Ороско-бальзамировщик (2001)

Каждое утро житель колумбийской Боготы Фроилан Ороско собирается на работу. То, как проходит для него эта традиционная ежеутренняя побудка, определяет в дальнейшем течение всего дня. Впрочем, он уже успел давно приспособиться к полному отсутствию неожиданностей в своей жизни, а работа им воспринимается совершенно без прежнего сакрального пиетета. Как никак, сорок лет на одном и том же месте; впору, быть может, и сойти с ума, ведь ни о какой возможности продвижения по карьерной лестнице не то что не предвидится, но такая перспектива не предусмотрена вовсе. Однако и разрывать в клочья эту серую полосу бессменной бесстрастности каждодневного ритма, чтобы перевернуть уже порядком отсыревшую и пожелтевшую страницу своей жизни, Фроилан не в силах. Придя на работу, Фроилан моет руки; мало ли какие микробы он успел подцепить по пути, потому процесс дезинфекции проходит довольно долго, что в итоге над старой железной раковиной остается витать терпкий аромат хозяйственного мыла на протяжении последующих минут пяти. Чистота прежде всего, и, прежде всего, на рабочем месте, да и каждый клиент заслуживает индивидуального подхода, вне зависимости от того кем он когда-то был. В нос ударяет запах спиртов, формальдегидов, прочих химических реактивов, перебивая практически окончательно легкий аромат крови и сладостный привкус разложения. Синьор Фроилан Ороско — самый знаменитый бальзамировщик Боготы, уважаемый человек среди работников морга. Его рабочий день начался.

На первый взгляд может показаться, что документальная драма японского режиссёра Киетака Цурисаки, «Ороско-бальзамировщик» 2001 года, мало чем отличается от постановочного шокинга «Лик смерти» Джона Алана Шварца или изощрённого цинизма «Следов смерти» Дэймона Фокса, поскольку концентрация мертвецов на квадратный метр зернистой пленки картины — свежих и совсем нет, целых и располовиненных, в разобранном полностью или полностью сшитом состоянии — превышает критические пределы, а уровень шокирующей тошнотворности достигает столь быстро пиковой отметки, что очень скоро к зрелищам вскрытия попросту развивается иммунитет. Камера несколько отрешенно, безо всякой эксплуатационности, следует буквально за каждым шагом своего героя, причём большая часть действия документального творения Цурисаки происходит в пределах рабочего места синьора Ороско, успевая не только его открыть со всех сторон, но и коллег его по мертвецкому делу. Невыносимый в общем-то страх перед смертью довольно быстро перестает быть чем-то существенным, а главные герои картины предстают в первую очередь людьми, для которых ежедневные смерти и трупы не являются на самом деле трагедией. Лишние эмоции здесь просто губительны, и соотносить себя с лежащим на столе покойником просто глупо. Такая эмоциональная вовлеченность на качестве работы сказывается отнюдь не в самом положительном векторе, потому для Ороско его 15 тысяч трупов это просто цифра, которой он не стыдится, но и не гордится.

Этот самый откровенный репортаж из морга на поверку оказывается не фильмом, приоткрывающем тонкую грань между жизнью и смертью, но произведением, где на первом плане выступает тривиальная проблематика социального выживания, ведь иного выбора и иной работы у Ороско просто не было, а переходить на ту сторону закона, даже если бы это дало ему чуть больше финансовой свободы, он не хотел из принципа. И злая ирония жизни заключается в том, что Фроилану Ороско самому неоднократно приходилось проводить процесс бальзамирования трупов тех или иных славных парней, среди которых мог оказаться и он сам. Тем примечательнее, что в этой ленте происходит некое мировоззренческое единение японца Цурисаки и колумбийца Ороско, ведь при всей тотальной несхожести в плане религии и философии, смерть что для режиссёра из Страны Восходящего солнца, что для колумбийского бальзамировщика это нечто привычное, чересчур обычное, чтобы делать из него фетишистский культ. Работая во имя сохранения памяти, Ороско тем не менее понимает, что жизнь таки коротка, и будь она сто раз полна одних и тех рефренов, все-таки она не может быть настолько бессмысленной, ведь в мире мертвых есть лишь одна тишина, чистота чудовищного молчания. Оксюморон развоплощенного бытия.

