Солнце в листве айвового дерева (1992)

В начале был образ. Раннее солнце покрывает золотом душистые плоды айвового дерева, отчего их плотные, упругие тела сияют, подобно десяткам маленьких лун. Это отражённый свет, но что есть искусство, как не отражённый свет реальности? И художник поддаётся искушению: методично форматирует холст, натягивая его на подрамник; скрупулёзно выстраивает композицию, обозначая положение ветвей сложной паутиной нитей; вбивает железные колышки в землю, будто бросая якоря там, где назначен его наблюдательный пост; наносит рисунок на разлинованное, как чертёж, полотно. Позже, когда айва под собственной тяжестью опускается ниже, он берёт кисть и ставит метки на плоды и листья, чтобы не забыть, где они находились раньше. Постепенно число меток растёт, уподобляя фрукты мерным стаканам, вот только солнца в них наливается всё меньше. И надо спешить: в окно глядит сероглазая осень, а следом крадётся седая бессердечная зима, — и главной интригой фильма становится то, успеет ли художник закончить картину. Сможет ли красота застывшего мгновения противостоять неотвратимому течению времени.

«Солнце в листве айвового дерева» — это псевдо-байопик без героя, документальный киноэскиз, бытовая драма о буднях творца. Экспозиция проста и лаконична: в садике неприметного дома в Мадриде человек средних лет рисует дерево, к нему — посмотреть и побеседовать — приходят родные и друзья, в здании ведут ремонт рабочие-поляки, а где-то за глухой оградой идёт другая жизнь других людей. Немногословная, вязкая созерцательность ленты затягивает загадочной недообъяснённостью: действия без озвученных мотивов, персонажи без социальных маркеров, долгие, словно запротоколированные разговоры обо всём сразу и ни о чём конкретно, внезапные вставки молчаливых кадров города — по рельсам бежит электричка, на ветру сушится бельё, небо рассветное, небо закатное, небо дождливое. Блеклые мазки на сером холсте действительности; тусклые краски, длинные планы, скупая раскадровка; городские шумы и сводки новостей вместо музыки. Но над всем этим чудится едва уловимый медвяный запах айвы, олицетворяя ту непознанную, неосязаемую субстанцию, что позволяет замыслу воплотиться в произведение искусства.

И пока живописец, вооружённый линейкой, кропотливо вносит абрис дерева в понятную лишь ему систему координат, постановщик так же тщательно и неспешно фиксирует происходящее на плёнку. «Медленный режиссёр» Виктор Эрисе и такой же «медленный художник» Антонио Лопес Гарсия создают приятный тандем мастеров, которым никуда не надо спешить, чтобы успеть. Их подход одинаково монументален и почти по-восточному мудр. Ведь человек, идущий за солнцем, занят единственно важным делом — познанием мира, и, возможно, самый честный творческий метод — не изменение, не прорыв, а планомерное перенесение маленького фрагмента на доступный носитель: холст, плёнку, собственное сознание. Казалось бы, та упрямая точность, с коей работают оба создателя, должна стиснуть их в узких рамках своего труда. Но включается радио — и картина пишется на фоне падения Берлинской стены, войны в Израиле, политической активности в Персидском заливе. Погружение в глобальный контекст не только распахивает горизонты повествования, но и меняет ракурс с события личного на масштаб общечеловеческий, вневременной и даже космический.

А есть ли на земле, где всё давно известно, место новым открытиям? Жизнерадостная чувственная античность, яростная мощь Возрождения, весёлый беспорядок импрессионизма — все они погребены прошлым; настала эпоха гиперреализма: бесстрастного макроискусства, прославляющего значимость деталей и эстетику мелочей. Тончайшая фокусировка и самобытное чувство света придают полотнам Лопеса Гарсии особую, сгущённую реалистичность. Точно так же и Эрисе, с его хроникальной и отстранённой манерой съёмки, сгущает время, и оно распадается на дни, минуты, мгновения, собирается в грозовые тучи, утекает каплями по стеклу. От такой двойной концентрации картина, этот бездушный прямоугольник распятой деревянной рамой ткани, получает собственный вариант существования: растёт, дышит, увеличивается в объёме, и, впитывая время, внезапно обретает жизнь. Разложив творческий процесс на простые движенья, Эрисе не просто стряхнул пыль с платоновского тезиса об искусстве как переходе из небытия в бытие, но дал ему развитие, наделив ординарную пейзажную зарисовку онтологическим смыслом.

