Плащ Казановы (1993)

Не так много, пожалуй, есть фильмов, посвящённых проблемам переходного периода в жизни нашей страны. Времени, когда старый советский мир рухнул, а новый ещё не был построен. 'Плащ Казановы' - не только об этом... И всё же отделить этот фильм от эпохи невозможно.

Группа российских туристок прибывает в Италию. Венеция, как известно - город, созданный богами. Но всё, что интересно нашим соотечественницам - местные барахолки с дешёвыми шмотками. Шарж на постсоветского туриста прописан очень точно: дамы расхаживают под дождём в костюмах из мешков, собирают еду со шведского стола, громко говорят в ресторане и 'ни бельмеса' не понимают на других языках. При этом они твёрдо убеждены в уникальности своего положения, будучи выходцами из великой страны (тезис, очевидно, привитый всем ещё в школьные годы).

Полным контрастом перед ними предстаёт главная героиня - Хлоя. Она образована, знает три или четыре языка, обладает безупречными манерами и периодически цитирует Вольтера. Именно таким, как она, казалось бы, надлежит интегрироваться в незнакомый мир - и, возможно, взяв что-то новое из 'этой старой Европы', привнести его в заснеженную страну, куда всём предстоит вернуться в конце концов.

Но именно Хлоя в итоге оказалась наиболее уязвимой из всей компании российских женщин, став жертвой тёмной истории. Поскольку на самом деле она живёт в собственной реальности, очень далёкой от объективной.

Не этим ли страдали многие люди, выросшие за закрытыми дверями советской страны? Даже те представители интеллигенции, кто, как и Хлоя, сумел переступить через порог мещанства... Неумением принять западный мир не яркой сказкой, но взглянуть на него через призму здорового реализма? Да и некоторой детской возвышенностью, оторванностью от мира вообще? А также полной неготовностью столкнуться с правдой жизни, не разбившись при этом вдребезги.

Это, пожалуй, и была вторая крайность (помимо мещанско-потребительской), в которую впадали наши люди, впервые выехавшие за границу: идеализация происходящего вокруг. Венецианская маска в конце фильма - словно символ этого вымышленного, волшебного мира, истинное лицо которого осталось сокрыто. Наверное, чтобы адекватно воспринять чужой мир, необходима людская 'золотая середина' - та самая холодная голова при горячем сердце. К сожалению, такого человека нам в фильме не показали.

Если же отойти от социальных вопросов - это кино о женском одиночестве, о том, что 'мечта должна остаться мечтой'. И о странных чудаках, которых так много бродит по свету - непонятых и неприкаянных. Красивый, грустный и лирический фильм, с видами зимней Венеции.

' Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде…»

И. Бродский.

Преддверие Рождества — самое благодатное время для исполнения заветных и сокровенных желаний. Вот и у немного странноватой одинокой женщины-исскуствоведа из российской глубинки с чудным античным именем Хлоя, похоже, настало время для исполнения мечты всей ее жизни — судьба делает неожиданный» зигзаг удачи», и Хлоя, в качестве переводчика какой -то там делегации фабрично-заводских работниц, попадает в Венецию — город своей мечты, мечты, которой, казалось, не суждено было исполнится никогда, и к воплощению который она подсознательно готовилась всю свою жизнь… И пока ее товарки бегают по магазинам и отжигают в отеле, шокируя постояльцев своей непосредственностью, Хлоя с благоговением узнает этот прекрасный город, знакомым ей доселе лишь по снам и иллюстрациям в книгах, и благодарит его и судьбу за возможность этой чудесной встречи… Она чувствует себя здесь совершенно комфортно, с легкостью заводя непринужденные беседы с местными жителями на их языке, прогуливаясь в одиночестве вечерами по старинным улочкам в изящных туфельках и шляпе с вуалеткой, с трепетом знакомясь Венецией -городом ее мечты -» Мост.. . Ты такой красивый, что просто страшно по тебе идти… Господи Боже мой, за что ты мне дал такое счастье ? «

Само собой, что любая волшебная сказка подразумевает встречу с прекрасным принцем — вот и Хлоя встречает своего принца — красавца Лоренцо, и, отбросив все сомнения, принимает его предложение провести вместе одну волшебную ночь, не задумываясь о том, чем все это закончится. И неважно, что часы все же пробили полночь, и Лоренцо, в итоге, оказался совсем не принцем, а банальным жиголо.. .

