Габбех (1996)

Невесть откуда взявшийся поток поэтического символизма мощной, неудержимой волной относит Махмальбафа из холодных, серых, узких улочек Тегерана «Мига невинности» на свежий воздух, волю бескрайних просторов лугов, изумрудных, колышущихся на ветру трав, быстрых рек, холодных гор, многоцветья полей. Филигранное престидижаторское жонглирование временем и пространством, забавные игры с реальностью и действительностью сменились эстетским упоением живописью ярких пятен, платьев, ниток, цветов и черных глаз в красотах большой, открытой, с огромным кругозором природы.

Махмальбаф свинцовым шаром о фарфоровое блюдо разбивает совершенную в своем лаконизме эстетику «Мига невинности» о безграничность природы и экстатические любования цветом в «Габбех», так, что обмазывается в ярких красках не то что до кисти, а по локоть. Рукотканный ковер в прозрачной воде, безлистное дерево на фоне гор, красные цветы и яблоко, проплывающие в холодном течении горного ручья, живописно хлещущий дождь, цветы, отдавшие душу ниткам, бордовый платок на снегу — то ли Параджанов, то ли Тарковский реинкарнировались в переменчивом иранце, до этого ловко наряжавшего простоту и лапидарность в аматорские одежки. Песня цвету. Цвету смерти, цвету жизни, цвету любви. «Цвету рая» — по-ученически находчивый Маджиди уже присмотрел кое-какие кадры и для себя у непостоянного учителя. Кажется, и Бильге Джейлан не забыл подсмотреть.

Но даже в этом иногда утомляющем пестротой и почти лишенном развития этно-культурологическом экстракте быта, традиций, нравов, песен и стихов, отпечатавшихся в узоре ковра, режиссер выудил-таки излюбленный мотив соприкосновения реальности и искусства — на этот раз искусство цитирует, воплощает и запечатлевает в себе жизнь, практически являясь рассказчиком в первом лице и зачином всей истории.

8 из 10

«Габбех» значит персидский ковер. Как мне кажется, это название подобрано крайне точно. Красной нитью (почти в буквальном смысле) проходит здесь мотив ткаческого ремесла, создания персидского ковра, соединяя смыслы, события, людей. И нить эта выходит будто из самой природы. Если ковер-фильм сделан из нити, а нить из природы, то и фильм «Габбех» — подлинная природа. А что есть люди, как не часть этой огромной гармоничной силы, где всё идет своим чередом, всё находится в балансе? Именно о историях людей и пойдет речь в этом фильме. О простых, но вечных порывах нас, таких больших и важных по сравнению с букашкой и таких маленьких по сравнению с рекой.

Этот фильм — некая лиричная и созерцательная притча, которая не претендует на то, чтобы быть абсолютно реальной. Здесь есть что-то иррациональное, даже мистическое, и это воспринимается совершенно естественно. Словно мы уснули на свежей зелёной поляне под летним солнцем, и нам снятся разные истории.

Всё под рукой иранского режиссёра обретает более широкий смысл, чем можно подумать. Так история любви одной девушки из кочевого племени становится историей её же народа, что вечно шёл за багрянцем заката. Границы между личным и общим нарушаются нитью ковра. И как нить возвращается от одного края к другому, так и жизнь не имеет конца и начала, она циклична. Эта цикличность говорит о бессмертии человеческих чувств. О том, что всё, созданное в любви, вечно. Ведь если ковёр сплетён, начнется следующий.

Фильм удивительно легко смотрится, несмотря на то что некоторые моменты настолько самобытны в плане культуры, что могут быть непонятны. Но это лишь еще раз показывает, что киноязык — почти универсальный способ повествования.

9 из 10

Вероятно, так было изначально предначертано в судьбе выдающегося современного иранского режиссёра Мохсена Махмальбафа: быть поэтом и изгнанником. Искушающий блестящей, утонченной поэтичностью своего киноязыка, практически полностью избегая излишних религиозных витийствований в своём изощрённо-изысканном кинематографе, наследующем притчевые традиции Тенгиза Абуладзе, Александра Довженко, Сергея Параджанова и Сатьяджита Рэя, Махмальбаф прошёл неожиданный путь от «дитя революции» до главного её врага, первым среди равных в теократической системе аятолловского Ирана разделив участь запрещенного художника. Лишь после были и Джафар Панахи, и Аббас Киаростами, и Бахман Гобади, в той или иной степени заметно зависимые от кинематографических поисков самого Махмальбафа. При этом в авторской системе творческих координат исламская мораль со множеством ограничений органично сосуществовала с поступательным и неизбежным для режиссёра вниманием к очевидным проблемам малых народов Ирана и вообще — маленького человека как такового, душа которого является целой непознанной вселенной.

