Лицо медузы (1967)

В творчестве Никоса Кундуроса фильм «Лицо Медузы» (или «Водоворот» в англоязычном варианте) стоит особняком. Несмотря на изрядную долю символизма и отсылки к античной мифологии, большинство его работ имеет стройный сюжет и вполне доступно обычному зрителю, не склонному расшифровывать загадочные авторские послания. Но стремление к экспериментам, угадывавшееся в самых знаковых ранних работах режиссера (в первую очередь, в «Драконе» и «Маленьких Афродитах») все же не могло, наверное, не вылиться в попытку сыграть в киношараду. Снять фильм, адресованный прежде всего профессионалам от кино, которые могли бы, поднимая пласт за пластом загаданных автором загадок, добраться до сути, тщательно спрятанной под спудом хитрых режиссерских приемов и абстрактного сюжета.

Впрочем, насчет глубоко спрятанной сути говорить, наверное, не стоит. То ли кирио Кундурос не сдержался, то ли и не собирался излишне скрывать главную идею своего опуса, но уже одна из первых сцен картины открывает занавес даже перед самым неискушенным зрителем. Когда на вопрос одного из героев: «Где брат твой?» — следует перефразированный ответ из Библии, сложно допустить какое-то иное толкование будущего сюжета. Но Кундурос делает все, чтобы сомнения в ходе развития действия зрителя посещали. Вовлекая его [зрителя] в сложную игру, правила которой известны только режиссеру.

Собственно, нелинейность сюжета обусловлена тем, что Кундурос смонтировал свой фильм в том порядке, в котором он снимался. То есть, сцены перемешаны в абстрактной последовательности, и сложить из них паззл картинки оказывается весьма нелегкой задачей. На самом деле — даже невыполнимой. Не будете же вы перематывать эпизоды от начала к середине, потом снова в начало, в конец, еще минут на десять назад и так до бесконечности, пытаясь представить себя сидящим за монтажным столом редактором, чтобы сложить, наконец, странную историю любовного четырехугольника. В этой строгой геометрической фигуре гомосексуальная любовь (такая, какой ее воспевали древнегреческие поэты), сталкивается с божественным коварством, воплощенном в женщине-девочке, чья девственность заставляет сходить с ума даже истинных спартанцев. В результате геометрия нарушается, линии плывут, брат больше «не сторож брату», а честная мужская любовь уступает место безудержной похоти, стирающей с человека хрупкий налет цивилизованности.

Снимая «Лицо Медузы», Кундурос применяет нехитрый прием «фильм в фильме». Здесь некая съемочная группа работает над картиной о драматической истории четырех человек в белокаменных интерьерах и экстерьерах Крита. Это позволяет режиссеру снова и снова возвращаться к ключевым сценам, повторять их в разных ракурсах и максимально полно раскрывать главную (а иногда кажется, что единственную тему своего творчества — переплетение Эроса и Танатоса). Любовь и Смерть — вот единственное, что важно. Все остальное — всего лишь производные. Впрочем, в греческом языке ведь четыре слова, переводимые на русский, как любовь: «филия», агапэ», «сторге», «эрос». И именно последнее означает сексуальную сторону чувства. И только последнее имеет связь со Смертью.

Отсюда огромное внимание, уделяемое Кундуросом сексу. Уже в «Маленьких Афродитах» чувственность била с экрана кое-как задрапированная возрастом героев-подростков (хотя сегодня, наверное, наоборот, фильм чудом уходит от внимания борцов с педофилией). В «Лице Медузы» же центральной сценой становится сверхоткровенная даже по нынешним временам сцена соблазнения коварной женщиной-девочкой-богиней по имени Астарта невинного Авеля. И сцена эта (почти на грани, а где-то и за гранью порнографии — как сегодня принято писать «несимулированного секса») становится квинтэссенцией картины. Потому что вслед за этим торжествующим Эросом неизбежно приходит Танатос.

Будучи коммунистом по убеждениям, Кундурос весьма вольно обращался с христианской символикой. В «Лице Медузы» он, ничтоже сумняшеся перемешивает ее с античной мифологией, накладывает друг на друга образы Авеля и Ориона, Артемиды и Каина, Лилит и Астарты, создавая странную и еретическую мозаику, в котором Любовь и Смерть сплелись в такой причудливой позе, что никакая Камасутра не поможет разобраться. Возможно, что и сам режиссер в собственной символике изрядно запутался, поскольку в дальнейшем своем творчестве уже не позволял себе подобных эскапад, предпочитая безумной тарантелле изящный вальс («Бордель» с великолепной Мариной Влади»), в котором Эрос с Танатосом все так же неразделимы, но куда более эстетичны, чем в затягивающем в бездонный сексуальный «Водоворот» «Лице Медузы».