Поезд уносит Хлою домой, в заснеженную Россию, а в ее прекрасных глазах застыла загадка встречи с самым главным чудом, случившемся в ее жизни. И пусть все это когда — нибудь покажется лишь необыкновенным сном, но загадочная улыбка на венецианской маске, (это единственное, что привезла Хлоя на память о Венеции), еще раз нет — нет, да и напомнит ей о том, что чудеса сбываются, желания исполняются, только, вопреки известной философской мудрости, не надо бояться, что они могут исполниться.

Пронзительный фильм, оставляющий горькое послевкусие.

Хлоя, тургеневская барышня бальзаковского возраста вместе с группой советских туристов едет в Венецию. Она обожает этот город, его историю, прекрасно говорит на итальянском языке. Хлоя мечтает с головой окунуться в великолепную атмосферу, походить по старинным улочкам, прокатиться на гондоле по венецианским каналам. Но ей приходится выполнять скучные обязанности гида-переводчика и водить соотечественников по бесчисленным магазинам и рынкам.

Надо ли говорить, что среди своих Хлоя выглядит белой вороной. Остальные женщины — водолаз с Волги, юная глупенькая моделька, парикмахер и партийная работница открыто посмеиваются над ней. Но Хлое совершенно безразлично мнение окружающих — она очутилась в собственной сказке в ожидании волшебных перемен в своей жизни. И, казалось бы, судьба неожиданно улыбнулась ей — в сказочной стране Хлоя встретила своего принца. Красивого, воспитанного, щедрого итальянца, так непохожего на советских мужчин.

Я не знаю, задумка ли это режиссера, или такова интерпретация роли Инной Чуриковой, но при всей драматичности ситуации, Хлою почти не жалко. Больше того, испытываешь нечто, вроде злорадства — что, мол, накушалась барышня заграничной любви? Ведь создается впечатление, что Хлоя изначально ставила себя намного выше других людей, и, казалось бы, получила по заслугам. Но это весьма поверхностно. «Плащ Казановы» — драма немолодой одинокой женщины с трудной судьбой, у которой была Мечта. Мечта, что есть где-то волшебная страна с другой, счастливой жизнью, где живут честные, смелые люди. А теперь ее иллюзии разбились, и Хлоя осталась одна на заснеженном перроне. Но нашла в себе силы улыбнуться. Русская женщина.

8 из 10

Фильм цепляет, западает в подкорку и возвращает к себе через годы — не сказать, что пленяет тонким психологизмом — а психологизмом многослойным, как пирог, где сознательное — это венецианские эмоции и переживания героев, бессознательное — уход главной героини в этих переживаниях от реальности, и сверхсознательное — расплата по счетам: удар чётким откатом вселенского маятника — до ужаса чётким и справедливым, кстати сказать, откатом — хотя на первый взгляд так не кажется.

Основа фильма — плотно, осязаемо-сознательная часть — драма стареющей мадемуазель, грезящей о высоком, большом и чистом, нежном и культурном, но падающей, как водится в драмах, одухотворённым личиком в навоз очевидности, размазанный толстым слоем, оказывается, не только по России, а — вот открытие! — прущий из щелей древней архитектуры — и где! — в личном, мадемуазели, Чудо-ленде под названием Венеция. И здесь — о, ужас! — обитают грешные подлые люди, а не исключительно тонкие эстеты, природные искусствоведы и изысканные культурологи, ведь они проводят дни не в пошлых тошниловках, а регулярно вкушая крепкие напитки в нижних этажах архитектурных шедевров. Заодно подпаивая спиртным залётных болтливых дам, скромно пригубляющих капучино (ничего не напоминает?). Ну, как с этими культурологами, знающими даже этнический русский танец (то ли «мамУшка», то ли «Катюшка») не поделиться самым сокровенным? Не с соотечественницами же делиться — с этим тупым бабьём, ни бум-бум в возвышенном, ни бельмеса в прекрасном — ниии, они страшно далеки от культуры и меня, всей такой эмпирейской, они где-то у плинтуса, и я об них ножки вытру, потому как уже тошнит от их просьб и молений — помоги, мол, купить подарки мужьям и детям — такому же, как они, быдлу, априори. Да, а ещё я со своим обретённым принцем под ручку (эксклюзив, только для духовных натур) это узколобое стадо триумфально проигнорирую, и пусть изойдут на желчь. Для них ведь этот день в Венеции — тоже первый и, скорее всего, последний, и дааа, прокатила их озвездевшая переводчица по-полной: без знания языка — какие им культурные достопримечательности — в потопе, ловя редких прохожих и объясняясь жестикуляцией — с покупками и то едва разобрались. А ей этого дня хватит на всю жизнь! Хватит — не сомневайся. До смерти не забудешь. Просьба услышана.

