Мне скучно, бес (1993)

Мефистофель находит очередного парня. Он беден и мечтает о лучше жизни. Старик поет ему песенку о таракане и делает предложение: 'благодаря моим услугам не будешь ты скучать в пути'. Дальнейшее становится блужданием впотьмах.

Старика интересует не столько душа молодого - там уже все отработано, сколько разруха. 'Когда в развале вся страна находим место и для оргий' - декламирует он. А между тем, реальность исчезает вовсе. Вместо цельного повествования мы получаем круговорот образов с гермафродитом и прочими бесовскими атрибутами. К сожалению, авторы в большей степени использовали эстетику театра, нежели изобразительные средства кинематографа. Оттого и так нелепо выглядят игрушечные летучие мыши.

Впрочем... Если бы ленту в те годы взялся снимать Питер Гринуэй, который как раз был готов изображать хаос средствами кино, то вероятнее всего быть шедевру.

Что и говорить, лента не удалась. Олег Борисов в сущности вернулся к образу Гудионова изящно показав 'Божественную комедию' на фоне разрухи - выдав зрителю набор мрачных открыток из постперестроечной России. Но это последний фильм Мэтра. И есть некая неловкость за то, насколько эта картина далека от тех шедевров в которых Олег Иванович был задействован.

Впрочем... У самого актера в мемуарах можно найти весьма интересную отповедь... Он размышлял, что делать с ролями не слишком успешными, которые все равно уже сыграны? Отрекаться ли от них, как Гоголь? Олег Борисов видимо об этом думал и не раз: 'Но за каждую из них — даже в «Черноморочке» — я готов ответить. В каждой есть частица себя. И если фильм остался однодневкой, то просчет не во мне. Просчет где-то раньше — на уровне сценария. На уровне той жизни, которая его породила'.

Обсуждаемая картина как раз плод своего времени. Лента выражает хаос и рассказывает о пороке. Ее герои движутся скорее инстинктивно, недели осмысленно. И в этом, я думаю, и есть отражение той жестокой действительности. Кстати, когда персонаж Олега Ивановича раздражается, то и голосом, и резкими интонациями он так походит на другую персону из 90-х, петербургского любителя 'Эгины' Виктора Павловича. Предположу, что когда брат Олега - Лев Борисов прорабатывал тот образ, многое почерпнул из финальной работы Олега в обсуждаемом фильме.

5 из 10

Рассыпаться мелким бесом — это очень по-русски. А ещё у нас есть чёрт в табакерке, чем-только-не-шутящий, шугающийся ладана, малеванный, в тихом омуте, легкий на помине, с рогатиной и почти что образиной. С нечистью и её наличием, как водится, всё в порядке, осталось только определиться, почему именно гётевского хвостато-рогатого Юрий Борисов определил в качестве главной жертвы своего перестроечного творения. Воздав самому себе за отчаянный перенос в неряшливо освещенный прямоугольник кадра философско-романтическую смесь Гёте, Манна и Пушкина, режиссер с первых же кадров превращает пробку на выходе с «того» света в сборник анекдотичных прибауток, в которых варятся-вращаются и легко угадываемые псевдосоветские продавщицы рубенсовских размеров, и алкоголички+ситцевые халаты в атмосферных коммунальных междусобойчиках. Только вместо алкоголичек — BDSM ремни на обнаженных телесах и чёрные кожанки, а до кучи — малиновые мантии, чулки в сеточку, широкие плечи, искусственный блеск страз и тянучесть эластана. Депрессивный Мефистофель бродил по мирам, находя их до тошноты филистерскими, размеренно говорил Пастернаком, Чичиковым рыскал в поисках душ, а изящный балерон Фауст не бог весть как томно прыгал по сцене, отрекался от любви с голубоватым отливом в пользу утерянной Маргариты, но Всевышнему было всё равно, а западнонаправленный King Devil поочередно имел зализанный хвост на голове, жемчужные серьги и планы всех персонажей. И даже было бы смешно, если б не было так непонятно, отчего шикарный стёб на злободневные темы непременно нужно превращать в сомнительные акты самовыражения.

Ох, и скучно же, видимо, жилось в СССР деятелям искусства: простор для воображения закрывался квадратиками цензуры, коммунизм, коллективизм и пропагандистский реализм цвели буйно и неудержимо, а душа-то просила сюрра, контрабаса в бассейне, голых грудей и аутентичного трёхэтажного мата. В конце XX века с его историческим и метафизическим бунтом в кино Юрий Борисов вывел на сцену расщепленное зло — Мефистофеля, который ровно как мы артистично теряется в принципах, и в итоге получает «как всегда», а в противовес — Господа Бога, подчеркнув дихотомичность отношений зло-добро Олегом Борисовым, последовательно декламирующим реплики то одного, то другого. Иисус превращал воду в вино, а режиссер неумело (или лениво) балансирует между водянистым сюжетом и терпкими эпизодами, которые иногда удается выхватить в накатывающем потоке всё прибывающих лиц, стихотворных строк и броуновского движения фриковатых героев. Но между ними — пустота, потому что физическое действо не подкреплено динамичным монтажом, который как бы есть, но его как бы и нет, ибо всё хоть и движется, но необъяснимо статично. А если уж совсем по-честному, ленту явно пытавшегося шагать в ногу со временем Борисова слишком хорошо иллюстрирует современно- интернетовское «аццкий трэш». Величественный Гёте на фоне визуального убожества грязных развалин, реминисценции в кавычках и без, Император подземного мира, словно косплей Федьки Басманова, нацепивший жемчуга и распустивший черные кудри, ядовито хихикая в сторону. Обрывки философских сентенций вперемешку с остросоциальными шутками, и самое любопытное — актуализация одного русского и двух немецких классиков, когда речь заходит о всеобщей продажности, иерархии власти и рыночной экономике. Всё в этом экспериментально обезбоженном мире извратилось, измельчало, пока не пшикнуло до простейшей физиологии, капиталистических амбиций чертей и раскрытой через нежнолицого Фауста темы нетрадиционной «вечной женственности» в товарных размерах.

Обрывки высокого искусства ещё витают на экране и в коллективном сознании, как листки книг в мефистолевском мире-помойке, но уже не значат ничего. Всякие символы и аллюзии, фаустовские реминисценции либо погребены под вырви-глазным эпатажем, либо сводятся к политическим и экономическим шпилькам, абсолютно беспомощным в случае, если они не подаются утрированно-комично. Взгрустнувший под конец режиссер пытается свести действие к апокалипсису местного разлива, бунту, рефлексии и многозначности, но получается из рук вон плохо, потому что кинополотно приходится собирать по кусочкам, а о кинематографичности и говорить сложно, ведь вся лента — просто заснятые на камеру черновые наброски разных сцен. Провал вышел оглушительный, фильм пылится на полках, и что поделать — постмодерн лихих нынче не в моде. Загвоздка в том, что неплохие идеи пошли в утилит, а новаторство никому не вставило, потому что таким новаторством только на показанном дешевом рынке торговать. Скучно, товарищи, скучно: даже этот ваш арт-хаус скатился в пустое лицедейство, тривиальность и кальку с заграничных ходов, которые там вроде уже и не новы, однако наш народ к ним не привычный. Да и было бы к чему привыкать, материал-то сырой, трэш приуныл, а режиссер с каждой новой мизансценой всё больше подходит к пониманию небезызвестного героя Табакова, орущего про продажу чего-то там деревянного на рынке. Хотя, почему бы, собственно, и да.