Элегия насилию (1966)

- Знаешь, я слишком часто занимался этим…

Можно лишь согласиться с той точкой зрения, что перед нами весьма самобытная и причудливая вариация французской «новой волны» на сугубо японской национальной тематике. Патриотическая национальная тема, преисполненная сожалений и культурологических фундаментов содрогается сквозь быт подвижных и веселых молодых людей. Они вдыхают жизнь полной грудью и сталкиваются с прямолинейным и не слишком готовым к сотрудничеству старшим поколением. Влюбленность, любовь, успех, молодость — позволяют им набраться сил и идти дальше. Однако фильм Судзуки будто замедляет время, позволяя нам ощутить эмоциональный мир этих молодых людей.

Тут будет много суеты, пародии, обыгрывания японских традиций. Это может показаться несколько поверхностным и совсем лишенным смысла. Однако даже в самых нелепых гэгах (таких, как бой в лесу) мы сталкиваемся с совсем иным взглядом на свою страну, ее историю. Экспериментируя с формой Судзуки выхватывает глубинные национальные архетипы и жонглирует ими, оставляя зрителю гигантское пространство для интерпретаций.

5 из 10

Говорить о том, что в основе японской культуры лежит глубокое уважение к традициям — значит работать «Капитаном Очевидностью». Кодекс Бусидо, почитание учителей-сэнсеев, культ чести, укрепление духа — сколько людей из Западного мира покупалось на эти видимые, внешние черты самурайской этики (забывая о том, что она всего лишь одна из множества, существовавших в Стране Восходящего Солнца) и начинали изображать из себя почитателей древних и непонятных обычаев. В первую очередь есть сырую рыбу и кривляться над чашками с чаем, забывая о том, что для того, чтобы просто понять суть иной ментальности, чужого мировоззрения — нужно хотя бы прожить жизнь в той среде. А для их принятия — прожить несколько поколений.

Слишком чужда Япония, многие столетия старательно обрезавшая контакты с миром «круглоглазых варваров», европейскому (и русскому) образу жизни, культуре, пресловутой ментальности, чтобы любой человек с Запада мог с уверенностью сказать: «Да, я знаю эту страну». Поэтому любой интерес к японской философии, литературе, изобразительному искусству, кино выглядит интересом обезьяны к книжке с картинками. Ведь что там таится за внешне привлекательным фасадом обезьяне невдомек, какие бы там она себе умозаключения не строила. И всякие рассуждения о достоинствах и недостатках очередного анимэ-шедевра или новой книги Харуки Мураками будут абсолютно бессмысленными. Хотя в последнем случае, может быть и не совсем — Мураками ведь пишет специально для профанов, чтобы те чувствовали себя немножко причастными…

Из всего вышесказанного, следует, что разговор о т. н. «японской новой волне» в кино будет абсолютно беспредметным. Потому что это явление, без сомнения, любопытное, интригующее и достойное внимания — но не обсуждения. Ведь без необходимого инструментария препарировать ее мы не можем. Остается только подмечать внешнее и пытаться пристроить это внешнее на привычные нам полочки.

Сёйдзун Судзуки как один из представителей этого течения, стремился разрушать те самые стереотипы, которые так охотно принимаются любителями японской культуры. Тот самый самурайский кодекс. То самое почитание традиций и сэнсеев. Даже не просто разрушал — он над ними откровенно издевался. «Бойцовская элегия» служит тому ярким примером. История простого парня Кироку, воспитанного в христианских традициях непротивления злу, но решившего вопреки всему стать настоящим бойцом, самым наглым образом попирает все каноны. Начиная с того, что сэнсеем для новоявленного самурая становится откровенный проходимец и заканчивая фарсовостью всех последующих приключений главного героя. Кироку быстро добивается успеха и признания среди поклонников «мужской чести и достоинства», даже несмотря на то, что его исключают из одной школы и с трудом принимают в другую. Ведь он становится «настоящим мужчиной», умеющим постоять за себя, чтящим традиции и идущим путем «сильной руки». То, что при этом он теряет возлюбленную и отдаляется от отца — плевать. Те ведь не настоящие японцы. Зато предкам будет кем гордиться…

Вот только комедийность многочисленных драк, контрастирующая с подчеркнутой реалистичностью прочих мизансцен; саркастичность диалогов; гипертрофированная «маскулинность» и откровенная ирония по отношению к пресловутому «кодексу чести» позволяют понять, что Судзуки-сан откровенно издевался над нарочитой «японскостью», что так в чести у многих «ниппонофилов». Другое дело, что понять суть этой издевки, ее причины и поводы из нашего географического и временного далека уже невозможно. Остается только верить на слово многочисленным исследователям японского кино и самому Судзуки. Который явно не слишком уважал «особый путь развития Япония». Но тем не менее оставался плоть от плоти своей страны и своей ментальности.

Ну а современному зрителю, которому к тому же не повезло родиться за пределами Японии, можно посоветовать разве что полюбоваться причудливой формой «Бойцовской элегии», похожей на фильмы французской «новой волны» примерно так же, как бумажная японская живопись похожа на картины импрессионистов. Вот только сарказм режиссера слишком часто остается без ответа, фарсовые гэги не вызывают и тени улыбки, а драматическая сцена расставания Кироку со своей возлюбленной Мичико наоборот — взрыв истерического хохота в момент трогательного соединения рук через бумажную дверь. Слишком чуждо все, что хотел сказать режиссер, слишком иные культурные пласты он затрагивает, слишком противоположны эмоции. Впрочем, это касается любого произведения японского искусства. Ими можно интересоваться и любоваться — но только снаружи. При попытке погрузиться внутрь — вас неизбежно встретит непреодолимый барьер.