Бесы (1987)

«Бесы» — один из самых известных романов Ф. М. Достоевского, вошедший в «великое пятикнижие» классика русской литературы.

Так уж вышло, что «Бесам» не повезло с отечественной экранизацией в годы советской власти. Ведь если вспомнить фильмы И. Пырьева по романам «Белые ночи», «Идиот», «Братья Карамазовы», а так же «Преступление и наказание» Л. Кулиджанова, то мысль о непопулярности Достоевского в целом (или запрете фильмов по его произведениям), сама собой отпадает. Однако следует признать тот факт, что сам по себе роман «Бесы» был реакционным и провокационным для постановки фильма в СССР (в отличие от других произведений Достоевского). Ведь в нём не только содержались антинигилистические мысли — кое-кто обязательно разглядел бы в описываемых Достоевским «бесах» и «народовольцев», и революционеров, и большевиков, и фашистов… Поэтому неудивительно то, что официально первая отечественная экранизация «Бесов» появилась в 1992 году, когда распался Советский Союз (попытку снять экранизацию по «Бесам» в 1915 году Протазановым в расчёт можно не брать из-за того, что фильм не сохранился). А вот французам удалось выпустить свою версию за несколько лет до нашей, снятую польским кинорежиссёром Анджеем Вайдой.

Особенность этой экранизации состоит в том, что «Бесы» Вайды оказались не совсем по Достоевскому. Данная картина основана, прежде всего, на пьесе французского писателя Альбера Камю «Одержимые», написанной под влиянием романа Фёдора Михайловича. Собственно, фильм так и называется в оригинале: «Одержимые» (и лишь наши кинопрокатчики решились связать картину с Достоевским). Так что перед нами некий сплав романа-первоисточника и пьесы «по мотивам», который как мог, переложил на киноязык Вайда.

Если говорить о режиссёре и режиссёрском взгляде на «Бесы» Достоевского, то при всём моём уважении к Анджею Вайде данный фильм получился очень спорным.

Зная любовь знаменитого польского кинорежиссёра к Достоевскому (по произведениям которого Вайда не раз ставил спектакли), и отрицательное отношение к коммунистам, можно было примерно догадаться, что следует от него ожидать. Прославленный мастер польского кинематографа со всей своей выразительностью сумел бы поставить картину, наполненную аллюзиями на современность, сделав её актуальной. Более того, хочу отметить тот факт, что кинорежиссёр изначально замышлял снять международный проект с участием звезд мирового кино (даже включая советских актёров). И очень жаль, что из-за решения французских продюсеров идея претерпела изменения (а именно, было принято решение не привлекать русских).

Но то, что снял Вайда, к сожалению, не совсем меня удовлетворило.

Конечно, я понимал, что снять экранизацию такого сложного произведения — дело не из лёгких. Поэтому не стоит удивляться тому, что при просмотре может сложиться чувство, что чего-то не хватило, или какие-то моменты были выброшены режиссёром за ненадобностью. Но то, что сделал Вайда, я бы не назвал бережным переложением первоисточника на киноязык. Его «Бесы» — вольный пересказ романа, где сюжет местами упрощён, а местами и вовсе не соответствует тому, что было написано в книге. Так, например, Вайда устроил некий хэппи-энд по отношению к некоторым персонажам (ввиду того, что в фильме они остались живы, не иначе как хэппи-эндом я бы это не назвал). Так же изменения коснулись и главных героев: если в романе Достоевского это Николай Ставрогин и Пётр Верховенский, то у Вайды главным героем стал Шатов, как главный борец с «одержимыми бесами». Но не это стало главной проблемой фильма. На мой взгляд, «Бесы» Вайды страдают, прежде всего, из-за карикатурности персонажей. Практически все персонажи в фильме не раскрыты, как личности. И из-за этого оценивать актёрскую игру, порой, бывает очень непросто.