Фильм «Габбех» 1996 года в карьере иранского изгнанника знаменует собой начало новой авторской трилогии, посвященной как раз жизни малых народностей, населяющих юго-восточный Иран. Причем Махмальбаф каждую из частей трилогии жанрово и стилистически размежевал: «Габбех» — это торжество кристальной кинопоэтики, горный хрусталь сочной образности, метафорический гипертекст, живой и яркий; «Тишина» это скупая на выразительные киноязыковые средства музыкальная элегия, притча об отчаянии и душевной тишине, тогда как «Садовник» является проницательным, не лишенным юмора документальным исследованием вопросов диалектики бахаизма. На первый взгляд кажется, что «Габбех» будто полемизирует с предыдущей авторской «трилогией любви», попутно опираясь на поэтичную визуальную структуру, позаимствованную из «Времени любви», однако художественная панорама «Габбех» намного глобальнее.

Кинолента начинает своё повествование с истории пожилой пары, что пришла омыть речной водой персидский ковёр неимоверной красоты. И дабы разнообразить рутинный процесс омовения, во время которого удушливая серая и чёрная пыль растворяется в прозрачном серебре реки, мать-старуха рассказывает историю роковой любви юной девушки из кочевого племени. Мохсен Махмальбаф не жалеет красок для этой определяющей всю философию ленты истории. Яшмовые, охровые, рубиновые, изумрудные, золоченые нити искусно прошивают не только ковер, что запечатлел всю историю от начала до конца, но и шелковое полотно самого фильма. Некая сказительность и ирреальность, доминирующая в чрезвычайно лапидарном, но насыщенном сюжетными поворотами нарративе, постепенно обретает черты более конкретные: Махмальбаф путём изьяснения вокабуляром по восточному роскошной образности говорит не только о любви как вечном испытании, о любви как жертовном алтаре, где сгорают души и сердца юных возлюбленных. Любовь здесь лишь малая часть глобального понимания режиссером окружающего его мира; Мохсен Махмальбаф, как главный представитель «иранской новой волны» является синефилом, буквально принявшем магию кино, эстетику чистого кинематографа. Потому «Габбех» не ограничивается лишь только педалированием любовной лирики, хотя сама по себе мелодраматическая линия в полифоничном сюжете картины воспринимается и автономно, как зрелое авторское размышление об истинной природе чувств, их зарождения и выстрадании; общественное, социальное в картине тесно спаяно с истинными целями искусства, узор на ковре рифмуется с узорами нарратива, создавая цельное полотно, типологический logos подменяется метафизическим facies, а история одной любви, одной девушки, одного ковра становится историей одного кочевого народа, что вечно шёл за багрянцем заката, но так по сути своей приюта не обрёл, уюта не нашёл.

Режиссерские переходы от личного к глобальному лишены резкости монтажных склеек, а ощущение некоей недосказанности даже в финале лишь подводит к мысли о цикличности всего в нашей жизни. От юности до зрелости, от молодости до старости, окрашенное сиренью утро прощается, чтобы наступил солнечный и жаркий день, на смену которому придёт невесомый вечер в полутонах дыма от костров, которые запылают оранжевыми факелами поздней звездной ночью, и будет соткан новый ковёр — наблюдая за этой неизбежностью жизни и смерти, за этим вечным процессом смены лиц и эпох, Махмальбаф в итоге в «Габбех» говорит о бессмертии человеческих чувств, что сподвигают на созидание, а любое искусство, рожденное в любви, выпестованное в ступе ускользающего времени, по определению вечно.

Вероятно, так было изначально предначертано в судьбе выдающегося современного иранского режиссёра Мохсена Махмальбафа: быть поэтом и изгнанником. Искушающий блестящей, утонченной поэтичностью своего киноязыка, практически полностью избегая излишних религиозных витийствований в своём изощрённо-изысканном кинематографе, наследующем притчевые традиции Тенгиза Абуладзе, Александра Довженко, Сергея Параджанова и Сатьяджита Рэя, Махмальбаф прошёл неожиданный путь от «дитя революции» до главного её врага, первым среди равных в теократической системе аятолловского Ирана разделив участь запрещенного художника. Лишь после были и Джафар Панахи, и Аббас Киаростами, и Бахман Гобади, в той или иной степени заметно зависимые от кинематографических поисков самого Махмальбафа. При этом в авторской системе творческих координат исламская мораль со множеством ограничений органично сосуществовала с поступательным и неизбежным для режиссёра вниманием к очевидным проблемам малых народов Ирана и вообще — маленького человека как такового, душа которого является целой непознанной вселенной.