Каждое утро житель колумбийской Боготы Фроилан Ороско собирается на работу. То, как проходит для него эта традиционная ежеутренняя побудка, определяет в дальнейшем течение всего дня. Впрочем, он уже успел давно приспособиться к полному отсутствию неожиданностей в своей жизни, а работа им воспринимается совершенно без прежнего сакрального пиетета. Как никак, сорок лет на одном и том же месте; впору, быть может, и сойти с ума, ведь ни о какой возможности продвижения по карьерной лестнице не то что не предвидится, но такая перспектива не предусмотрена вовсе. Однако и разрывать в клочья эту серую полосу бессменной бесстрастности каждодневного ритма, чтобы перевернуть уже порядком отсыревшую и пожелтевшую страницу своей жизни, Фроилан не в силах. Придя на работу, Фроилан моет руки; мало ли какие микробы он успел подцепить по пути, потому процесс дезинфекции проходит довольно долго, что в итоге над старой железной раковиной остается витать терпкий аромат хозяйственного мыла на протяжении последующих минут пяти. Чистота прежде всего, и, прежде всего, на рабочем месте, да и каждый клиент заслуживает индивидуального подхода, вне зависимости от того кем он когда-то был. В нос ударяет запах спиртов, формальдегидов, прочих химических реактивов, перебивая практически окончательно легкий аромат крови и сладостный привкус разложения. Синьор Фроилан Ороско — самый знаменитый бальзамировщик Боготы, уважаемый человек среди работников морга. Его рабочий день начался.

На первый взгляд может показаться, что документальная драма японского режиссёра Киетака Цурисаки, «Ороско-бальзамировщик» 2001 года, мало чем отличается от постановочного шокинга «Лик смерти» Джона Алана Шварца или изощрённого цинизма «Следов смерти» Дэймона Фокса, поскольку концентрация мертвецов на квадратный метр зернистой пленки картины — свежих и совсем нет, целых и располовиненных, в разобранном полностью или полностью сшитом состоянии — превышает критические пределы, а уровень шокирующей тошнотворности достигает столь быстро пиковой отметки, что очень скоро к зрелищам вскрытия попросту развивается иммунитет. Камера несколько отрешенно, безо всякой эксплуатационности, следует буквально за каждым шагом своего героя, причём большая часть действия документального творения Цурисаки происходит в пределах рабочего места синьора Ороско, успевая не только его открыть со всех сторон, но и коллег его по мертвецкому делу. Невыносимый в общем-то страх перед смертью довольно быстро перестает быть чем-то существенным, а главные герои картины предстают в первую очередь людьми, для которых ежедневные смерти и трупы не являются на самом деле трагедией. Лишние эмоции здесь просто губительны, и соотносить себя с лежащим на столе покойником просто глупо. Такая эмоциональная вовлеченность на качестве работы сказывается отнюдь не в самом положительном векторе, потому для Ороско его 15 тысяч трупов это просто цифра, которой он не стыдится, но и не гордится.

Этот самый откровенный репортаж из морга на поверку оказывается не фильмом, приоткрывающем тонкую грань между жизнью и смертью, но произведением, где на первом плане выступает тривиальная проблематика социального выживания, ведь иного выбора и иной работы у Ороско просто не было, а переходить на ту сторону закона, даже если бы это дало ему чуть больше финансовой свободы, он не хотел из принципа. И злая ирония жизни заключается в том, что Фроилану Ороско самому неоднократно приходилось проводить процесс бальзамирования трупов тех или иных славных парней, среди которых мог оказаться и он сам. Тем примечательнее, что в этой ленте происходит некое мировоззренческое единение японца Цурисаки и колумбийца Ороско, ведь при всей тотальной несхожести в плане религии и философии, смерть что для режиссёра из Страны Восходящего солнца, что для колумбийского бальзамировщика это нечто привычное, чересчур обычное, чтобы делать из него фетишистский культ. Работая во имя сохранения памяти, Ороско тем не менее понимает, что жизнь таки коротка, и будь она сто раз полна одних и тех рефренов, все-таки она не может быть настолько бессмысленной, ведь в мире мертвых есть лишь одна тишина, чистота чудовищного молчания. Оксюморон развоплощенного бытия.