Только время (1926)

1926-й. Париж Кавальканти: будничный, домашний, у которого есть душа, есть сердце, есть свои, особенные ритмы и атмосфера. Кажется, что весь мир и так уже давно влюблён в неповторимость этого города, но нет, — говорит нам автор, — полюбите же его таким, каким люблю его я! И вслед за парадной Эйфелевой башней он вдруг показывает нам пожилую женщину, устало бредущую по узенькой улочке. Мы наблюдаем за ней сверху и ловим себя на ощущении, что Париж просто не может существовать без этой женщины. И вот уже зритель, сам не заметив, как это случилось, пойман в ловушку авторского эксперимента: а что и как будет дальше? Одна история уютно расположилась в единственном кадре, вторую автор начал рассказывать в начале фильма, затем как будто забыл про неё, а в конце, когда уже и зритель забыл про эту историю — да нет, — вот же она! Как будто десятки камер этот добродушный богач расставил по всему городу, во всех домах и закоулках, и одновременно открывает нам то один, то другой уголок волшебного города.

Вот рука гасит свечу; а вот машина, из неё выходят мужчина и женщина. Мы видим только ноги и куклу, незаметно выпадающую в ливневый сток. Кукла неспешно плывёт по воде, у неё начинается своя история…

Крысы. Не мимолётной перебивкой, не в проброс, а основательно, в нескольких кадрах. Они почему-то тоже важны автору в этом фильме. А вот и ночная бабочка, уличная женщина. Как же Парижу без неё! Женщина останавливается, видит мужчину, заговаривает с ним. Кто она? Зачем она здесь, в этом фильме? Пока ещё мы не знаем. Но знает автор. Он не спешит рассказывать нам об этом.

Он дарит нам парижское утро. Цветы, овощи на прилавках, мусорные баки… А с чего ещё должно начаться утро в Париже? Снова овощи и снова мусорные баки. Много. Автор посвящает им почти две минуты фильма. Здесь нет той энергии, динамики, которую задает Вальтер Руттман в своей «Симфонии большого города». Здесь другой ритм, другое течение жизни и времени.

Вот открывается станция метро, вот лавочник, не торопясь, открывает свою лавку. Мы видим кошку, которая облизывается на пороге. А вот консьержка, не торопясь и зевая, побрела куда-то. Общие планы городских кварталов и крыш — и остатки завтрака на столе. Мы тоже уже причастны.

Пожилая женщина никак не может добраться до дома. Мы по-прежнему видим её только со спины.

Смотрите, как трогательно продавец наряжает женский манекен в витрине магазина! Мы его не видим, лишь детали — и только затем длинный общий план витрины с украшающим манекены пожилым человеком. Кажется, что ему и покупатели вовсе не нужны — он держит лавку ради удовольствия и живёт ради жизни, как и все обитатели этого городка.

Вот автору захотелось заглянуть в салон стрижки собак, а вот мы уже вместе с ним на берегу Сены, где бродяги совершают свой утренний моцион. Это легендарные клошары Парижа. Ни этот город, ни этот фильм невозможно представить без этих людей.

Вот мы в обычной прачечной, где проводят свои дни, а то и годы множество парижских женщин. И здесь же автору зачем-то понадобилась спящая женщина в утренних лучах солнца. Вглядитесь в неё — да это же наша ночная бабочка!

Часы показывают полдень. Как чудно перекусывает швейцар ресторана, сидя в свободной позе прямо на земле у плаката с меню в ожидании посетителей! Для сравнения на заднем плане автор разместил плакат с чопорными мадам и месье, сидящими за столом этого же ресторана. Невозможно не заметить, насколько это потрясающее сравнение! А вот и наши клошары, они свободно расположились в послеобеденном сне кто на тротуаре, кто на лестнице, кто прямо на земле… Это ведь их город.

Утренняя консьержка сидит в расслабленной позе и гладит кошку; цыганка завлекает разносчицу газет погадать на картах, и девушка сдаётся на уговоры опытной ворожеи. Пожилая женщина уже никуда не торопится, безнадёжно усевшись прямо на землю. Автор приближает её к зрителю средними и крупными планами, но по-прежнему скрывает от нас её лицо. Тут же целующиеся влюблённые вперемежку с зёрнами кофе, жареными каштанами, жареной рыбой…

Вот уже и на заводе смена закончилась, и рабочие возвращаются по домам, а пожилая женщина всё бредёт по городу в поисках то ли дома, то ли смысла… Она идеально вписана то в огромные индустриальные конструкции города, то в узкие улочки и закоулки. Что же всё-таки хочет сказать нам автор? Зачем ему эта женщина в его городе? Мы почти не видим её прямо идущей. Она то полусогнута, то вообще продвигается ползком.

Разносчица газет бежит, спеша сообщить городу какую-то новость. Неужели этот городишко можно хоть чем-нибудь взбудоражить?

Вечер — время смотреть кино, танцевать и кататься на каруселях. И зритель вместе с автором фильма смотрит кино в парижском кинотеатре, танцует вместе с заезжим моряком, катается на каруселях.

Вдруг в кадре появляется хмурый человек. Он не хочет смотреть на влюблённую танцующую пару. Почему-то именно здесь автор снова показывает бредущую по городу пожилую женщину. Но мы уже чувствуем, что дело не в ней. Что-то должно произойти.

Титры подсказывают: ночь, тайна, беспокойство.

Ночная бабочка пытается завлечь хмурого мужчину, но ему нужна не она. Домой возвращается уставшая женщина-почтальон. Хмурый мужчина нападает на неё, он избивает женщину в пустынном переулке ради денег, проститутка подглядывает за ним из-за угла. С помощью ускоренных кадров монтажа мы видим все переживания и избиваемой женщины, и мятущейся проститутки. Проходивший мимо моряк радуется проститутке, они уходят. Бандит, забрав выручку, убегает. Избитая женщина остаётся без движения на мостовой. Свидетель всему — только чёрный кот консьержки. Что ж, Париж бывает и таким.

Двое полицейских на велосипедах патрулируют улицы засыпающего городка. Снова крупный план пожилой женщины с опущенной головой. Её тайна так и не раскрыта.

Нищие собираются на ночлег возле ночлежки. Колышущиеся занавески на открытых окнах. Крупным планом — лица моряка и ночной бабочки. Раздеваясь, она кокетливо приглашает его в постель.

На часах — полночь. Автор останавливает во времени момент засыпающего Парижа и показывает нам глобус. Мы видим уже не только Париж, но и Пекин, в котором тоже живут и радуются влюблённые, и молодая мать играет со своим ребёнком… Кавальканти чудесным образом обобщает эти хрупкие и трогательные человеческие жизни, наше общее существование на планете. Но пространство и время ускользают от нашего понимания, — говорит нам автор, — стоит ли пытаться их понять?