Свободное падение (2014)

Живут значит в одной венгерской хрущевке старик со старухой. Супруги коротают дни в утрированно мрачном быту, только есть одна несуразно забавная деталь: Старуха обожает совершать ритуальные брожения по лестничным пролетам. Хобби у нее такое.

В это время ворчащий старый муж тихо прикладывпется к самогону, и крутит на допотопной мясорубке хлебные мякиши. А жизнь в доме кипит и следует по собственному пути, прямо как пыхтящая старуха, что сделав вечерний обход по этажам, взобралась на самый верх, и теперь в ее больших, и нелепых очках отражается весь мир. Пора вниз?

Дьёрдь странный парень. Понятно, что у него свое режиссёрское видение, и оно походу росло в той самой хрущевке. Это мое второе знакомство с творчеством этого венгерского мэтра. Что я заметил: он бит играть образами, они родные глазу, все эти кухни, мебель из дсп, коридоры в побелке, старые лифты, все это максимально относит к старому доброму post-soviet place, очевидно в таких условиях и закалялся будущий режиссер. И надо сказать почерк у него есть. Пусть странный, и даже мерзкий, но твердый. Как асфальт под домом.

Поэтому я не берусь расшифровывать образы Дьердя, просто выделю то что затронуло.

Собственно новелла о старухе, она же связующая история. Крепкий артхаус, от которого веет чем-то родным. Эту старушку могла бы сыграть какая-нибудь Усатова, да и новелла выдержана в стиле крепкого Балабанова, мир его праху.

Далее идёт сегмент про кружок йоги, и тут уже виден откровенный стёб над понятием духовных гуру, все эти тайны на просторах панельных квартир. Тонко, ничего не скажешь.

История про кабинет гинеколога осталась непонятой, но безумно зрелищной. Примерно такой же как фрейдистские страхи мальчика перед тенью буйвола в замыкающей новелле. А ещё будут пародии, и вновь психосексуальные намеки. Что тут скажешь? Дьердь, такой Дьёрдь.

На чем я себя поймал? На том, что идя вниз по лестнице, утром на работу, или просто во двор, ты проносится мимо десятков историй, историй которые даже не оставят свой след, ибо ты в своих мыслях. И вот Дьёрдь мне кажется решил реализовать такой вот 'квартирный опус', мол: Порой рядом снами творится дичь невообразимая.

И я опять же не берусь играть с расшифровкой символизма этого фильма. В Таксидермии он спрятал родную Венгрию, а что могло быть здесь? Мораль на обитателей панельных квартир? Сатира на обитающих рядом незаметных соседей? Вновь некий Венгерский вопрос ведомый только знающим? Вопросы, вопросы. Одно хорошо: Фильм качественно раскрывает авторский талант, и дарит атмосферу, а большего и не нужно.

Если в какой-то момент вы проснулись и подумали: «Хочу, чтоб было странно», вот рецепт, как этого достичь. Как на счет забавной и меж тем философско-социальной, местами политико-сатиричной и повсеместно гротескно-аллегоричной дичи руки венгерского кинорежиссера Дьёрдя Пальфи? В центре сюжета «Свободного падения» пожилая пара, которая со всей пылкостью своей пенсионерской души действует друг другу на нервы. Дед починяет примус и ворчит, что всё не то и всё не так, и вообще, «когда ты в последний раз покупала сыр?». Бабка отвечает, что всё то и всё так, берёт самую стереотипичную старушечью сумку на колёсах в одну руку, пакет с пакетами — в другую, поднимается на крышу семиэтажного дома и прыгает вниз. И это только в первые три минуты повествования.

Потом бабуля встаёт, идёт за сыром и возвращается домой. Поднимаясь в свою квартиру, героиня встречает главных героев других квартир, других миров, других историй. И вот там дичь творится похлеще, чем в голове у этой старушки, похлеще, даже чем у меня, похлеще, чем у кого бы то ни было.

Тут тебе и достигшие благодати проходящие сквозь стены ученики йога похожего на парторга. Они словно поясняют с высоты своего просветленного сознания, что даже если ты преодолеешь несколько стен, какая-то все равно остановит тебя, ибо будет это стеной общественного порицания и скудоумия.