Фильм «Габбех» 1996 года в карьере иранского изгнанника знаменует собой начало новой авторской трилогии, посвященной как раз жизни малых народностей, населяющих юго-восточный Иран. Причем Махмальбаф каждую из частей трилогии жанрово и стилистически размежевал: «Габбех» — это торжество кристальной кинопоэтики, горный хрусталь сочной образности, метафорический гипертекст, живой и яркий; «Тишина» это скупая на выразительные киноязыковые средства музыкальная элегия, притча об отчаянии и душевной тишине, тогда как «Садовник» является проницательным, не лишенным юмора документальным исследованием вопросов диалектики бахаизма. На первый взгляд кажется, что «Габбех» будто полемизирует с предыдущей авторской «трилогией любви», попутно опираясь на поэтичную визуальную структуру, позаимствованную из «Времени любви», однако художественная панорама «Габбех» намного глобальнее.

Кинолента начинает своё повествование с истории пожилой пары, что пришла омыть речной водой персидский ковёр неимоверной красоты. И дабы разнообразить рутинный процесс омовения, во время которого удушливая серая и чёрная пыль растворяется в прозрачном серебре реки, мать-старуха рассказывает историю роковой любви юной девушки из кочевого племени. Мохсен Махмальбаф не жалеет красок для этой определяющей всю философию ленты истории. Яшмовые, охровые, рубиновые, изумрудные, золоченые нити искусно прошивают не только ковер, что запечатлел всю историю от начала до конца, но и шелковое полотно самого фильма. Некая сказительность и ирреальность, доминирующая в чрезвычайно лапидарном, но насыщенном сюжетными поворотами нарративе, постепенно обретает черты более конкретные: Махмальбаф путём изьяснения вокабуляром по восточному роскошной образности говорит не только о любви как вечном испытании, о любви как жертовном алтаре, где сгорают души и сердца юных возлюбленных. Любовь здесь лишь малая часть глобального понимания режиссером окружающего его мира; Мохсен Махмальбаф, как главный представитель «иранской новой волны» является синефилом, буквально принявшем магию кино, эстетику чистого кинематографа. Потому «Габбех» не ограничивается лишь только педалированием любовной лирики, хотя сама по себе мелодраматическая линия в полифоничном сюжете картины воспринимается и автономно, как зрелое авторское размышление об истинной природе чувств, их зарождения и выстрадании; общественное, социальное в картине тесно спаяно с истинными целями искусства, узор на ковре рифмуется с узорами нарратива, создавая цельное полотно, типологический logos подменяется метафизическим facies, а история одной любви, одной девушки, одного ковра становится историей одного кочевого народа, что вечно шёл за багрянцем заката, но так по сути своей приюта не обрёл, уюта не нашёл.

Режиссерские переходы от личного к глобальному лишены резкости монтажных склеек, а ощущение некоей недосказанности даже в финале лишь подводит к мысли о цикличности всего в нашей жизни. От юности до зрелости, от молодости до старости, окрашенное сиренью утро прощается, чтобы наступил солнечный и жаркий день, на смену которому придёт невесомый вечер в полутонах дыма от костров, которые запылают оранжевыми факелами поздней звездной ночью, и будет соткан новый ковёр — наблюдая за этой неизбежностью жизни и смерти, за этим вечным процессом смены лиц и эпох, Махмальбаф в итоге в «Габбех» говорит о бессмертии человеческих чувств, что сподвигают на созидание, а любое искусство, рожденное в любви, выпестованное в ступе ускользающего времени, по определению вечно.

Высоко в горах, скорее всего в районе гор Эльбрусы, обосновалась одна большая семья персов. Как и в любой мусульманской семье, отец имеет колоссальный авторитет и его слово является законом, однако этот фильм посвящен не главе семейству, а его старшей дочке, чье имя Габбе.

