Коридор (1994)

Как известно, единственная возможность донести конкретный смысл в искусстве - использовать слово. Именно поэтому литература, еще до появления кино, стала уникальным способом не только переноситься в разные места и в разное время, не только проникать в голову героев, но и максимально точно доносить мысль. Музыка и звук воздействуют на эмоции, поэтому однозначно интерпретировать музыку практически невозможно - это особенный опыт каждого человека. Художественное искусство тоже - диалог между творцом и наблюдателем, однако оно больше зависит от оригинала: репродукция не способна передать наблюдателю те же эмоции, что и изначальное произведение, почему, собственно, не существует “музеев репродукций”. Однако именно это делает музыку и художественное искусство доступными каждому человеку - неважно является ли наблюдатель индонезийцем или норвежцем, а творец - японцем или литовцем.

“Коридор” - это игра света и звука, которая ассоциативно описывает череду воспоминаний режиссера Шарунаса Бартаса. В нем нет слов, нет диалогов, а есть только обрывки музыки, неуловимых реплик и обволакивающий лица и тела свет. От обилия сигаретного дыма и сырости комнат длинного темного коридора, кажется, будто у многих кадров есть запах. Местами Шарунас Бартас выдает невероятно красивые кадры, в которые хочется впиваться глазами или сохранить, однако в целом - это медленная, очень темная и сложно воспринимаемая работа. Даже когда очаровательный тоскливый взгляд Екатерины Голубевой или Шарунаса Бартаса (который играет здесь одну из ролей) сменится лицами людей, уголки губ которых вроде бы приподняты, настроение ленты не изменится: длинный темный коридор времени не предложит двери, за которой встретит радость или облегчение, а за окном - холодная зима и снова дым, разве что уже не сигаретный. Его тоже, как будто, получается почувствовать через экран.

Замедленные, умирающие планы. Коридоры-анфилады и бесконечные сигаретные дымы.

Любимые темы Бартаса — непростительная музыка, разговоры, разрушающие всю жизнь, лица, лишённые всякого просвета, которые, кажется, смотрят из окна в лицо смерти — лица, жаждущие встречного теплого взгляда.

Самодовлеющая Катя Голубева всплывает в проеме «Коридора», также мистически, как и тремя годами раньше, в ее дебюте как музы Бартаса и всего европейского артхауса девяностых и нулевых годов, в фильме «Три дня», где она определила темп и характер всех своих будущих героинь. Все так же молчалива и грустна, все так же загадочна и прекрасна. В принципе, как и во всех своих ролях. Ее фактура — феномен, снизошедший в фильмографию Шарунаса Бартаса, её тревожные исподлобные взгляды, как удивительно светлая молния, в темных запутанных тучах авторского кинематографа. В титрах у Катерины почетное первое место, несмотря на краткосрочное появление.

Распыляющиеся дождь и туман без труда проецируются через экран, заведомо не обладая синхронизированными физическими эффектами.

Герои Бартаса — всегда неприкаянные и беспризорные, заточенные в четырёх стенах, в силу обстоятельств или собственных желаний, если не моральные хулиганы, преграждающие дорогу из болота, то нарушители, в первую очередь, собственного спокойствия.

Синестезия.

С помощью одной только формы и звуковой тональности, даже не имея цвета и излишней символики, фильм оперирует функциями синестетства, насыщая кадр запахом и заставляя зрительские нейроны спонтанно обмениваться электрическими импульсами.

Сцена в полумрачной столовой напоминает документалистику Виктора Семенюка. В его фильме «Казенная дорога» камере также разрешается подслушивать и подсматривать хор голосов сонма теней. Чувствуется и присутствие Муратовских полифонических диалогов, невольно услышанных ею и ее мужем в различных очередях и магазинах, сублимированных позже в фильмы.

Оголенные худые ключицы — парные кости, с силой обтянутые тонкой кожей, — искривляющиеся в танце, омытые чем-то алкогольным из граненого стакана, как символ безупречной смрадной свободы, с перегаром и запахом грибковой сырости.

Герои кажутся настолько хрупкими и эфемерными, что надави слегка на их грудную клетку — они ссыпятся в кучку праха.

Хрупкие и обреченные.

Сам по себе фильм практически немой, что делает его универсальным для восприятия, его можно смотреть без перевода и субтитров носителям любого языка, — весь смысл кроется в темноте и молчании.