А вот ультрастерильная, обёрнутая в пищевую плёнку близость супружеской пары. Пальфи круто превращает этот эпизод в манифест о неспособности человека к взаимодействию. Он подвергает жестокой критике общество потребления, показывая микровселенную супружеской квартиры, где всё покрыто фольгой, разделено на порции и идеально структурировано. Абсолютно всё: еда, мебель, супруги, их любовь и секс, эмоции, желания… вся жизнь — становятся частью потребительской культуры, которая уничтожает удовольствие. И саму жизнь.

А в другой квартире расположилась клиника, где женщина готовится к «обратному аборту». Скоро её уже рождённого ребёнка поместят назад в материнскую утробу, чтобы он там… растворился. И снова венгерский режиссер рассматривает людей, как товар, как источник неких социально-культурных событий. И только. Во время «обратного аборта» ребенок — предмет, больше не нужный его создательнице — будет поглощен маткой, которая его родила. Точно также мы возвращаем непонравившийся товар, заказанный в Интернете.

И подобных квартир в этой семиэтажке ещё достаточно. Достаточно для того, чтобы зритель наконец уразумел, что «хватит это терпеть!» Чем дальше мы блуждаем по коридорам этого многоквартирного дома, тем сильнее мы осознаем, что людей там нет. Там есть предметы, прозябающие свои жизни и сотрясающие воздух. Тут впору залезть на крышу и сигануть с неё. Впрочем, и это не поможет. Самая главная героиня это уже доказала. Никуда ты с подводной лодки не денешься. Остаётся бродить посреди этого и знатно офигевать.

Когда древняя старушенция со своим скарбом на колесиках спрыгивает с крыши многоэтажки, с характерным чпоком шмякается об асфальт, а потом встает и, кряхтя, подбирает свои пожитки и направляется обратно к подъезду, зритель думает: это случайность. Когда бабка с завидным упорством, астматически хрипя и булькая легкими, снова одолевает лестничные площадки, этакая Сизиф в юбке, и делает шаг в пустоту во второй раз, зритель догадывается: это совпадение! И, наконец, к концу фильма озаряет догадка: да ты хоть тысячу раз расшиби голову о мостовую-будешь жить! Так как после третьего раза смело можно говорить о закономерности.

Что есть случайность? Случайно ли, что на пути бедной старушки, взбирающейся к очередному самоубийственному прыжку, попадаются двери, белые двери, за каждой из которых живут, мягко говоря, несчастные и больные на голову люди? Случайно ли, что они, словно собранные по миру нитки, обитают именно в этом здании? Некоторые утверждают, что случайностей не существует вообще, и все предопределено заранее и свыше, гораздо свыше.

Тогда становится понятно, что даже если тебе удалось пройти сквозь пару-тройку стен, то ты все равно рано или поздно застрянешь в следующей. И это-закономерность, а всякие там левитации и «„стенопроходимость“» суть случайности, приводящие к закономерности, то есть являющиеся началом, зерном закономерности, и, таким образом, перестающие быть случайностью…

Обязательно ли обнажаться до костей, до трепещущих нервов, чтобы найти родную душу? Может, только тогда ты увидишь такого же голого, беспомощного, единственного, который тоже сорвал с себя кожу и шарит глазами вокруг в поисках чистой плоти. Или же должно совпасть, чтобы в том же месте, в тот же час, вы двое встретились?

Можно ли отгородиться от случайностей? Закрыться в своем мирке, превратить его в стерильный рай, вычищать денно и нощно от грязи до блеска, до воображаемой чистоты. Ведь рано или поздно (и это закономерно) ты поймешь, что источник грязи-ты сам, или родные тебе и близкие люди.

Если так, то становится страшно жить, и страшно рожать, и хочется родить своих детей «„обратно“», рассосать их в себе, уничтожить, отгородив их таким образом от необходимости стать жертвами случайностей и совпадений, а еще хуже-рабами закономерности. Хотя, что есть страх? Волосатый, большой, чавкающий толстыми губами во время поедания твоего спокойствия, твоих надежд, которыми ты кормишь его сам, сам. Случайно ли живет он с тобой? И закономерно ли, что в конце концов ты осознаешь, с глубоким удовлетворением осознаешь, что тебе даже уютно с ним, с твоим страхом, и хочется даже иногда почесать его мохнатое брюхо, пока спишь рядом, свернувшись калачиком…

P.S. Автор в своем уме. Просто автор посмотрел фильм очередного талантливого сумасшедшего, венгерского режиссера Дьордя Пальфи.