Из всех актёров меня поразил, прежде всего, Ежи Радзивиллович. Его Шатов не просто жертва заговора, а самый настоящий борец, который не врёт и готов бороться до конца. Ламбер Вильсон так же неплохо справился со своей задачей, сыграв холодного и эгоистичного Ставрогина. Убедителен был и Жан-Филипп Экоффе в роли Петра Верховенского (по крайней мере, смотрелся «живее» остальных персонажей). А вот персонаж Омара Шарифа был по большому счёту и не нужен. Во-первых, на развитие конфликтов главных героев он никак не влиял. Во-вторых, в романе было уделено немало отношениям Степана Трофимовича (в фильме его как-то фамильярно называют без отчества) Верховенского и Варвары Петровны Ставрогиной. Поэтому без Ставрогиной в фильме он просто был скучен.

Однако, несмотря на все замечания к фильму, картина откровенного отвращения всё же не вызвала. Это как вместо того, чтобы ознакомится с романом, школьники читают его краткое содержание — суть сюжета передана верно, а глубина мыслей, вложенных Достоевским в уста персонажей, отсутствует. Но, как говорится, и на том спасибо.

7 из 10

Такой сложный и глубокий роман Ф. М. Достоевского как «Бесы» крайне сложно экранизировать и передать всю суть и дух этого мрачного и беспросветного романа. Этот роман глубокий, полон несправедливости, боли, отчаяния и нищеты.

Посмотрев данную экранизацию польского режиссера Анджея Вайда, я какое-то время думал об этом фильме, все переваривал, чтобы точно донести мысль. Мое мнение, что польский взгляд на русские проблемы получился глубоким и не поверхностным, ведь качество съемок присутствует, но чего-то все время не хватало. Не хватало русской души и правды, которую не могут показать другие страны.

В этой темной и холодной истории, мы видим, как вовлекали в революционное движение молодых людей. Мы видим светлые умы того времени, людской быт и нищету. Персонажи обычные на первый взгляд люди, но как личности, они очень глубоки…

Из всех мало известных европейских актеров, мне запомнилась Изабель Юппер. Она талантливая, французская актриса, и с данной крайне противоречивой ролью справилась на ура. Юппер всегда шикарно идут такие сложные и непростые роли женщин холодных и циничных. Также мне запомнился Ежи Радзивилович, его игра была трогательная, а героя было жалко больше всех. Ну, и Ламбер Вильсон тоже играл чисто, и своего героя передал таким, какой он и описывается.

После этой угнетающей драмы испытываешь полное опустошение. Фильм холодный и мрачный, такой, какой и сам роман. Попытка польского режиссера экранизировать сложный роман Достоевского получилась не провальной, но лично мне больше нравится наши российские экранизации.

«Бесы» — костюмированная, тяготящая драма 1987 года. Кино не шедевр, и оно снято чисто в польском стиле. Данная экранизация будет по вкусу далеко не всем.

6 из 10

Очень трудно дать какую-либо оценку фильму Анджея Вайды. Безусловно, это не «Бесы» Ф. М. Достоевского, но экспериментальное осмысление событий и образов романа, предпринятое польским режиссером лично во мне нашло положительный отклик. Ожидал гораздо более блеклой работы, учитывая трудность поставленной режиссером задачи и отсутствие канонической экранизации «Бесов». В первую очередь, я увидел каким образом западная публика воспринимает Ф. М. Достоевского. А учитывая, что в создании сценария были задействованы Жан-Клод Карьер и Агнешка Холланд, то было вдвойне интереснее наблюдать развитие истории.

Сильно бросалось в глаза, что Вайда упрощает или, лучше сказать, наделяет строгими метафизическими рамками определенных героев: обоих Верховенских, Кириллова, Марию Шатову, Лебядкину, Лизу. Не думаю, что кто-нибудь из отечественных исследователей романа свел бы отношение Лизы к Ставрогину к простой любви. Но есть в фильме Вайды два образа, которые сохранили свою глубину и не попали в рамки упрощенной интерпретации — Ставрогин и Шатов.

Ламбер Вильсон идеально подходит на свою роль, сам по себе актер наделен некой зловещей харизмой, которая просто необходима для данной роли. Еще одно точное попадание в образ — Жан-Филипп Экоффе, сыгравший Петра Верховенского. А вот роль Омара Шарифа в контексте фильма Вайды выглядит просто лишней, как-то уж Степан Верховенский, которого постестнялись называть по отчеству Трофимовичем, не вписывается в сценарий. В романе Достоевского отношения отца и сына создают потрясающий контраст, добавляют фантастических красок самому сюжету. Вспоминается риторический вопрос Артура Шопенгауэра, как Сенека мог воспитать Нерона? В «Бесах» Вайды этого совсем нет, несмотря что он выводит Петра Верховенского в центр повествования.

