Пэпо (1935)

«Пэпо» — показательный пример того, что начальный этап становления звукового кинематографа является скорее сдачей эстетических позиций, нежели «удачным приобретением». Не имея возможности говорить напрямую, но лишь опосредованно, через интертитры и уловки в кадре, кино поневоле развивало свою аутентику, фотогению. Метатексты 1920-х годов, европейские и советские по преимуществу, максимально отражают неустанные поиски, превозмогающие отдельные территориально-культурные традиции. Казалось бы, еще немного и возникнет глобальный проект, объединяющий собой весь земной шар.

Но не тут-то было. Появление звука, а значит, языка отбросило кинематограф к региональным традициям и привычкам. Вот почему самые первые звуковые фильмы максимально точно репрезентируют этот анахронизм. Вот почему и «Пэпо» отличается данной особенностью, являя образчик колониального стиля по преимуществу.

Знаменательно, что, когда большая часть сюжетов советского кинематографа касалась современности (хотя фильмы на русском языке так же в итоге стали проявлять все большую склонность к изображению «далеких дней и дел», чего не миновали самые крупные режиссеры, достаточно противопоставить «немого» и звукового Эйзенштейна), «Пэпо» сразу ориентирован на прошлое. Точнее там два уровня прошедшего: один — близкий, конец 19 века, но другой проступает сквозь прошлый век еще более ранними временами, так как история на поверку подменяется фольклором. Сюжет о сватовстве двух женихов к одной невесте и прочие приметы долитературной стадии убеждает в этом максимально точно. Надо сказать и то, что фильм «Пэпо» именно звуковой: для изображения «особенной» культуры армянского народа были брошены лучшие силы (автор музыки — знаменитый впоследствии композитор Хачатурян), и лента обнаруживает признаки наивного синкретизма, в ней много песен и танцев, а для колониального стиля — это характерный способ репрезентации не просто национальной эстетики, но самого этоса, который в данном случае (как это обычно для советского искусства) связан еще и с принципом профетического анахронизма, фактически отождествляясь с futurum классового, пролетарского мышления. В самом фильме как таковой победы бедных над богатыми нет, но она, что называется, не за горами и даже не за Араратом, а на своей территории.

Вообще, когда суть народного сознания растолковывается при помощи пения и танцев — это всегда этнографический принцип, метод аналогии, что представлен в фильме не только этим приемом. Например, впечатляющая сцена в женской бане, где проводится своеобразный квазиэротический «смотр» невесты, не имеет в себе ничего истинно национального, а напоминает скорее традиции живописи в изображении восточной экзотики, тех же «Турецких бань» Энгра.

То есть начальное звуковое кино как бы сдает свои позиции. В американской версии все превращается или в музыкальную пиесу или просто пьесу с разговорами, то есть кино становится скорее литературой, драматической по преимуществу. В армянской версии получилось подобие (только подобие) национального театра, сценически представляющего типично сказочную фабулу в декорациях недавнего «мрачного», буржуазного прошлого. Потребовались годы, если не десятилетия, прежде чем произошел рестарт киноэстетики, а это уже ситуация 1950—60-х годов, выходящая за рамки данной рецензии.

6 из 10