Габбе-молодая персянка, днями напролет прохлаждает ковры у ручья. Она добрая, общительная, а также очень хорошо воспитана. Каждый день у этого самого ручья, она встречается с пожилой парой, где жена примерная хозяйка и мудрая женщина, а муж «старый ворчун»,который к тому же слегка ненормальный. И вот каждый день, красавица Габбе рассказывает им, как ей трудно, мол она любит молодого человека, что они хотят пожениться. Но каждый раз их свадьбу приходиться откладывать. Сначала ей обещали по приезду дяди, затем после того, как родит мать, затем еще что. Но как бы там не было, Габбе не бросает семью, а не делает она, не потому что, не хочет, а потому, что отец обещал убить ее. Поэтому ей приходиться терпеть и ждать того дня, где ей позволят наконец-то выйти замуж за таинственного всадника.

Иранский режиссер Мохсен Махмальбаф отснял хорошую драму, актуальная для мусульманского мира и Ирана в частности.

Но все, же на мой взгляд, картина вышла больше, как сказка, чем социальная драма. Дело в том, что фильм получился очень ярким, в плане красок, это обусловлено, тем что слоган фильма:»Жизнь-это цвет». Ну а также волшебные переходы, от руки в небо, поле или внезапное появление птичек.

Что касается сюжетной линии, то она вполне внятна, за исключением пару моментов. Очень хорошо, что режиссер, который к тому же еще и сценарист, не стал ввести исламский фанатизм. Это бы помешало сосредоточиться на главную мысль фильма. Тем более Махмальбаф избрал такую тактику, что по персонажам уже видно, что они не отречены от религии, ибо традиции соблюдают и при каждом свое желании Господа вспоминают. Также хотелось бы выделить, некую детективность фильма. Таинственный всадник, который периодически появляется на вершинах хребта, нам очень интересен. Каждый раз мы задаемся вопросу:кто же он?и когда же его нам покажут и почему они так и не видятся, а лишь подают друг другу сигналы на расстоянии?.

Также отмечу очень полезные советы и цитаты дяди Габбе. Может для многих он и говорит «недоступным» языком, но те кто хорошо знаком с восточным миром многое поймут. Очень понравилось, что не раскрыта личность отца, это бы нас отвлекало от главной героини. Отец, как отец-строгий и невзрачный, режиссер нам четко показывает его мотивы и значимость, при этом не отвлекая на это зрителей.

Ну а главным сокровищем картины Мохсейна Махмальбафа, является конечно же выдающаяся операторская работа. Настолько она уникально выполнена, что смотришь и удивляешься и не можешь оторвать глаз от экрана. Что же именно восхищает?спросите вы.

Во-первых:Замечательно выбранные ракурсы. При чем каждый эпизод по своему снят. Допустим, когда нам показывают эту деревню настеленная коврамы, камера плавно идет вправо, при этом аккуратненько приближаясь. И зрители смотрят на это и как будто бы сами приближаются и замечают, как же это красиво. А вот, когда семейство кочует, то камера наоборот снизу налево и также плавно приближаясь и мы в моменте осознаем, что они ходят не по песку, как нам показалось, а по снегу.

Во-вторых:Крупные планы. Они здесь тоже четко сняты. Особенно, когда нам показывают первый кадр, где улыбается Габбе, также когда она сидит у ручья и разговаривает. На мой взгляд благодаря этим самым крупным планам, мы героиню узнаем лучше.

Также очень понравились переходы, в о многих фильмах, резкие переходы раздражают, а здесь оператор готовит зрителей к этим переходам. Поэтому честь и хвала Махмуду Калари, потрясающему оператору, действительно мастер своего дело.

Единственное, к чему можно придраться, это к монтажу, Как мне показалось, монтажер 2—3 раза использывает один и тот же кадр в разных моментах.

Актерская игра тоже понравилась. Здесь выделю даже не Шагае Джодат-актриса сыгравшая главную героиню, а выделю пожалуй Абабаса Сайяха. Актер потрясающе сыграл роль дядюшки. Больше всего понравилось, когда он флиртовал с дочерью Аладода. Так это было естественно и убедительно, что хочется еще раз пересмотреть этот момент. К сожалению, в дальнейшем актер перестал сниматься в фильмах, но все за счет свое роли в фильме «Габбе» он нам хорошенько запомнится

Напоследок, хочется сказать, что благодаря таким режиссерам, как:Мохсейн Махмальбаф, Абасс Киорастами, Джафар Панахи, иранский кинематограф находиться на высочайшем уровне. Эти режиссеры не снимаю про скучную жизнь священника, для критиков, они снимают фильмы про людей и делают они это для обычных людей. Поэтому у себя на родине, власть им не позволяет снимать свои фильма, при этом каждый раз угрожая тюрьмой, поэтому снимать им приходиться в европейских странах или же в средней азии. Однако. Однако любой иранец, увлекающийся кино, ценит их и гордо называет соотечественником.