В картине часто звучит имя Шекспира. И это очень примечательно, учитывая сходство идей знаменитого монолога Гамлета и теории Кириллова. Но Кириллов не является героем «гамлетовского» типа! Да, он поставил общество в известность о своем решении о самоубийстве, но это не было постоянной темой его дискуссий, и не брал на себя функции мессии. По Достоевскому, это был, в первую очередь, его личный вопрос, а самоубийство был лишь методом прекратить абсурдность существования. В фильме Вайды его поступок смотрится как самоцель, и мне трудно согласится со столь радикальной интерпретацией режиссера.

К несомненным плюсам картины можно отнести то, что в фильме точно передана мрачная атмосфера романа. А главное есть сцены, которые вполне соотвествуют духу романа Достоевского. Например, когда Петр Верховенский просит губернатора, освободить Шатова от телесных наказаний, чтобы тот, выйдя к народу, почувствовал свою беспомощность. Ведь он даже не смог разделить страдание с народом, с которым, как ему казалось, у него было что-то общее. В общем могу сказать, что фильм оставил много вопросов, которые оставить под силу только очень сильному произведению, будь то роман Ф. М. Достоевского или картина Анджея Вайды.

8 из 10

Польский режиссер Анджей Вайда, составивший себе имя благодаря экранизации романа своего великого современника и соотечественника Анджеевского, не экранизировал «Бесы» Достоевского. Он снимал фильм по пьесе Камю «Одержимые», написанной по мотивам «Бесов». И это стало камнем преткновения, поскольку российские прокатчики изменили название фильма с «Одержимых» на «Бесы» для удобства пользователей, а пользователи сочли это кощунственной экранизацией истории кучки нигилистов и убийства добродетельного Шатова, написанной многогранно и высокодуховно Достоевским. А Достоевский — это такая священная корова, подходить к которой может только русский человек, гордый ум иноплеменный к ней и не суйся, забодает.

Но Достоевский не вполне выдумал «Бесов» — основой романа стало нечаевское дело. Теоретик революционного насилия Нечаев решил спаять кровью союз своих единомышленников. Для Камю Нечаев и соответствующие ему в романе персонажи, Ставрогин и Верховенский, были в равной мере порождением стихии бунта. А «бунтующий человек», как называется один из философских трудов Камю, идет от требования человеческой справедливости, а не божественной благодати, к отрицанию Бога и самообожествлению, за чем следует пресловутый парадокс свободы, поскольку человек-земное божество обнаруживает помеху своему всемогуществу в другом человеке, начальствующем, и должен либо смириться, либо пойти на революционное зверство. Нечаев и Ткачев в истории, Ставрогин и Верховенский в романе не просто несли идею допустимого зла ради грядущей справедливости, а идею насилия ради собственной власти, которая уже и построит когда-нибудь царство правды, но сперва, как считал исторический Ткачев, а Шигалев утверждал в романе, эта власть должна утвердиться в виде партийной диктатуры. Поэтому французский мыслитель усмотрел в персонажах Достоевского и в их прототипах прямых предшественников нацистов и большевиков, а партийную диктатуру посчитал моментом, когда терроризм переходит в государственный террор. Однако, будучи атеистом, Камю допускал возможность не только такого финала богоотступничества, но и смутную надежду, а потому, показав моральное фиаско Верховенского, оставил неповесившимся Ставрогина.

Для поляка Вайды темы большевицкого и нацистского террора были близки, как потому, что его страна пострадала и от красных, и от коричневых оккупантов, так потому, что в романе Анджеевского «Пепел и алмаз» и в одноименной экранизации этого романа Вайдой поднималась, с отсылкой к Достоевскому, тема спайки конспираторов кровью. Насилие осуждалось с позиций христианской гуманности, да и просто заповедей, лежащих в ее основе. Поэтому в фильме «Одержимые» встречаются, по сути, режиссер с опытом работы над образами «Пепла и алмаза» и французский писатель, интерпретатор Достоевского. А некоторым российским доителям изнуренных священных коров кажется, что франко-польский тандем упростил и обкорнал романный текст русского гения, и хотя при экранизации больших книг эти книги, как правило, страдают, в силу лишь своего объема, как сюжетного, так и смыслового, — но есть повод почувствовать себя по-подростковому униженными и оскорбленными в лице незабвенного Федор-Михайловича, этого непризнанного святого всей славянофильской демагогической бесовщины.

