Собственность (2011)

Один из самых отчётливых русско-европейских менталитетных водоразделов — в отношении к зависти. В России зависть затабуирована, пристыжена, загнана под лавку конфиденций (признаться в том, что завидуешь — позорнее, чем публично испражниться), если же, угнетённая, зависть прорывается (а прорывается она, увы, обязательно), то струисто, фонтанно, вонюче, сметая, накрывая всё и вся селевыми потоками. Под наименование зависти у нас принято подгонять множество эмоций, имеющих к ней отношение либо весьма опосредованное, либо и вовсе никакого — фрустрацию, разочарование, рессентимент, обиду, самоё чувство попранной справедливости. Кокетство своим статусом предмета зависти (в том числе мнимым) — социально приемлемо и даже вызывает у простых и добрых людей наивное сочувствие, тогда как чаще всего точные термины для подобного кокетства — клевета и диффамация, диффамация и клевета.

Не то в цивилизациях. В европейских языках, в речи устной, неформальной, зависть (даже при наличии специальных для неё терминов) обычно смешивают с ревностью, исследования же феномена всегда социологичны, прагматичны, настроены не на то, чтобы осудить завистника и самоудовлетворенно (не нас же осудили) успокоиться, а на вскрытие (и по возможности устранение) причин его недовольства, даже если в своей злобе он и напортачил вполне криминально, вполне кроваво, убийственно вполне. Потому что приосаниваться над завистливым, готовым в своём отчаянии на страшное — это явно не первое, что стоит делать для предотвращения других инцидентов подобного рода, отчаяние лучше все-таки купировать, а гневно и самодовольно указующий на отчаяние перст способен лишь поковыряться в болячке, но никак не заглушить причиняемое ею страдание. Эта разница подходов и оценок неизменно, неизменно рождает разницу восприятий однозначнейших историй. Им никогда не понять, как профессора Преображенского в принципе можно считать положительным персонажем, мы, смотря их экранизации ситуаций «быдло зверски убило семью богатых-утончённых», никогда не выдавим из себя сострадания к быдлу. Которое — мы слишком в этом убеждены — должно мучиться молча, аккуратно, стерильно, не мешая хозяевам жизни своей неопрятностью, мышиной вознёй своего полусуществования. Вопрос же о том, а сами-то мы кто — хозяева жизни или всё-таки не совсем — мы и наедине с собой препочитаем огибать по длинной дуге, при необходимости же отвечать на него напоказ — напропалую жульничаем с социальными самоидентификациями.

… Дело семьи Флактиф, ставшее сценарной основой «Собственности», изначально не о зависти — оно о безысходности и мести. Собственники агентства по недвижимости в одной из прелестно заснеженных, забогатевших на моде на горные лыжи деревушек в Альпах получили своё от обманутого вкладчика, вложившего все свои нехитрые сбережения плюс немалую банковскую ссуду в так и не построенное шале. Если расставить акценты таким образом, возражений по сути конфликта не будет даже у отечественной публики — дел о недобросовестных застройщиках, исчезавших с деньгами дольщиков на этапе котлована будущего дома, было вдоволь, увы, и у нас. Безнаказанность и произвол мошенников и здесь, и там — вопиют, рвут душу, толкают на самосуд. Эрик Гирадо, однако, не пошёл по простому пути пересказа криминальной хроники. Его обманутые вкладчики слишком сильно желают сесть не в свои сани, слишком не по чину барственную выбирают себе шубу, чтобы вызывать хоть гран симпатии. Они едут с севера Франции — региона по местным меркам депрессивного, серого, хмурого, с длинным угольным шлейфом истории рабочих волнений на своих шахтах, заводах, верфях — в горный парадизик, устроенный для себя богатыми (а иные альпийские лыжные деревушки в смысле снобизма, пафосности, демонстративности потребления — превосходят сейчас любой Антиб). Едут не зарабатывать, чтобы вырваться из нищеты, а имитировать буржуазность сменой образа жизни. И недовольство их питает очень рано осознанная ими невозможность влиться без средств в вечный курортный праздник личных автопарков, частных фейерверков, горнолыжного балета с факелами в руках. Они сами обманываться рады — и обманывать государство в вопросах пособий, раз уж не получается вырвать своё у застройщика. В восприятии ими своего места в мире очень много от рессентимента жёлтых жилетов, прокричавших свои парадоксы через восемь лет после выхода «Собственности» на экраны. Они — гадки. Но мухлевать, выманивая последние деньги, нельзя и с гадкими. И возмущение того, у кого всё отняли, по отношению к тому, что жирует на том, что отнял — не есть зависть. Это — ярость, причём вполне благородная. Вот это стоило бы чётко понимать, не повторяя заученно «порок сей извергов ужаснейших творит». Творит — но в ответ.

Жереми Ренье я впервые увидел в фильме Франсуа Озона «Криминальные люовники» и по мере возможности старался следить за его карьерой. Интересный характерный актер. А Жюли Депардье никогда не видел в кино. В этом фильме эти два замечательных актера играют супружескую пару, из народа, так сказать, которая вместе с малолетней дочерью решили уехать от дождей и серого неба севера Франции в горы, преобретя через агенство симпатичный загородный домик (шале),в туристической и популярной курортной зоне, который, как оказывается, еще в процессе постройки, и дата сдачи объекта неизвестна. Собственники, семья Кастан, богатые люди, дабы уладить недоразумение, предлагают на время другой шале, чтобы подождать пока закончится строительство. Далее начнутся мытарства молодой семьи по квартирам и домам, так как месьё Кастан не совсем честен с ними и постоянно отнекивается и не знает что сказать. Это выведет из себя героя Ренье и не приведет ни к чему хорошему.

Фильм интересен актерской игрой(Ренье с животом, как у бандитов из 90-х), небанальным сюжетом и смыслом, который фильм доносит до зрителя.

Зависть, злоба и уныние одни из самых страшных грехов, которые разрушают и жизнь и личность человека самым жестоким образом.

Как говорится, каждый сверчок знай свой шесток.

Пожалуй, основной мыслью была фраза подруги героини Жюли Депардье «Моя бабушка мне всегда говорила — бедные с богатыми никогда не смешиваются»

8 из 10