Конец игры (2009)

Сказать что-то новое об апартеиде сложно: явление, кунсткамерным чучелом отпечатавшееся на страницах истории, уже много раз интерпретировано как врождённо уродливое. Оголтелая критика изъела сами шаблоны его порицания, а трактовать как-то иначе попросту не толерантно. Потому об апартеиде либо плохо, либо никак. «Конец игры», хотя и повествует о тех трудных временах, как ни странно, выбирает стратегию «никак»: не смакует ужасы расовой дискриминации, не напоминает с назидательной энциклопедичностью, как тяжко жилось цветному населению ЮАР. Картина показывает две противоборствующие силы, их взгляды на будущее страны, бескрайнюю пропасть обоюдной неприязни. И, что стоит занести в актив ленте, не обеляет ни тех, ни других, справедливо указывает на то, что полиция, пользуясь чрезвычайным положением, творит бесчинства, а негритянское сопротивление мастерит бомбы и без капли милосердия взрывает гражданских.

Обеспокоенная инвестиционным климатом крупная корпорация, желая обезопасить свои активы, инициирует переговоры между враждующими сторонами на нейтральной территории в английском поместье, куда съезжаются лидеры сопротивления и белая интеллигенция. Возникает вопрос об искренности замысла, ибо общечеловеческие ценности мало интересуют бизнесменов-миротворцев, их лишь волнуют экономические перспективы и прельщает выгода от торжества гуманизма. Сами переговорщики становятся мишенью для радикальных соратников, воспринимающих факт тайных переговоров как слабость и предательство их идеалов. А пока в Британии ведутся споры о будущих переменах, в тюрьму Роббен-Айленд всё чаще наведываются сотрудники национальной разведки с целью дать попробовать самому известному её узнику вкус свободы. Вторая сюжетная линия повествует о Манделе, чья верность товарищам испытывается властью на прочность. В обмен на свободу Нельсон должен призвать единомышленников сложить оружие. Но этот человек не пал духом, приобретя за годы заточения философски-ироничный взгляд на своё незавидное положение. Хотя устремлённые к горизонту влажные глаза во время прогулки вдали от тюрьмы раскрывают перед зрителем его душу, давая понять, что этот темнокожий политзаключённый — живой человек, многое переживший, знающий цену свободы. И не готовый покупать её по грабительской стоимости, предлагаемой разведкой.

Фильм встречает зрителя трясущейся камерой и прерывистым монтажом. Кадры редко длятся более 5 секунд, словно с садистским удовольствием мельтешат и сменяются, показывая сцены со многих, порой неожиданных, ракурсов. Но уже через несколько минут проясняется: это не просто концептуальная прихоть оператора, а вполне интересный художественный приём. Цель его — передать атмосферу всеобщей подозрительности, ведь персонажи живут в городах, у стен которых есть уши, а у окон — глаза. Этим и объясняются неоднозначные взгляды камеры из подворотен, из-за стёкол припаркованных машин. Также в ленте нашлось место и символизму. Сцена с напуганной выстрелом лошадью перекликается с переговорами, едва не сорвавшимися из-за очередного терракта. Белая курительная трубка африканца-оппозиционера — точно трофей, вырванный из холодеющих, безжизненных рук колониализма. В названии также заложена аллегория: «Endgame» следовало переводить как «Эндшпиль», что точнее отражает реализованный в картине замысел. Ибо весь сюжет напоминает концовку шахматной партии, в которой имеющие преимущество чёрные фигуры, предчувствуя скорую победу, одну за одной съедают выставленные в качестве уступок пешки, прикрывающие отход белого короля.

В выдержанном хроникально-историческом кино весомым минусом оказывается только финал. Пытаясь дублировать на зрителя эффект нежданной эйфории, которую испытали парламентёры, авторы фильма оставляют аудиторию в условиях недостатка информации. Новый президент — ярый сторонник апартеида. Его брат, позднее присоединившийся к переговорам, подчёркнуто немногословен и загадочен. Оттого согласие правительства с условиями сопротивленцев оказывается внезапным и мало мотивированным. Картина не утруждает себя аргументацией этого неожиданного решения. «Вау-эффект» для людей, незнакомых с историей, достигнут, однако при этом страдает целостность фильма, как художественного произведения с законченной логической составляющей. К тому же хэппи-энд не передаёт и доли той неоднозначности, отголоски которой преследовали страну впоследствии. Ещё были терракты и столкновения, а до всеобщих демократических выборов оставалось почти 5 лет. Ещё предстояло решить много проблем, большинство из которых остаётся на повестке дня до сих пор. Реформы лишь срезали стебель апартеида, а корни сорняка так и остались в почве, крепко впившись в южноафриканскую землю. Но фильм не показывает всего этого, запуская финальные титры на подозрительно мажорной ноте, слабо отражающей историческую действительность.

«Ubuntu» на языке зулу — доброта человека, которая измеряется тем, как он относится к другому. Подобной идеалистической категории уже давно неуютно не только в политике, но и в повседневной жизни. Однако, кажется справедливым, что страна, ставшая родиной этого слова и одноимённого гуманистического направления в философии, сбросила с себя оковы апартеида не столько дорогой крови, сколько дорогой пота.