Но нельзя сказать, что квасные квази-патриоты совсем неправы и что виноват стрелочник, тот непространноумный прокатчик, который обозвал «Одержимых» «Бесами». Вся предыстория этого фильма, напротив, показывает, что создатель пьесы и режиссер оба раздумывали над сложным течением русской истории, затопившим пол-Европы красной жижей. И те интерпретации, которые были сделаны ими, далеки от благоговения и перед священной коровой хохломских ложкарей, и перед идеями этой «священной коровы», отчасти и вправду коровьими. Русская революция и живописец ее подготовительного этапа, сам прославившийся «загадочной» и мятежной любовью-ненавистью к Европе, были использованы «инородцами» для того, чтобы транслировать свое понимание и свой опыт, художественный, но и политический, Альбером Камю приобретенный в «Сопротивлении», Вайдой в деятельности «Солидарности». Этот опыт в чем-то может показаться негативно-ориентированным относительно России. Но уж признаемся, что Россия дала для того повод.

7 из 10

«Перевести произведение с одного языка на другой — всё равно, что снять с него кожу, перевезти через границу и там нарядить в национальный костюм»

Что произрастёт в межкультурном творческом грунте, если признанный польский режиссёр вкупе с интернациональной съёмочной бригадой и не менее интернациональной актёрской труппой воплотит на киноэкране собственную театральную постановку пьесы за авторством выдающегося французского экзистенциалиста, созданную, в свою очередь, по мотивам одного из самых мистических, если не сказать визионерских, романов русской классики? Подобный затейливый симбиоз незамедлительно повлечёт за собой эффект очередной реинкарнации художественного наследия прошлого и на белый свет из недр литературного чистилища, страшно кривясь и зловеще корчась, выкарабкаются «Одержимые» («Les possedes») Анджея Вайды.

В том, что этот «козлорогий» отпрыск — дитя трёх родителей (Достоевский, Камю, Вайда), трёх творческих стихий (литература, театр, кино) и трёх стран (Польша, Франция, Россия), можно без труда удостовериться на стартовом этапе просмотра. Тройственное начало произведения польского мастера является его несущей опорой, идентификация которой шире приоткрывает дверцу в мир беснующегося русского губернского городка (этакой России в миниатюре), туманно-серая панорама которого разворачивается перед зрителем. На трёхотцовщине и сосредоточимся.

1. «Les possedes» А. Камю

Достоевский не сочинял пьес никогда. Ему была чужда лапидарность, определенность и вседоступность, к которым театр зачастую тяготел. В пику многомерности и обилию трактовок оригинала, драматическая инсценировка Камю, на канву которой плавно ложится кинематографическое творение именитого поляка, отличается намеренным срезанием сюжетных ветвей, линейностью восприятия ситуативных диалоговых сцен, предсказуемостью типажей и предельным сокращением образности, как таковой. Интерпретация французского писателя, а вслед за ней и постановка польского кинематографиста с наскоку нивелируют загадочность и искания центральных персонажей, бесхитростно и простодушно расшифровывают факты, представляющиеся ключевыми для понимания мотивов их дальнейших свершений. Николай Ставрогин (бес-идеолог, архибес) — чёрен, как сажа, и поражён злобной гордыней до основания; Пётр Верховенский (бес-управитель) — жёлт, словно олицетворение болезни, гнили, предательства; Кириллов (бес уныния) ни капли не колеблется в своём желании свести счёты с самим собой, присвоив таким образом жизнь, дарованную Богом. Герои Камю-Вайды блеклы и даже скучны в своей плоской однозначности, тогда как их истинные прообразы купаются в красках противоречивых эмоций и поступков.

