жесток: он берет то, что не клал, и жнет то, что не сеял — ибо, как уже сказано, одно счастье не отличается от другого. Значит, счастье утверждает равенство: все мы дети в счастье, каждый одинаково может им обладать.

Тогда сбывается то, о чем пророчествовал Ницше: европейский человек становится нежным и тупым эвдемольцем. Не сострадание погубило его: дурной вкус к равенству и отсутствие мифа. Миф о неправильно понятом бесконечном — целом и грозящим бесконечностью страданий после жизни — заставлял бояться и желать смерти; с одной стороны, смерть лишает страданий, с другой, возможно, после нее нас ждут только бесконечные страдания. Безвкусица сложений не знает и этого и составляет фильм как сумму.

Сумма счастья: безликая и однородная, тело, не изрытое пустотами. Эпизоды составляют фильм; даже сцены составляются; используется тот же прием, что в «Мариенбаде» Рене: повторение. Кажется, размер счастья исчисляется в повторении фразы о любви. Фигуры влюбленного топчутся на месте; я люблю, получаю удовольствие, и этот регресс уравновешивает: можно снова любить. (Принцип удовольствия — часть влечения к смерти.)

Может показаться, что во всем виновато название, под которое так легко подвести все происходящее, что оно начинает казаться безликим в своей зависимости от главного слова, ждущего любого нашего толкования. Но правда заключается в том, что оно не исчерпывает и не составляет главной части: твист в последней части фильма, по единодушному мнению лишний, на самом деле только изменил состояние счета, накопляющего счастье. Поэтому название не определяет фильм, как бесконечная сумма не определяет себя, но делится на все новые и новые фрагменты, не обладающие иным значением, кроме того, что определяется по отношению к стоящим рядом и неисчислимой общей суммы.

Молодая и удовлетворенная семейной жизнью пара с детьми (не только в контексте фабулы) находится на стадии экзальтированно-романтической придурковатости — как и большинство новоиспеченных наивных окольцованных, не успевших познать всю бренность семейной жизни.

Когда еще не возникает опасения нарушить привычный выдержанный временем семейный уклад, а мимолетное желание свежей плоти с легкостью списывается на глупость и неопытность, как, впрочем, и одобрение слезно выпрошенного шанса на исправление; когда прощение не сразу отягощает разум свинцовым сгустком скрытого недоверия и, может быть, даже затаившейся (до первого эмоционального кульбита) ненавистью, ибо она полноправно и интенсивно превалирует над любовью; когда личное желание и рыбку съесть и в чужие половые органы залезть значительно важнее чувств партнера. Ведь цена любви возрастает с мудростью, которой критически недостает главному герою, коих в народе кличут сказочными персонажами. И не суть важно, что они всего-навсего хотят урвать свой кусочек счастья, пусть даже в ущерб счастью ближнего.

Происхождение опытной и мудрой Аньес отчетливо дает о себе знать в ленте «Счастье», которую можно расценивать как ироническую инструкцию с прописными ошибками для незрелых ацефалов (в эпоху коррумпированных тел и душ руководствоваться чувствами за гранью кретинизма), либо как контрапункт алогичной елейной импульсивности и восторженной оды эфемерному счастью. Но, как бы там ни было, лишая фильм всякой напускной драматичной строгости, Аньес деликатно намекает на то, что за всякого рода блаженство взимается дополнительная плата.

На 90 процентов фильм представляет собой олеографическую пастораль, идиллии семейной жизни с двумя славными разнополыми детьми, которые не болеют, не ссорятся, даже и не ходят в туалет, абсолютные херувимчики. Мужчина — совершенный теленок, влюбленный во все олеографическое и беспроблемное, лишенный рефлексии, зато любящий в принципе полуживотное существование. Архетип семейной идиллии таков, что женщину, в принципе, можно и заменить, что и происходит. Мне не по душе пришелся авторский финт на сто пятой минуте — ни логически ни эмоционально он совершенно не оправдан, психологически неубедителен и, как ни крути, оставил неприятное послевкусие.

Согласен, что финт и его продолжение добавили несколько картине в неоднозначности и глубине, но все же не настолько, чтобы приятные картинки буколик с обильной музыкой Моцарта произвели впечатление сильного художественного высказывания.

Единственное, что удивило, мастерство в организации самостоятельного перемещения маленьких все-таки детей перед камерой в соответствии с движениями взрослых и согласно логике происходящего. Это чертовски сложно.

5 из 10