Конфликт автора с ускользающей красотой модели так же постоянен, как и стремление создать нечто столь полнокровное, чтобы запечатлеться в вечности. В этом весь смысл, в этом и трагедия. Акт творчества подобен акту творения, но, в отличие от бога, человек — всего лишь копиист, проводник идеи в материальный мир, неспособный преодолеть даже силы природы. И застывший эскиз рисовальщика, и «движущиеся картинки» кино одинаково беспомощны в поединке со временем. Художник опаздывает, режиссёру никак не удаётся запечатлеть результат, рабочим, рвущим плод с древа жизни, не нравится его вкус, а сама айва, пройдя путь от палевого к янтарному, начинает старчески дряхлеть и увядать. Сомнамбулическими откровениями и галереей предсмертных масок Эрисе итожит фильм печальным выводом: в подлунном мире всё тщета и тлен. Конец неизбежен, демиург — ещё не бог, а кино — только танец бесплотных теней на белом экране. Любое искусство по определению вторично, но это единственное бессмертие, что нам доступно.

Мне всегда нравились фильмы Виктора Эрисе.

В первую очередь за их простоту, четко обозначенную поверх присущей ему гениальности. Неоднократно я пересматривал «Юг» и «Дух Улья» пытаясь полностью понять этого таинственного создателя играющего на каждом зрителе безо всякого видимого напора.

Со временем я начал думать что мне, наконец, удалось осознать все мыслимые аспекты его творчества. Найти все отсылки и некие особенности (их можно назвать ключами) позволяющие заглянуть чуть глубже. Но я никогда не обращал пристального внимания на «Солнце в листве айвового дерева» считая его закатом этого талантливого режиссера.

Никто не любит наблюдать за окончанием чего-то действительно хорошего.

Наконец я сумел отыскать этот фильм в хорошем для просмотра качестве. Наверное, это действительно один из самых последних полнометражных фильмов Эрисе. И он прекрасен.

Антонио Лопез Гарсиа.

Так зовут художника, о котором Эрисе решил снять свое кино. Документальное конечно, но совсем не подбивающие некие итоги. Скорее его можно посчитать небольшой замочной скважиной ведущей каждого в пределы написания одной картины. Айвового древа с золотыми, почти горящими под утренним солнцем плодами. Он работает методично, опасаясь, что ему не хватит времени. «Работает интенсивно» как сказал один из его старых друзей проводящий с ним много времени за беседами и простыми рассуждениями о живописи.

Попутно сам Эрисе дает своему другу художнику небольшой отдых, отвлекаясь на съемки полуразрушенного дома. Роя рабочих изучающих испанский и немолодой гравюристки работающей над своей маленькой айвой и не обращающей никакого внимания на поврежденную руку.

Я не хочу рассказывать о самом конце, так как он более чем закономерен. Скажу только что по мере продвижения дней в этом прекрасном фильме одним айвовым древом все не ограничиться. Но оно, конечно же, центрально, как и сам Антонио Лопез Гарсиа, несмотря на каскад иных людей.

Говорить о живых людях вместо привычного анализа актеров? Помилуйте, я благодарен уже за то, что эти люди подарили часть своей жизни мне и миру. Выставили ее на обозрение при помощи друга режиссера.

Еще так много можно сказать об этом фильме. Однако это неизбежно подпортит вам часть впечатлений во время первого просмотра. Те же, кто уже сумел его посмотреть поймут, о чем именно я пытаюсь умолчать.

Надеюсь что «Солнце в листве айвового дерева» вам понравиться. Так как такие фильмы не умеют вести себя иначе.