2. «Les possedes» А. Вайда

То, что иностранный режиссёр прочувствовал атмосферу русского романа и приложил максимум усилий для бережного перенесения её на экран, сомнений не вызывает. В нагнетании мрачной, депрессивной, «фирменной» чертовщинки участвуют многочисленные кинодетали, в которых, как известно, кроется верховный бес: дохлые мыши, подкинутые во вместилища православных икон с затёртыми, выцветшими ликами святых; помешанные, гнусные выражения морд мелких бесенят (Лебядкин, Федька Каторжный, Лямшин) и лютые, горящие злобной страстью лица их повелителей (Ставрогин, Верховенский); нависающая комом, давящая пасмурность городских пейзажей, удушливый, чёрный смрад пожаров, вздымающийся над объятыми пламенем домами, и резкое, пронзительное, будто режущее металлом по стеклу, звуковое сопровождение, добавляющее нервозности в устрашающий антураж сцен. Проигрывает интерпретация Вайды в ином, что, в общем, особого удивления и не вызывает: иноземный исполнитель не может, как бы не пытался, во всей филигранности передать идейность образов отечественной классики. Так уж, наверное, мы устроены, что не поддаёмся глубокому чужеродному постижению. Поэтому наблюдать за лубочностью и стереотипностью большинства киногероев скорее забавно, нежели ценно: что француженка И. Юппер, старательно, но топорно изображающая почти каренинский женский характер; что арабоамериканец О. Шариф, судорожно пытающийся воплотить «древнерусскую тоску» престарелого интеллигента; что поляк Е. Радзивилович, мечущийся в потугах нарисовать портрет исправившегося революционера-перерожденца Шатова. Меровинген-Вильсон хоть и давит своей природной харизматической инфернальностью, но зияющее, пугающее пустотой вседозволенности ставрогинское нутро остаётся за гранью осмысления.

3. «Бесы» Ф. Достоевский

Поразительно, но смысловые посылы подлинника великорусского мудреца с синдромом вещей Кассандры в вайдовском творении подверглись наиболее существенной, системной перекройке, что придало киноматериалу признаки легковесности и назойливого кича. Сведя финальную часть повествования к тягостным раздумьям о судьбах чужой родины и к выраженной устами Шарифа елейной уверенности в грядущем исцелении Руси от обуявшей её бесовщины, Вайда опустил критически важный месседж. Суть его в том, что «предштормовое» бесовство, по Достоевскому — начало пути в никуда, в объятия нравственного вакуума и мрачной безысходности, а воздаяние за глумление над божественной природой человека абсолютно неотвратимо, и настигнет оно одержимых вне зависимости от того, насколько долго просуществует царствие Зверя на земле православной.

Ценность экранизаций философских сказаний экзорциста-Достоевского — в донесении эха его поисков Бога и разоблачений Сатаны до современных манкуртов. Вайда справился с этим ровно настолько, насколько чужеземный интеллектуал в силах понять Россию и русских. Выпукло, но картонно. Ответственно, но инфузорно. По-своему, да не по-нашему.

К величайшему сожалению фильм мне не понравился. Возможно это связано с тем, что до просмотра я прочитал книгу. Возможно с тем, что я надеялся на тот же эффект, который был после просмотра Братьев Карамазовых Пырьева. Возможно и то и другое.

Достоевского крайне сложно экранизировать, поскольку большая часть его книг — это монологи и рассуждения главных героев, которые подтверждают развитие всех сюжетных линий, а также раскрывают характеры всех действующих лиц.

В данном фильме мы этого не находим. Есть картонная Россия с картонными персонажами, характеры которых не позволяет раскрыть хронометраж. Отчего действия Ставрогина, Степана Трофимовича, да и остальных персонажей кажутся порой нелогичными и непоследовательными.

Омар Шариф и Изабель Юппер — гениальные актеры, но даже они не смогли вытащить данный фильм на должный уровень.

Создается такое ощущение, что Вайда поступал с произведением Федора Михайловича, как Толстой с Евангелием. То есть, «вот здесь хорошо написано — это я использую, а здесь какая-то ересь — это я выкину». Так можно поступать со сценарием, но с одним из величайших произведений русской и мировой литературы так поступать не следовало бы.

Впрочем, Вайда — поляк, и это многое объясняет (с)