Отсюда более тонкий, не так сразу очевидный психологический слой: героиня вовсе не подлинно-интеллигентна, да что там, она архетипично, холопски глупа, несмотря на знание языков в ассортименте и начитанность: едва попав в среду, где она ощущает себя рыбой в воде, а от неё все зависят (благодаря знанию ею итальянского) она начинает дышать по отношению к соотечественницам брезгливым высокомерием, игнорирует слёзные просьбы — даже ухом на них не ведёт — и гнушается дать хотя бы совет там, где единственно только она может помочь. Плюнув на этих неприкаянных овец, с телевышки (гипотетически), она включает программу «Я в городе своей мечты!» — не видя, по-сути, как и соотечественников, подлинного города, не замечая, что он без карнавала — своей излюбленной маски — похож на древний, кое-как подлатанный в туристических местах, но давно уже разлагающийся от сырости труп: грязные обшарпанные стены вдоль каналов, глухие окна и — чего не передать видеорядом — изрядная вонь. Хлоя в своей сказочной стране видит только то, что хочет видеть — город-сказку и в нём — романтичного аборигена, сражённого ею с первого взгляда — наповал.

Кто бы мог подумать, что жовиальные принцы в белых штанах — а-ля влюблённые и щедрые ангелы небесные, ненавязчиво влекущие вас в гондолу (а не в какую-нибудь задрипанную тачку) — они, оказывается — о, кошмар! — далеко не ангелы, и далеко не щедрые, а… — ля. А ведь её «долгожданный принц» говорил ей сразу достаточно прозрачно, что занимается ублажением женщин, а они благодарят его, ведь и дальше он повторял и повторял, чуть не через слово, что не понимает её речей и её экзальтированных порывов. Но Хлоя прочно вцепилась в свою дорожку из жёлтого венецианского кирпича и слышала только то, что хотела слышать, в основном — себя, свои изысканные поэтизированные пассажи, на которые «принц» только растерянно моргал длинными ресницами.

Третий, экзестенциальный слой проявляется уже по просмотре — как сверхсознательное, видимое лишь со стороны, вне ткани событий, как полностью сложившийся паззл: Хлоя пожелала и получила желаемое — ярчайшее воспоминание на всю жизнь — ставшее именно таким, а не прекрасным, как мечталось — по итогам её собственных шагов по взлелеянному в эмпиреях «городу мечты» — глупых, высокомерных, самовлюблённых и самодостаточных маленьких паззликов, каждый из которых нёс лишь неясную частичку отвратительного, грубого, унизительного полотна, сложившегося для неё в итоге.

Да, кстати, мне одной кажется, что Чурикова с годами (в период съёмок «Плаща») расцвела — стала по-женски красивее и привлекательней, чем в юности? Талант при этом был и остался на высоте.

10 из 10

Фильм начинает поражать с самой первой секунды его просмотра.

Венеция- город любви. Магическая атмосфера всегда летает вокруг тебя когда оказываешься там! И действительно благодаря столь шикарному актерскому составу и режиссерской работе мы, зрители можем прочувствовать город, понять его суть.

Русские персонажи можно даже сказать чуть-чуть шаржированные, но это ни в коем случае не портит фильм, а придает легкую иронию и не большую комичность.

Екатерина Граббе в этом фильме сыграла весьма смешного и интересного персонажа- типичного русского туриста, который вырос на советской идеологии и не знает ни одного иностранного языка.

Сначала даже не понимаешь была ли права Хлоя или все же нужно было лавировать между своими потребностями и потребностями других людей. На этот вопрос очень тяжело ответить мне даже сейчас.

