Ад (1960)

Для справки, чтобы понять, откуда я беру те или иные цвета и приписываю им определенный смысл, ознакомьтесь с «Бардо Тхедол» или статьей Карла Густава Юнга про тибетский буддизм.

Что ж, переходя к сути, нужно вооружиться словами лектора в начале фильма, дескать, «религия утверждает, что есть мир после смерти, и тогда ты отвечаешь за то, что совершил (грехи)». Поэтому фильм можно разделить на 2 акта, первый из которых про земную жизнь и ее греховность, а второй — про мир Бардо и наказание за земные грехи.

Вначале зритель наблюдает за жизнью людей, который своими глазами видит грешность этого мира — и это первый акт.

Второй акт открывает начальная сцена фильма в мире Бардо. На самом деле фильм наполнен подсказками, благодаря которым я и предположил, что речь идет о мире Бардо. Во-первых, это черное пространство, наполненное цветовыми и световыми иллюзиями, так как тибетский буддизм, — и буддизм вообще, — основан на мнении, что все, что происходит при жизни и после смерти — все фантазии нашей психики, которая и формирует иллюзии, описанные ниже. Во-вторых, происходящее имеет иллюзорное время и пространство. Этот момент можно увидеть, когда время на всех часах замирает, а в мире Бардо в этом время проходят целые дни. Кстати, в роли часов в Бардо выступает как раз-таки пространственный свет, который дает понять, который день герой уже находится в этом мире. В-третьих, мир Бардо содержит много цветов от белого до черного, которые описываются в священной книге. В-четвертых, мир Бардо имеет божеств. В-пятых, взаимосвязь света и цвета героев. В-шестых, перемещением от одной стадии к другой, например, от Чикхай Бардо к Ченьид Бардо является обморок. В общем, аллюзий к тибетскому буддизму предостаточно.

Важно отметить, что разум усопшего пуст и лишен формы, свойств, признаков и цвета: «Он пуст — это сама Реальность», но фиктивное тело все еще способно чувствовать боль и наслаждения, а разум — способен к мысли.

Главный герой просыпается от очередного обморока на четвертый день нахождения в Бардо, так как позади него сияет тусклый красный свет (прообраз огня) из Прета-Лока — мира Претов; он смотрит на себя, но не осознает, как Он мог здесь оказаться, именно поэтому ему не дарована Нирвана. Так начинается его пребывание в Бардо. Нобуо Накагава дает понять как это произошло, когда обрывается связь мира живых и мертвых — граница между ними, которой является река Сандзу, которая отделяет усопшего от Эммы, короля Дзигоку, или Нараку. Если усопший не обрел освобождение, то он находится в течение 49 дней в Бардо. И здесь появляются первые краски. Сам Бардо мыслится как пустота, где душа будет видеть сияния Божеств, поэтому пустота — черного цвета, как космос без звезд. К этому предположению дается подсказка, что герой после узнавания Себя-в-себе исчезает, намекая на нереальность происходящего. Тут уже заметно совмещение нескольких религиозных систем, так как в ламаизме не упоминается про Эмму и реку Сандзу, но это — общебуддистская мифология.

А теперь вспомним слова Тамуры, друга главного героя, когда он сказал, что плачь ребенка зовет Сиро. Здесь тоже есть своя неопределенность, это могло бы служить символом перерождения, но не все так просто как хотелось бы и это может запутать. И вот Сиро уже в погоне за ребенком. По ходу своего путешествия он встречает и всех, кто сидел с ним однажды в одном доме престарелых. Все они не избавились от своих человеческих потребностей и не познали истину, поэтому они здесь; они тянутся к иллюзиям; они тянутся к воде, чтобы и далее утолять свои фиктивные людские потребности и желания, но не могут до нее добраться. В итоге она все равно исчезает, а они не понимают, что их тело нематериально, а сами они бессмертны.

Можно заметить, что многие герои, в том числе и Сиро зеленого цвета. Я уже говорил в начале, что ему горел тусклый красный свет из Прета-Лока, который олицетворяет мир Претов. Это могло означать то, что герой пошел на этот свет и принял зеленый цвет, который тоже означает мир Претов, а мир Претов — это души, обреченные на вечные скитания и беспокойство. К этому еще добавляется и то, что он оказывается в одном положении с Юкико, когда они первый раз встречаются в Бардо. Так они все и скитаются по Бардо.

Наконец, как и следовало ожидать, мы видим, как ребенок крутится на колесе Сансары. Только вот до этого Сиро видел колесо Сансары в огне. И тут можно запутаться, по сути, ребенок в одном положении с Сито и Юкико, но ему открыты Двери в Лоно. Тогда от чего пытается спасти его Сиро? Сам же он бежит против синего света. В том случае ребенку прямой путь в мир живых, о чем говорит и то, что он единственный, кто мог плыть по реке Сандзу, при этом он, кажется, желтого цвета.

