Чёрный ветер (1965)

Если бы Сервандо Гонсалес родился в Советском Союзе, то наверняка был бы обласкан государственными и прочими премиями за выдающийся вклад в развитие социалистического реализма и строительство коммунизма со всеми вытекающими. Но поскольку жил и творил режиссер в далекой от страны трудящихся насквозь капиталистической Мексике, то его зубодробительные производственные драмы о трудовом подвиге простых индейских рабочих и самоотверженного инженерно-технического персонала, готового пожертвовать своими жизнями ради общего дела, остались без заслуженных партийных наград.

Впрочем, вторая картина о грандиозных стройках капитализма, снятая сеньором Гонсалесом в начале 80-х («Большая вода»), действительно оказалась скучной жвачкой на заданную тему, да еще и отягощенной изрядной долей латиноамериканской мелодрамы, дабы домохозяйки не заскучали. Но в 1965-м году режиссер находился в самом расцвете сил и был окрылен успехом своего дебютного фильма «Янко» — пронзительной драмы о судьбе талантливого мальчика, родившегося не в свое время и не в своем месте. Поэтому, результат получился совсем иным.

Собственно, «Черный ветер» тоже рассказывает о гение. Только о гении признанном, занимающимся делом, которому посвятил жизнь, умеющем повести за собой людей и… растоптать тех, кто этому делу мешает. Не желая зла, не замечая трагедий, не обращая внимания на любящих и ненавидящих.

Инженер Мануэль Иглесиас — идеальная кандидатура для руководства в экстремальных условиях. Там, где не выдерживает техника; там, где плавится металл; там, где падают без сознания люди — он идет вперед и заражает своим упрямством всех, кто оказался рядом. Вот только выдерживать этот ритм жизни, эту целеустремленность, эту самоотверженность долго невозможно, если, конечно, вас зовут не Павка Корчагин. От Мануэля уходит жена и забирает сына; отворачиваются друзья, называя его не иначе, как «Майор». Вот только означает это слово вовсе не воинское звание, а начало фразы «Главный Сукин Сын», после которой солидный инженер немедленно лезет в драку. Но начальство готово терпеть от своего лучшего сотрудника даже оглушительные оплеухи и выбитые зубы. А подчиненные — про них вообще лучше не говорить. Уже после недели совместной работы они готовы идти за своим «хефе» в огонь и воду. Потому что, не давая спуску другим, Иглесиас не жалеет себя.

И вот уже стройка в нечеловеческих условиях безводной пустыни идет опережающими темпами. Замедлить ее не в силах даже аварии и трагические инциденты — ведь люди, глядя на Мануэля, готовы жертвовать здоровьем и даже жизнью, ради победы над природой (нет, Сервандо Гонсалес определенно читал «Как закалялась сталь»!). И редкие рефлексии героя по поводу несложившейся личной жизни и разлуки с сыном можно было бы считать данью автора развитию сюжета и созданию хоть какого-то конфликта. Но где вы видели производственную драму (пусть даже и советскую) без пафосного катарсиса! А уж после переворачивающего душу финала «Янко» ждать от режиссера благостного гимна трудовому подвигу было бы слишком наивно.

Естественно, этот катарсис будет. И главный герой окажется поставлен в ситуацию тяжелейшего выбора, и, сделав этот выбор, в любом случае проиграет. Гонсалес безжалостен к своему герою. Фанатизм Мануэля в отношении порученного ему дела никогда не даст ему жить нормальной жизнью. И стремление подражать Герою, который в своей одержимости становится похож на олимпийских богов, неизбежно уничтожит простого смертного. Поэтому, когда сын Иглесиаса в тайне от родителей приезжает на стройку, чтобы быть «как отец» — это сдвигет с места каменную громаду рока. Если бы фильм снимал не Гонсалес, можно было бы ждать сахарной ваты на тему примирения родных, преемственности поколений и красивого финала. Но после «Янко» ничего этого быть просто не могло. Режиссер откровенно вошел во вкус древнегреческих трагедий и уже примерял на себя хитон нового Еврипида.

Фраза Мануэля после того, как ему сообщили об исчезновении геодезической партии, в которой был его сын, является ключевой для всего фильма, для образа главного героя, для самой сути конфликта гения и окружающего его мира. Она сродни легендарному высказыванию Сталина о своем сыне Якове: «Я маршалов на рядовых не меняю». Иглесиас отказывается создавать поисковую партию до окончания намеченного этапа работ. Люди, оставшиеся в пустыне без воды могут подождать, а работа ждать не может. Возможная гибель сына — ничто по сравнению с остановкой стройки, которая только и есть настоящая жизнь для Мануэля. Все остальное — просто мираж.

В этом, конечно, принципиальное отличие производственной драмы Сервандо Гонсалеса от подобных ей произведений соцреализма. Все-таки трудовой подвиг, красочно показанный мексиканским режиссером, оставался для него на втором плане. А на передний выдвигался вечный конфликт мощной личности и окружающего ее социума, который эта личность отчаянно пытается переделать под себя. Но это невозможно. Даже Аттила, Чингиз-хан, Наполеон и Гитлер добивались лишь временных успехов, в конечном счете уступая неизбежному Року. Мануэль Иглесиас тоже обречен в своем противостоянии с пустыней, железной дорогой, брошенной супругой и даже своими рабочими, готовыми за него перегрызть глотку любому. Потому что, став Героем, ты неизбежно бросаешь вызов богам, а боги этого не прощают. Даже если этот вызов облачен в форму производственной драмы. Но дух от этого противостояния захватывает так, что от экрана невозможно отвести взгляд. Преподнесенный в виде могучего эпика небольшой эпизод из истории строительства локальной железнодорожной магистрали стараниями гениального режиссера (а ранние фильмы Гонсалеса действительно гениальны) превращается в настоящий гимн Героям, бросившим вызов року. А правы они или нет — решать не нам.