Это фильм можно описать следующими словами. Очарование и разочарование, которые не вытесняют одно другое, а идут рука об руку, столкновение идеализма и реальности, в котором не оказывается победителей, реальность формы и содержания, и все это — не кончается плохо!

Конец истории оптимистичен, но не как американские слащавые счастливые концы, где хорошие парни убиваю всех плохих, а как незаконченная история, из участники которой, вынеся из нее каждый свой опыт и урок.

10 из 10

Последние лучи заката величайшей из империй, формально еще не рухнувший, но проржавевший насквозь, щелями зияющий железный занавес, вакуум, хлещущий в эти щели на входе, потные массы, толпящиеся в тех же щелях на выходе, абсурдным анахронизмом затесавшаяся меж рвущихся вон профсоюзная делегация передовиков производства (уже включающая в качестве полноправного члена победительницу областного конкурса красоты, еще подлежащая чуткому руководству опытного и бдительного партийного работника), обалдевшая от оптовой сбычи высокодуховных мечт («Адриатические волны, о, Брента, я увижу ль вас?») переводчица, вынувшая в карнавальном кураже интеллигентскую фигу из кармана, смачно плюнувшая в лицо идеологическому диктату (и попутно — наплевавшая на свои профессиональные обязанности) эпатажным своим отказом сопровождать соотечественниц в традиционно-заграничном пробеге по барахолкам и получившая в ответ вполне логичное обещание идеологического работника больше никогда, больше никуда… «Да я этот день на всю мою жизнь запомню!» — надрывно ответствует диссидентствующая переводчица, интеллигентка недорезанная. И ведь запомнит…

Нужно сказать, что столь раннее прозрение Александра Галина (особенно учитывая тот факт, что по-настоящему он никуда никогда не эмигрировал) по части отечественных очарований (с обязательными последующими разочарованиями) светлым образом Запада (интеллигентского Китеж-града, достижимого в интеллигентском же понимании только теми, кто «духом молод, телом жаден и могуч» — то есть лишь особо просветленными избранными) не может не делать ему чести. В далеком девяносто третьем он не только сформулировал — он исчерпывающе художественно осмыслил то, над чем по сей день бьются лучшие наши умы (либеральные и патриотические равно) и что вербально самым адекватным (пока) образом выражено Борисом Парамоновым (ну да, тем самым, с «Радио Свобода»): «Интеллигентный русский человек выяснил, непосредственно ознакомившись с самим Западом, узнав его, так сказать, смиренную прозу, что демократия и рыночная экономика там, конечно, есть, но наличие таковых отнюдь не привело к расцвету высоколобой, «высокобровой» культуры. Культура-то — среднебровая. И когда русский человек встречается с настоящим, реальным Западом, он приходит к выводу, что Запада, собственно говоря — его, западнического Запада — не было и нет.»

Галинской героине Хлое (лучшая, на мой взгляд, из всех ролей гениальной Чуриковой) выпадает жребий пройти через все пароксизмы западнических восторгов (культурных в первую очередь, конечно, но не только, не только) и свергнуться с горних вершин в грязь реальности — настолько вонючую, что сам запросишься обратно, к маме-Родине подмышку. Как известно, «чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага». Пока размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла, а кондовые наши тетки (бесполый и профессионально отвратный идеологический работник, простецкая Клава-водолаз размером с самосвал, мисс с развитием межушного нервного центра обратно пропорциональным длине ног и веселая красотка-парикмахерша) дискредитировали Родину безнадежно совковым своим поведением (у шведского стола, в гостиничном номере, среди деликатного галантерейного товара), рафинированная Хлоя как могла, отмежевывалась от родного позорища. Как там у Бродского: «гондолу бьет о гнилые сваи, звук отрицает себя, слова и слух; а также державу ту, где руки тянутся хвойным лесом перед мелким, но хищным бесом и слюну леденит во рту». Хлоя браталась с местным простым людом (разумеется, в сравнении с Клавой утонченностью своей кажущимся качественно иным биологическим видом), искала скамью, некогда поцелованную пятой точкой бессмертного Гольдони, сама целовала богомольно Венеции бессмертный прах. Пока не появился Он…

