Шестая часть мира (1926)

Сегодня эту картину смотреть сложновато. Из-за жестоких сцен убийства животных, из-за пафоса, который не сбавляется ни на секунду, из-за того, что далеко не сразу понятна мысль автора. Но. Это потрясающий фильм. Даже документальным фильмом это сложно назвать, скорее поэма. Какой удивительный киноязык! Поэтичный, оригинальный, свежий, понятный всем. А как Вертов использует интертитры! Это же отдельная поэзия! В голове звучит музыка фраз, которая вторит ритму монтажа. И, хоть картина немая, но кажется, будто звучит музыка. И этого эффекта Вертов добивается поэзией кино и поэзией слова. Да, это целый полный метр пропагандистской рекламы, но зато какой это уникальный шедевр!

Не знаю, какое влияние эта картина имела за рубежом, но мне кажется, что внутри страны она смотрелась очень внушительно. Создается ощущение единства, и не такое, что чувствуешь себя маленьким винтиком в огромной машине, а чувствуешь себя очень важной частью великого дела. Никто не остается в стороне, все участвуют в строительстве мечты. Все нацелены на будущее, и пусть это будущее еще не везде есть, но оно уже появляется. Прошлое уходит прочь.

Лично мне сильно запал в душу кадр, где молятся мусульмане. Весь кадр заполнен молящимися мужчинами, они все вместе наклоняются и выпрямляются, но среди них есть маленький ребенок, который оглядывается по сторонам и пытается понять, что происходит. В одном этом кадре столько заложено! И это документальная съемка! Обычно при словах «документальное кино» мы ожидаем увидеть что-то нехудожественное, как нам кажется. Вообще в головах у многих есть разделение на художественное (постановочное) и нехудожественное (документальное). Конечно, это ошибочное мнение. «Шестая часть мира» резко опровергает это заблуждение. Так что, если вам кто-то скажет, что документальное кино — это нехудожественно, вместо подборки статей просто покажите ему этот фильм. Конечно, «Шестую часть мира» стоит посмотреть людям, интересующимся историей кино, но еще мне кажется, что его обязательно надо смотреть всем, кто начинает сам снимать фильмы. Картина сильно вдохновляет на то, чтобы начать «подглядывать» своей камерой за всем, что происходит вокруг.

Советские чиновники, что бы о них ни говорили спустя десятилетия, были людьми своеобычными, способными на нестандартные поступки.

Одним из таких поступков стал заказ рекламного фильма, который должен был представить Государственную экспортно-импортную контору, в просторечии Госторг, в выгодном свете перед потенциальными клиентами.

Заказ этот получил не кто-нибудь, а Дзига Вертов, который уже тогда, весной 1926 года, до выхода «Человека с киноаппаратом» и «Энтузиазма», был известен не просто как документалист-новатор, но как человек, подрывающий привычный синематографический нарратив, и вообще опасный модернист.

Стоит отдать должное руководству Госторга, отважившемуся связаться с Вертовым, тем более что его предыдущая работа «Шагай, Совет!», заказанная Моссоветом, была, после допиливания, отвергнута. Обитатели Тверской, 13 приняли соломоново решение: фильм не брать, но в коммерческий прокат выпустить, что формально избавляло Дзигу от упрёков в профнепригодности.

Однако урок с картиной «Шагай, Совет!», сводившийся к тому, что делать следует — как написано в техзадании и не умничать, Денису Аркадьевичу не пошёл впрок, и свою новую работу он строил по тем же самым лекалам.

Вертов, который был прежде всего художник, не мог снять простой и понятный полный метр о том, какие замечательные товары поставляет на зарубежный рынок Госторг и как здорово и выгодно иметь с ним дело.

Вертов не был бы Вертовым, если бы не попытался сотворить нечто, выламывающееся из рамок ТЗ, превращающееся в самостоятельное и оригинальное высказывание, которое заставляет нас, спустя ровно девяносто лет в нём разбираться.

Вертов попытался, однако достигнутый им результат и, по-видимому, тогда и уж тем более сейчас, когда страсти по поводу вертовской методы улеглись и её автор — уже непререкаемый классик, вызывает откровенное недоумение, разрастающееся до прямого вопроса: «Неужели он сам этого не видел?»

