Темнее полуночи (2014)

За обедом отцу кусок в горло не лезет из-за обиды на сына, от которой он срывается на жёсткий укор тому за неподобающую для мальчика внешность, заметив, как утром в храме все прихожане, включая служившего мессу падре, пялились на него, двоясь в наблюдении за рыжеволосым андрогином, запутавшиеся в его женских чертах, что само по себе казалось папаше, если не прямой ошибкой природы, то уж верным проявлением вселившегося в подростка греха, твёрдой рукой намеренного исправить особенности юной натуры.

Себастьяно Ризо дебютировал с проблемной картиной, иначе легко было затеряться в массовом потоке однообразного шипотребства, тогда как спорная и конфликтная тема вызывает естественный интерес, дорогу которому прокладывает вполне себе сносный сценарий, написанный по биографии живого и здравствующего, но впрямую так и не названного Davide Cordova, в сценической жизни использующего имя Fuxia, чьё имя совпало с тем, что носит исполнитель главной роли Давиде Капоне, якобы отобранный по конкурсу из трёх тысяч кандидатов, оказавшись, как нельзя, к определённому ему месту, поскольку выдержка и осмысленность поведения актёра во многом формируют располагающее отношение не только к самому персонажу, но и ко всей череде событий, последовавших после его побега из дома, продолжившегося скитаниями по беспокойным улицам Катаньи в компании принявших в свой круг скитальца странных людей.

Режиссёр, может и хотел бы, но не делает масштабных обобщений, не оставляет вызывающих символов или знаков. Фигуры сами составляют параллели, простейшая из которых домашнее заточение, противоположенное абсолютной воле оторвавшихся от социума персон, пребывающих в собственной парадигме порядка и ценностей, обеспечивающих сам факт их существования на улице, как, впрочем и наличествующий спрос самого общества, в той его части, что медленным взглядом скользит по фигурам, стоящим перед проезжающим мимо авто, владелец которого, сбивая цену, не прочь снять на вечер красавчика.

Ночные бабочки живут ночной жизнью, а кино активно развивается в ярком свете уличных фонарей, среди мрачных теней и таящихся близко угроз, очерчивающих круг ежедневных занятий пестрой компании продажных парней, выход которых можно было бы расценить как карнавальное шествие, если бы то не было их обычным образом жизни, принятым в качестве своего.

Там же своего ищет и сбежавший подросток, отнюдь не готовый соглашаться на всё и сразу, последовательно открывая для себя не известный дотоле порядок вещей, не лишающий выбора, но ограничивающий возможности, оставляя место для отказа, в параллель с которым поставлено насилие, когда отец силой проникает шприцем ягодицу сына, прививая ему гормональную мужественность, не в силах вытерпеть девичьего лица.

Бродяжничество Давиде заметно расширено за счет вмонтированных в него историй нескольких его новых приятелей, совершающих временами по-настоящему трагические повороты их не самых спокойных судеб, для которых находится даже свой «летописец», немой лавочник, присматривающий за неформальной жизнью не спящего по ночам городка, оставляя в своём архиве место каждому непутёвому мальчишке, шагающему своим опасным путём.

Режиссёр сформировал вполне осязаемую окружающую персонажей среду, да и актёрам, работающим в условиях скачкообразных перемещений от предыдущего к последующему и обратно, удалось точно вписаться в насыщенный эмоциями контент, наполнив фильм образностью и развитием, отмеченным точным и ясным представлением о характерах и внутреннем облике сотрудничающих и конфликтующих сторон, о войне семей и общественном неприятии инакообразия, выталкивающем людей из общей социальной среды в область субкультурного и асоциального существования, в сущности, отказывая им в праве на нормальную жизнь.

Срывающаяся в финале на крик, история остаётся волнующей на протяжении всех откровенно-рискованных приключений обессилевшего в конец беглеца, уделяя скромное место бессильной материнской верности эффектной Даниэлы Рамазотти, оставляя доминантой отталкивающую отцовскую ненависть Винченцо Амато, умывающего руки в сыновьей крови, а режиссёрский оптимизм лелеет в жаждущем жизни Давиде, чьи крайние меры являются последним средством в сопротивлении обществу и родителю, отказывающим ему в праве остаться самим собой.