Варшавская мелодия (1969)

Аккуратней, вытягивая из себя эмоции. Пьеса Леонида Зорина сверхреалистична и «бьёт» напряжением. Хотелось увидеть, как текст начнёт работать на сцене.

Три раза звучит предваряющая речь героя. Всякий раз он «отмечает» себя внутри каких-то положительных перемен жизни.

Целых три, три периода времени встреч героев. На этих разнесённых во времени встречах и построен весь спектакль. Непродолжительное, пару месяцев, зато каждодневное общение. Ещё два, «короткометражных». Три периода. Достаточно много для осознания, помнят ли люди друг о друге.

Явного описания героев у Зорина нет, но в диалоге мы их увидим.

Гелинька, так Виктор её называет, красива классической славянской красотой. Она очень серьёзно говорит о патриотизме, о флаге, и о поддержании традиций. При чтении действительно, идёт ощущение, что она утончённая, стройная, длинная шея, прямая спина, а ее лицо в профиль, думаю, она как будто слегка улыбается (пусть так будет, ведь Геля говорит, что у поляков большая душа, то ли ирония прикрывает религиозность, то ли религиозность — иронию). Она лучисто-светловолосая. И по пьесе, Геля говорит с мягкой интонацией.

Виктор подвергался концерту Шопена сквозь неё. Учился слышать, смотрел на неё.

Каков Виктор? Без сомнений, полнокровный молодой «бык», точней, тур. Счастливчик (он сам считает, что счастливчик), Геля говорит о силе, которая исходит от него, вероятно, он высок ростом, и есть что-то опознаваемо симпатичное в выражении его лица с правильными чертами.

Наслаждается он жизнью, и самим собой в этой жизни, оставшись после войны в живых и здоровых. Это так понятно! Но, ещё его, как райского быка, привлекают земные, осязаемый на ощупь и с выдержанным букетом социального «послевкусия» — занятия. Он же не с геологами ушёл, романтиком в тайгу, а в виноделы.

При кипучей откровенности Виктора («всё сказать, не взвешивать, не следить за словами»), Геля отмечает, что он становится «как это… глубокомысленный». Виктор отвечает, что он «всегда такой».

Виктор не отрицает для себя, как он ею охвачен. В её присутствии он становится тоньше и выше духовно. Может, оттого, что он душу свою оставил у её ног, по-рыцарски, в наступившем 1947-м, когда Новогодний Мир остался по ту сторону морозных окон опустевшего общежития, а он ей туфельки на ножки надевал, и они танцевали ? А может, он душу свою ей оставил, пока она оберегала восстанавливающий его сон, после разгрузки вагонов? Может быть. Может быть.

Спектакль 1969 г. считается эталонным, но лично мной никак не воспринимается Виктор в виде Михаила Ульянова. Верно, тогда ставили «под артистов», и Юлия Борисова грациозно вошла в этот образ. Ульянов, на мой взгляд, здесь не подходит грубо сколоченной внешней фактурой. Ведь по пьесе, Геля замечает его «пальцы, как у пианиста».

Виктор в исполнении Ульянова, в Варшаве, общаясь с Гелей, острит с едкой рожей, социальный типаж зажиточного кубанского тяжеляка, ни за какие коврижки не нарушающего правила поведения членов советской делегациии (быть в расчётное время на своём спальном месте).

Момент, когда Виктор сильно встряхнул Гелю/Борисову за плечи, в тексте пьесы этого нет, воспринимается как «обуздывание», а ведь эта женщина и так, как тростиночка, полая внутри, вся в призрачных построениях своих образов. И всё это посвящено ему, и все эти её внутренние разговоры — с ним. «Я с этим живу», говорит она.

«Варшавская мелодия» построена на непредсказуемости встреч, непредсказуемости, усугублённости реакций и желаний двух людей. До последней секунды постановки, зрителю будет интересно, сколько же в них в каждом, осталось памяти о них двоих.