Генуин (1920)

«Генуина: история вампира» или «Подлинная трагедия в странном доме» — быстрая попытка режиссера Роберта Вине закрепить фильма «Кабинет доктора Калигари». Художник Цезарь Кляйн создал потрясающие декорации в стиле экспрессионизма. Вине населил экран мрачными и эксцентричными персонажами.

Начало было многообещающим. Художник Перси засыпает, поглощенный собственными грезам. Воспользовавшись моментом, с созданного им портрета сходит служительница культа, наряженная в экзотические одежды Генуин. Далее мы видим, как Генуин оказывается на невольничьем рынке, где ее покупает старый английский лорд. Он запирает пленницу, словно диковинную птицу. Но жестокая жрица удирает, чтобы отомстить.

Есть очень мощные эпизоды. Например, когда Генуин жестами, взглядами, позами буквально заставляет юного хлыща-брадобрея перерезать горло задремавшему в кресле клиенту. Дьяволица обходится без слов, а режиссер фильма — без титров. Но в остальном история кажется сырой. Как бы то не прозвучало, но экспрессионистской картине недостает экспрессии.

6 из 10

Фильм преподносят как шедевр немецкого экспрессионизма, хотя я не нахожу в нем ничего, что отличало бы его от радикального немецкого романтизма, но пусть это называется экспрессионизмом…

К экспрессионизму имеет смысл относиться как к гуманитарному учению зрелых немцев в 20-е годы демонстрировавших поразительный снобизм или, как это можно назвать еще (и точнее) юношеский максимализм, потому что эскспрессионистическое мировоззрение, во всяком случае на мой взгляд, несет в себе что-то юношеское. В самом деле экспрессионизм, являясь отчасти реакцией на поражение в первой мировой войне Германии, все-таки имеет под собой и более глубокие, психологического свойства, основания…

Основания же это вот какие. Дело в том, что все мы (во всяком случае все молодые педантичные немцы) являемся людьми получающими академически выверенное образование и в гуманитарном отношении начинаем с греческих интеллектуалов — отцов-основателей гуманитарных наук для европейцев. Именно греки начали формулировать понятия добра, зла — Сократ, как никто иной, да и до него софисты, делали наш язык, а, следовательно, и наше сознание (которое может быть ведь очень технократичным, да и, как я считаю, было сугубо инженерным в первобытном обществе) гуманитарным. Так вот немцы (в высшей степени образованная нация), а всего более молодые немцы, как это водится, искали своих ответов на гуманитарные вопросы, пытаясь быть оригиналами, а не эпигонами классиков. Широко известны умонастроения Ницше, пребывавшего, согласно его уверениям, «по ту сторону добра и зла» и воспевавшего, как известно, Заратустру — религиозного лидера персов, как известно, основных врагов эллинов. Немцы искали свои ответы на гуманитарные вопросы и, соответственно, свою эстетику, свои образы…

Так вот Роберт Вине пребывает как раз в контексте этого грандиозного снобистского проекта — основать свои, немецкие, термины в области гуманитарных наук, что, вообще говоря, характерно для более широкого понятия, общеевропейского, понятия модернизма. Так вот экспрессионизм это немецкое ответвление модернизма…

Как известно, классической формой решения гуманитарных вопросов была форма драмы, процветающая и поныне среди академически мыслящих художников, например, и ярче всего, в творчестве Лукино Висконти. Так вот экспрессионизи следует рассматривать как оппозицию драматизму, весьма масштабное и, повторяю, снобистское мероприятие.

Фильм отвечает на основной вопрос экспрессионизма — каковы же добро и зло, если рассматривать их «по ту сторону» классических представлений о добре и зле. Естественно, он отвечает на этот основной вопрос экспрессионизма по-своему, частно, но, в целом, вполне выразительно и типично.

Смысл фильма состоит в снобистском выходе героев фильма за все мыслимые рамки поведения и его обстоятельств, и фильм представляет собой экзотическое (что еще мягко сказано), а, точнее, «сверхчеловеческое» повествование.

Полный контрастов и кровавой экзотики фильм склонного к авантюризму сверхчеловека-Вине, любителя экзотичных нравов, уместный и предсказуемый в пределах классической эстетики как ее иное.