Персидские ковры красивы. Весь мир знает, что такое персидский ковёр. Сделанный из овечьей шерсти, украшенный загадочными изображениями, основанными на мифах или на реальных событиях, ковёр подобен фильму. Ковром можно любоваться, можно на него лечь, укрыться им. В него вкладывают время, труд, настроение, душу. Иранский фильм «Габбех» 1996 года — настоящий ковёр.

Этот фильм похож на древнюю притчу, одну из многих притч о любви. Любовь актуальна всегда, любящих людей много, любви всегда хочется сопереживать. Важную роль в фильме играет иносказание. Мы не знаем наверняка, является ли воющий старик тем самым волком-всадником, ждущим свою невесту. Является ли старуха той самой молодой девушкой, что томится в ожидании свадьбы. Возможно, они просто такие же зрители, как и мы, которые сопереживают этой истории с ковра, примеряют её на себя. Это и не важно, как не важно, происходили ли истории с древних фресок в реальности или это лишь сказка. Важна сама история. Тем более что в этом фильме понятия «реальность» не существует.

Шерсть этого ковра — древние традиции и обычаи, уклад жизни того общества, где живут герои. Они кочевники. На протяжении всего фильма постепенно начинаешь ощущать их мировоззрение, их темперамент, чувствуешь обаятельную кроткость. Это получается благодаря кадрам природы, ручья, показанным нам волшебным урокам в передвижной школе, смирении в рассказе главной героини. Цветные краски этого ковра — персонажи, события. Дядя, его свадьба, старческая пара у ручья, молодая красивая девушка, свадьба дяди, безостановочные путешествия, отношения между супругами стариками, множество родственников, небо, трава — это всё жизнь, а жизнь это цвет. Из всего этого набора красок, авторы умело ткут своё полотно. Особое внимание стоит уделить кадрам, казалось бы, никак не связанным с происходящим на экране, но придающим глубокий смысл всему повествованию, высекающим искры размышлений на стыке с историей. Это растянутые виды среды обитания героев, кадры резвящихся овец, текущего ручья, отдельных фрагментов ковра и его изготовления, травы, её подрагивания от ветра. Такое чувственное изложение в духе Тарковского придаёт этой притче ещё больше загадочности. Важную роль играет звук. Ещё во время титров, какой-то хозяйственный стук сразу задаёт настрой всего фильма — неспешное, но не скучное повествование. Монтаж не вызывает нареканий — значит этот ковёр соткан добротно, без трещин. Встречаются повторяющиеся кадры, которые усиливают впечатления, словно рассматриваешь какой-то узор на ковре пристально, словно приглядываешься. Пример такого приглядывания — момент, когда приехавших на коне муж бросает на землю готовый ковёр и полотно разворачивается, напоминая киноплёнку, этот момент показан много раз и с разных ракурсов. Когда, наконец, он развёрнут, виднеется рисунок — пара людей в пустоте — такой момент придаёт оптимизма, в то же время, не говоря ничего открыто. И таких примеров тонкой работы над этим фильмом на всех стадиях — масса. Хронометраж чуть больше часа, что доказывает в очередной раз — хорошей истории не нужны временные стандарты, размер ковра определён его смыслом, назначением: показать нам культуру, самобытность востока, показать неоднозначность любви, заставить задуматься о жизни в целом: «Цвет» ли наша жизнь? Способны ли мы так долго ждать ради любви? Что нужно для счастья? Со своим назначением фильм прекрасно справляется.

Баланс между темой любви и философии о жизни соблюдён точно, как и смесь иносказания и житейских ситуаций. Техническое воплощение развивает идеи фильма и придаёт новые измерения понимания. Персонажи и похожи на нас и одновременно очень метафоричны. Актёры то колоритно и иронично кривляются, то с полной убедительностью показывают, передают быт и дух востока. Трудно однозначно сказать, о чём этот фильм, как и трудно ответить — нужен ковёр, чтобы использовать его или нужен чтобы любоваться.