«Ровный белый свет излучает мир божеств, ищущих удовольствия; зеленый ровный свет испускает мир воюющих великанов; желтоватым светом светит мир рассудочных, рациональных человеческих существ; ровный синий свет испускает мир диких животных, где правят страсти джунглей; красноватым светится мир бродячих, несчастных духов и серый с черным свет светит из всеочищающего Ада». К чему я это? К тому, что мир Тамуры светился желтым светом, мир же Сиро — синим.

Странно, не так ли?

Есть еще одно предположение, что все они существуют в одном пространстве, но время их разделило друг от друга именно на шестой день. На шестой день «вместе с ясными огнями будут гореть шесть тусклых огней, шести миров, где нет спасения: тусклый белый, зеленый, желтый, голубой, красный и тускло-черный, дымный. Не соблазнись! Ты попадешь в миры, где нет уверенности и защиты». Спастись можно, но каждый определил для себя свой мир бессознательно, когда отдавал предпочтение тому или иному свету.

И под конец еще одна цитата из «Бардо Тхедол», которая, может быть, даже откроет вам хитрое лицо Тамуры: «Дурное в нас отчуждит, оттолкнет нас от желтого огня, устрашится человек ясного желтого пламени и потянется за спокойствием голубоватого света. Удержись! Избегай голубоватой тусклости! Если пойдешь к ней — вернешься к новой жизни, рождению, старости, болезни и новой смерти без озарения — печальная остановка в пути. Вывалишься в беспамятную земную юдоль, не выбирая, в самое скверное, куда сдернет соблазн». Можно подумать, что он единственный, кто знает это место и единственный, кто, как ни странно, верно направил свой разум.

Каждому уготован свой названный выше мир.

10 из 10

Японские кинематографисты пошли по пути Федора Михайловича Достоевского. Они заставили зрителя задуматься о роли греха в жизни человека. Перед нами истории нескольких молодых мужчин. Они виноваты в случайной смерти человека, понесут ли они наказание?

Только вот Федор Михайлович рассказывал бы нам о муках совести. Создатели «Колеса судьбы» пошли другим путем. Они заострив начало плавно перевели всё к теме загробной жизни. Сама по себе случайная смерть кажется вполне достойным наказанием, но что же будет по ту сторону?

Неожиданно, создатели картины перемещают действие по ту сторону «Стикса». Перед нашим взором проносятся судилища, постоянные наказания и мучения.

Все конечно вполне театрально и тривиально — действительно, в стилистике «Ада» 1911 года. В то же время, подчеркнутая бедность интерьеров уравновешивается точной режиссурой фильма и напряженной игрой актеров.

В итоге: фильм производит весьма и весьма жесткое впечатление. О нем хочется думать и рассуждать с единомышленниками. Сама идея, концепт картины — заслуживают большого уважения. Тут нет ничего нового, но создатели молодцы — сняли жесткое и запоминающееся кино. К тому же, визуальные решения вполне солидны, хотя и вероятно всего, обусловлены низким бюджетом

7 из 10

Японское кино всегда могло дать фору в странности кинематографу любой другой страны. Наверное, одного Шини Цукамото (Shinya Tsukamoto) и его «Тэтсуо» уже хватило бы, но еще в 20х годах — классиком стал авангардист Тейносукэ Кинугаса (Teinosuke Kinugasa), не менее известен Хироши Тэшигахара (Hiroshi Teshigahara), и даже жестокий и часто провокационен Шогей Имамура (Shohei Imamura) (говорю не только о «Легенде о Нараяме»). И это если не копаться в отпетом андеграундом авангарде.

«Ад» (или «Колесо», что больше соответствует символике, но не совсем передает атмосферу) Нобуо Накагавы (Nobuo Nakagawa) не такой заметный шедевр японского кино, но является достойным представителем «странного». Можно даже, без сомнения, придумать ему категорию, где бы он был «самым странным»… например, «Самая странная экранизация «Божественной комедии» Данте Алигьери».

На самом деле, в титрах о Данте ничего не сказано, но отрицать связь — глупо. Хотя первая половина фильма и более расширена от литературной первоосновы — история о терзаниях молодого человека, который стал свидетелем и отчасти участником случайного убийства (сбили машиной пьяного якудзу), вторая половина: собственно, ад. С его кругами, пытками, демонами и грешниками.

Сам я смотрел около 5ти киноверсий «…комедии», наверное, фильм Набуо более всего походит на раннюю итальянскую экранизацию (1911го года), но с уверенностью могу сказать, сними Марио Бава свою версию — то именно с ней пришлось бы сравнивать. Так как адская стилистика, да и спецефекты абсолютно в стиле итальянских мастеров ужаса того времени. Разве что монтаж заметно отличается.

Собственно, фильм далек от идеала, что бы можно было поставить ему 10тку, но настолько своеобразный, что меньше 9ти тоже поставить не могу. Так что:

9 из 10