В седые времена, когда действительно не зазорно было натягивать штаны до уровня груди и отращивать усы шире головы, а негра можно было спокойно поставить на роль слуги, не боясь получить по своему расистскому затылку дубиной политкорректности, режиссер Роберт Вине заставлял актеров кривляться в кадре. Лысый старик получался похожим на действующего генерала СС, черноволосый паренек напоминал Суини Тодда, а главная героиня показывала всю гибкость, на какую способно ее не самое стройное тело. Выглядело это как набор штампов, утрирования переходили все мыслимые границы, острота «голландского угла» была невыносимой, но немецкая машина марки «Экспрессионизм» работала на полную мощь.

История такова: переживающий кризис отнюдь не среднего возраста то ли ученый, то ли видный государственный деятель, собрался однажды в доисторический Ашан за хлебом, но на обратном пути со скуки задумал завернуть еще и в отдел работорговли. Приглянулись ему там плечистый эфиоп и женщина из дикого племени по имени Генуин, которую все почему-то называли жрицей любви. Негр отправился подметать пол, а Генуин заточили в стеклянную клетку, где она сразу же начала практиковаться в искусстве грязных танцев. Танцы быстро наскучили, лазить по клетке стало неинтересно. Было решено очаровать подвернувшегося девственника, который, лишь бы угодить новоявленной даме сердца, убил сначала хозяина дома, а потом и самого себя. Но Генуин даже этого оказалось мало: повсюду уже были слышны звуки разбивающихся сердец.

Справедливости ради, штаб местных экспрессионистов в этот раз сработал вполсилы, разродившись всего одним ярким законченным образом на целый фильм. Речь идет, конечно, о главной героине. Парадокс в том, что внешность жрицы любви абсолютно не располагала к такому ураганному пикапу. Ну, в самом деле, кому понравится странноватая дама в аляповатом костюме из каких-то перьев, с кричащим проституточным макияжем и бутафорскими рогами на голове? Однако здесь важен момент превращения нелепо пританцовывающей толстушки в девушку из темных уголков подсознания. Дикарка, язычница, ведьма. Кто знает, возможно, именно с нее Феллини скопировал образ Сарагины для своего «Восемь с половиной». Олицетворяя для консервативных горожан все тайное и запретное, Генуин притягивала к себе горящими безумием глазами и змеиной пластикой. Первой жертвой был юный брадобрей, формула любви которого содержала страх, помноженный на страсть. Оставшееся мужское население теряло голову с ничуть не меньшей быстротой, а где-то в дождливой Вене Зигмунд Фрейд качал головой, глядя, насколько лихо интерпретируют его идеи.

Вооружившись здоровой иронией и вообразив, что мы имеем дело со сферическими объектами в вакууме, «Генуин» можно воспринимать и как социальную драму. Очевидно, что неприятный старик, бог знает откуда получивший возможность иметь в личной собственности чернокожего раба и загадочным образом соорудивший нечто вроде парка аттракционов в своем, гм, жилище, был представителем интеллигенции, а о варварском происхождении Генуин и вовсе говорится прямым текстом. Тем занимательнее выглядит планомерное истребление городского населения безоружной большую часть времени женщиной — варварам приписаны, если не магические способности, то, как минимум, мастерское владение НЛП и бронебойная харизма. Считать эту историю искаженным предвестием прихода Гитлера к власти не стоит даже при острых формах синдрома поиска глубинного смысла, а вот предположить, что во времена Веймарской республики господин Вине со своей элитарной колокольни опасался, к примеру, левых экстремистов, думается, вполне можно. Национальное самосознание немцев в те годы стремительно падало, поэтому единственным выходом для многих оставалась творческая сублимация. Ну и, в конце концов, не нужно недооценивать все эти дикие племена, какие-то из них, говорят, даже Рим умудрились разрушить.

Понятно, что «Генуин» для Вине — это всего лишь не самая удачная попытка лениво выехать на багаже «Доктора Калигари», где декорации были изысканнее, актеры талантливее, а трава чернее. Но, воспользовавшись индуктивно-экстрасенсорной способностью видеть красивый лес за невзрачными деревьями, можно и здесь собрать странные танцы, безумные взмахи руками и дурацкие выпучивания глаз в единый коллаж из режиссерских эмоций, который сверкает и переливается сотнями оттенков тревоги и отчаяния. В итоге даже не важно, что окажется сильнее: феминистический бунт с коротким кривым ножом или рев обманутой толпы с вилами и палками, — и кто вообще заварил всю эту экспрессионистскую кашу. Важно, что в обозреваемом полусказочном поселении вдруг стало неспокойно. Как было и в самой Германии.