За экзотичность, философию, душу и тонкий баланс

8 из 10

Те немногие счастливцы, которым удавалось на миг проскользнуть сквозь замочную скважину шкафа, в котором мы имеем счастье пребывать, наверняка слышали шорох тянущегося за ними шлейфа, запечатлевшего всю их прошлую и будущую ничтожную историю.

Такую же историю своей жизни, неприхотливую и шаблонную, и несмотря ни на что, уникальную и неповторимую, вплетают вместе с шерстяной нитью в свои ковры горцы Загроса, раскинувшегося на юго-западе современного Ирана. Ковры Габбе — производимая в этой местности дешевая разновидность персидских ковров, не отличающаяся сложностью узора и тонкостью нити. Но даже эти безыскусные грубоватые килимы, как овеществленная вековая традиция, обладают уникальной возможностью оживать и говорить языком поколений.

Пожилая пара отправляется мыть свой старый ковер к горной реке. Текущая по иструхлявевшим ворсинкам вода оживляет историю красавицы, выткавшей когда-то этот ковер…

Располагайтесь поудобней в кресле и приготовьтесь выслушать эту историю, переданную нам мастером Махмальбафом. Кто же эта красавица, почему воет волк, какая из историй воплотилась в реальности, а какая осталась среди нереализованных возможностей? Вряд ли стоит разгадывать хитро подброшенные автором головоломки, их не разгадать, так же, впрочем, как и смысл картинки за окном.

Иранская девушка не может выйти замуж до той поры, пока не женится её дядя. Однако отсрочка следует за отсрочкой, и кочующее племя, которому принадлежит девушка, в очередной раз снимается с места. Не отчаивающийся жених отправляется на поиски отбывшей неизвестно куда возлюбленной…

Габбе в переводе означает разновидность персидского ковра. Что интересно, рамка кадра чуть ли не буквально уподобляется здесь границе этого рукотворного изделия. При всей кажущейся простоте и почти банальности сюжета, в неё вплетается изысканный авторский рисунок.

Несмотря на обманчивый примитивизм формы, фильм, в самом деле, отличается прихотливой структурой, которая и образует притчу о рождении и смерти, жертвенности и любви. Мохсен Махмальбаф находится далеко от стереотипов современного кино и куда больше вдохновляется завораживающим богатством красок. Это заставляет вспомнить ещё одного великого режиссёра и художника: армянина Сергея Параджанова и его фильм «Цвет граната».

Романтически очарованный примитивист Махмальбаф близок и грузину Нико Пиросмани. Будто незнающий языка кино, либо нарочито его игнорирующий, он предлагает здесь своего рода визуальную медитацию на тему художественного творчества.

Тотальное отсутствие иранского кино на престижных кинофорумах было неожиданно нарушено появлением целой диаспоры мастеров, возглавляемых сравнительно молодым Махмальбафом. С конца 1980-х годов он становится завсегдатаем крупнейших мировых фестивалей, что во многом способствует созданию авторитета кинематографии Ирана.

Как вы думаете, в чём успех Персидских ковров? Прекрасные узоры, отличное качество, богатая история. Всё это, конечно верно, но есть ещё кое-что. Это душа, которую вкладывают в эти ковры. Именно поэтому они так зачаровывают, они заставляют сопереживать своей истории написанной прекрасными узорами на прекрасном ковре.

Это, несомненно, один из лучших фильмов признанного иранского постановщика Мохсена Махмальбафа. В нём удивительно переплетаются реальность и фантазия. История на ковре о девушке, которая не может воссоединиться со своим влюблённым, тесно связана с действительностью (что прекрасно отражено по средствам монтажа). На ковре лишь два человека на лошади. Но это лишь видимость, за этим узорам тесная история. История девушки Габбе, которую она рассказывает сама. Рассказывает пожилой паре, которая искренне сопереживает бедной девушке.

«Габбе» — замечательный пример иранского кинематографа, непохожего ни на что больше. В Европе и в Америке ничего подобного ничего не снимают уже очень давно. Фильм построен на условностях и метафорах. Фильм-сказка, фильм-притча. Абсолютно неповторимый стиль Махмальбафа здесь достиг своей вершины. Великолепно всё от задумки до подачи материала. Кино Махмальбафа наполнено неповторимой почти сказочной атмосферой. От таких, слегка наивных и невероятно трогательных фильмов, приходишь в восторг. Они как будто погружают в детство, где реальность тоже так сложно отличить от вымысла.

Волшебное кино.