Будем откровенны: при всей своей внешней инакости (да и инакости ли? — на фоне Клав, да, наверное, но в определенных кругах подобные дамочки всегда были — рупь ведро) Хлоя на удивление лишена истинно художественного восприятия (вольно и ненатужно демонстрируемого ее Жигoло, да и той же Клавой, если уж на то пошло), во все моменты выбора и принятия решений интуитивно ставя не на подлинник, а на суррогат, поделку, симулякр — и не только предпочитая эрзац любви искренним и неподдельным доброте и человечности, но и на чисто профессиональном уровне — поклоняясь мосту Риальто (едва ли не самому безобразному из венецианских памятников), простодушно превращая вопрос «Кто ты?» в цитату из Гете, причем именно ту, которая стала одним из булгаковских эпиграфов, равнодушно скользя глазами по настоящему венецианскому костюму (простая белая баута, закрывающая лицо, черная треуголка, черный плащ, и давший фильму название) — одному из немногих реперов в этом призрачном, карнавальном городе, веками привыкшем носить маски («все носят маски, начиная с дожа и заканчивая последней служанкой») и за маскарадной ветошью скрывать тлен, гниль, все пропитавшую и всю одухотворенность былого убившую коммерцию, неминуемую смерть. Смерть, символически закрепившуюся за Венецией в любой художественной ассоциативной цепочке, хоть по Манну, хоть по Висконти, хоть по Кортасару. Смерть, в фильме Галина тоже очень явственную, пусть по-русски и не вполне материального толка. Смерть той беспрецедентной чистоты, которой, при всей мелкой грешности своей, отмечены в фильме все русские женщины; смерть большой и красивой мечты — той самой Венеции, о которой, как о Китеже, можно лишь грезить, и лишь за непроницаемым занавесом, и лишь советски отдистиллированным сознанием.

Великолепный фильм!

Очень грустное послевкусие… у меня навернулись слезы, особенно в момент, когда «рабочая женщина-водолаз» затянула речь перед итальянцами с бокалом шампанского.. Такое чувство патриотизма проснулось..!

Этот фильм о любви, о мечтах, о жизни, о настоящей жизни..Ненаигранно, правдиво, тонко. И тема альфонсов хорошо освещена, что правда, то правда, русские женщины, даже самые изысканные (не колхозницы, не работяги) мало, что видели тогда в России, и у каждой с детства была мечта о принце-итальянце (европейце), красивой наружности, эдакого жеребца породистого… Вот только жеребец оказался — ширпотребная подделка, жалкий жиголо, проститутка в мужском обличии, которая пытается повыгоднее себя продать и заработать на жизнь. Знаете, тот миф, что мужики в России — все козлы, а за границей — нет, совсем другое дело.. Козлов везде хватает, и хороших тоже. Но не об этом.

Удивительно, как в одном фильме поместилось так много мыслей для размышлений.. Моментами мне было стыдно за русских, в которых я откровенно могла разглядеть своих дальних родственников, таких же неуклюжих, простецких как 3 копейки, но таких чистых и открытых, что в конце я даже загордилась ими.

Италия — она всегда была Италией, красивая без русских, и все мы стремимся жить красиво, вот только стыдиться своих корней никогда не надо. Это наша страна, это наше прошлое!

Кто-то выходит с вагона один, кого-то встречает семья, кого-то любовник… И как-то грустно, когда тебя никто не встречает или встречает не тот…

Пронзительный, тонкий, грустный, как зимняя Венеция, фильм о мечте. О мечте, которая предала грязным и страшным образом. И вопреки мерзости жизни осталась мечтой — прекрасной, тонкой, грустной, изящной, как никому не нужная в захолустье шляпка с вуалеткой.

Фильму, снятому в перестроечные годы, многое мешает, он временами слишком запальчив, слишком плакатен, его персонажи порой чересчур шаржированы, — хотя, с другой стороны, нельзя не назвать безумно узнаваемой хотя бы красотку-блондинку: таких русских туристок и сегодня достаточно в той же Италии. Так же, как узнаваема и партийная тетя. Но дело не в них. Дело в глазах Чуриковой, которая может всё — в этом фильме ей удается быть красивой, загадочной, зачарованной странницей в городе, от которого ей достанется один дождливый серебряный день.

Но этот день останется с Хлоей, прожившей не свою, тяжелую, чужую жизнь, навсегда.

8 из 10