В чём суть недоумения? В вопиющем несоответствии двух транслируемых «Шестой частью мира» месседжей, которым не просто неуютно в одной плёночной коробке: два этих месседжа буквально разрывают фильм на части и место насильственной склейки отдаётся натуральным разрывом шаблона.

Итак, каким запевом разгоняет Вертов свою «Шестую часть мира»? Есть мир жестокого и алчного капитализма, в котором всё предельно плохо: эксплуатация рабочих, жирование буржуев, гнобление туземцев в колониях.

Картины человеческих страданий на Западе (нельзя не отметить талант Дзиги, который добивается эффекта не за счёт изображения, собственно гиньоля, за исключением съёмок бедствующей Африки, нет, впечатление производится однообразными интертитрами) сменяются картинами счастливой и свободной жизни в СССР.

Посыл чёткий и понятный: там у трудящихся нет власти и потому они так страдают, здесь у трудящихся власть есть и потому они сами себе господа. Или, говоря словами самого Вертова: «Вы, свергнувшие в Октябре власть капитала… Вы все хозяева советской земли. В ваших руках ШЕСТАЯ ЧАСТЬ МИРА» (капслок — авторский).

Следующий шаг — очевидный и естественный: советские люди должны помочь своим страдающим братьям по классу сбросить это унизительное, варварское иго, потому что не может быть счастливым человек, пока рядом с ним кто-то несчастен.

По крайней мере, разгорячённый пафос Дзиги Вертова предполагает именно такое развитие сюжета: «Держитесь, буржуи, мы вас похороним!» Однако, вместо гордого «Иду на вы», нас ожидает изумительный, в рамках картины, кульбит.

Вертов, покончив с парадом освобождённых Октябрём народов, принимается демонстрировать идеально функционирующую машину Госторга, которая по дальним уголкам советской земли собирает всевозможную пригодную для экспорта продукцию — от пушнины до рыбы — и отправляет их, с точностью часового механизма, на Запад, где её с удовольствием потребляют те, кто строит своё благосостояние на крови и поте рабочих и туземцев.

Иначе говоря, вместо борьбы не на жизнь, а на смерть, «Шестая часть мира» пропагандирует мирное и взаимовыгодное сосуществование, вторым своим месседжем начисто вышибая предыдущий.

Назревает явная шизофрения: нельзя в одно и то же время — внутри одной и той же картины, в реальности всё, понятное дело, обстоит гораздо диалектичнее — грозить буржуям скорой и жестокой расправой и набиваться к ним в контрагенты.

Именно поэтому режиссёр вынужден нивелировать это диссонирующее высказывание, которое скандализирует весь замысел; просто отбросить его Дзига не может: Госторг, конечно, на идеологии не экономит, но чтобы уже совсем без доброго слова в свой в адрес в созданной на его же деньги ленте…

Для этого Вертов решается на прямое объяснение, втолковывая простодушным зрителям, которые не способны свести концы с концами, что торговля с капиталистическими язычниками не повредит чистоте нашей коммунистической веры, потому что полученные в ходе обмена машины и механизмы пойдут на великое дело строительства социализма.

Если же склоняющимся к троцкистской ереси гражданам мало этой словесной софистики, которая не способна перебить прежние кадры с пухнущими от голода и бесчеловечного обращения африканцами, у Вертова припасена финальная хуцпа: просыпается угнетённый Восток, колониальная система европейских наций вот-вот затрещит по швам.

С точки зрения структуры рекламного фильма, это действительно нестандартный ход: вместо традиционного «Наша компания открыта для взаимовыгодного сотрудничества» последней, самой проникновенной и взволнованной, фразой оказывается «Скоро вы все пойдёте по миру».

Зачем, в таком случае, навязываться в компаньоны (вряд ли Госторг рассчитывал показывать эту картину внутри страны: монопольная сеть приёмных пунктов убеждает в неизбежности сотрудничества эффективнее любой рекламы), — не очень ясно…

Впрочем, руководство Госторга «Шестой частью мира» осталось довольно. Председатель конторы Трояновский был весьма оптимистичен: «Выполнение этой работы Вертовым оправдало наши ожидания. «Шестая часть мира» — ценный вклад не только в кинематографию, но и в освещение жизни и работы в СССР вообще».

Однако у вертовского начальства были иные взгляды: вскоре после премьеры режиссёра уволили со студии. Лимит на эксперименты оказался исчерпан.