Тропическая болезнь (2004)

Все мы по природе своей дикие животные, и долг разумного существа – стать кем-то вроде укротителя, способного держать животное под контролем и исполнять все необходимые задачи по команде.

© Тон Накаджима

«Тропическая болезнь» (или «Тропическая лихорадка») – необычное, непривычное, свободное от шаблонов явление в авторском кинематографе нулевых годов. Как в других творениях Вирасетакула, так и здесь двойственность структуры сюжета обрастает дополнительными смыслами и метафорами: нежная новелла о солдате и мальчике трансформируется в притчу о духе шамана, запертом в облике тигра, и путешествие вглубь джунглей навстречу судьбе.

Не все способны осилить просмотр с первого раза. Повествование размеренное, неторопливое – никто никуда не спешит. Атмосфера мощнее нарратива, благодаря ей легко впасть в состояние транса: остановившись, ты заворожённо наблюдаешь за происходящим, не сразу считывая, а что, собственно, происходит. Мозаика кадров, разбросанная по хронометражу, собирается с некоторым усилием, но Апичатпону хорошо удаётся завладеть вниманием, если зритель действительно готов обменять свою призму реальности на альтернативную изнанку, поддавшись спокойному, выверенному ритму. По ту сторону важно вовремя заметить двух главных героев – Кена и Тона: поначалу «химия» между ними едва уловима, однако в каждом последующем эпизоде проявляется яснее и чётче.

– У солдата одинокое сердце.

– Да, ему не суждено умереть естественной смертью.

– Самое ужасное – умереть, не познав любви.

Кен и Тон – обитатели самобытной тайской местности, полной добрых людей и красивых легенд. Им предстоит вступить на территорию чувств, пройдя колею от невинного флирта, подброшенных записок и ни к чему не обязывающих бесед до тактильного, близкого к сексуальной прелюдии, контакта. Волей-неволей, в середине сеанса история делает крутой поворот – и перед нами предстаёт совершенно новое кино.

Каким образом через монтаж сходятся в едином танце абсолютно, на первый взгляд, несочетаемые вещи? Как невероятно органично смешиваются бытовое и поэтическое, городское и деревенское, тихое и громкое? Где грань между физическим и метафизическим, когда не видно даже намёка на её возникновение? Вирасетакул вряд ли ответит на подобные вопросы, ибо действует нестандартно, в отрыве от наработанного годами опыта прочих режиссёров, изложенного в методиках образовательного плана. Он воссоздаёт материю фильма, оставаясь в невероятной ментальной связи с природой фиксируемого и не уповая на сценарий как на спасательный круг. Это не что иное, как игра с интуицией и предвидением, не располагающая к тому, чтобы по ней писали методички.

По воле неосязаемой энергии киноязыка, подвластной автору, из реализма мы перемещаемся в сказку, миф, сон, медитацию, воспоминание – чем бы это ни выглядело, оптика включается на новом уровне, уводя зрителя в сердце тропиков. Джо (прозвище А. В.) однажды прокомментировал свою мотивацию: «Джунгли – отдельный персонаж, потому что каждый человек меняется ночью. Мы лучше всё воспринимаем, когда слепнем. Диалогов по мере погружения становится всё меньше и меньше, но так называемый «разговор» усиливается». Съёмки полностью проходили в северо-восточном Таиланде, где было зафиксировано внушительное количество природных шумов: оттого звуковая палитра – богатая, насыщенная, многоголосая. Иногда не понять, мерещится что-то или нет? Где звери, а где – духи? Изолировавшись от социума, солдат пробирается через лес уже не за мальчиком, а за тигром, хотя не знает, что его цель выше и жертвеннее, чем любовь или охота. Она – переход. Будь то обезьяны или светлячки, чей язык вдруг обретает понимание, они – проводники и подсказчики, разрешающие герою не свернуть обратно. Будь то древо из света или дух умершей коровы, чьи образы сотканы из чистой магии, они – символы и знаки, давшие смириться с предназначением. Всё функционирует иначе. Цивилизации больше нет. Эрос и танатос сплетаются воедино.

Метафорический символизм и мифологический подтекст помогают в лучшей степени раскрыть главную тему: мы догадываемся, например, что отдельные жесты сближения двух влюблённых – явный намёк на скорую смену парадигмы. Облизывание рук – возвращение к животному началу. Проезд на мотоцикле по ночному городу – не только рефлексия потери и потерянности, но и водораздел в своеобразном преобразовании любви. В первой части Кен и Тон не слишком обращают внимание на окружающее пространство, ибо заняты внешними проявлениями притирки друг к другу: слова и действия выражают язык сильной симпатии, нежели глубинных чувств. Во второй части само пространство захватывает в себя персонажей, и тогда внешние проявления чувствам уже не нужны: тропики – внутренняя планета Кена и Тона, лишённая мишуры повседневности. Возникает необходимая глубина для возможности настоящего самопожертвования и возвращения человека к своему естеству через соприкосновение с естеством другого, пусть даже поиски его будут долгими, опасными и мучительными. Было два тела – стало две души, которым не слиться окончательно, пока обе – из разных миров. Финал очень точно разрешает дилемму.

Картина получила на фестивалях несколько значимых наград (особенно выделяется Приз жюри в Каннах – впервые для тайского кинематографа). Здесь также посеяно «зёрнышко» «Дядюшки Бунми» и присутствует завуалированная отсылка к «Благословенно Ваш» (подсказка: мёртвый мужчина из открывающей сцены был ещё живым в том фильме). Киноленты Вирасетакула – из одной вселенной, а сама вселенная – разнополярная, непредсказуемая, позволяющая внимательному, чуткому наблюдателю откликаться на отголоски невиданных прежде измерений, недоступных завзятым скептикам и массовой аудитории, что привыкла к простому, разжёванному материалу и дискурсу. Режиссёр сам признавался, мол, отдельным зрителям «Лихорадка» будет трудна для восприятия в силу их искажённых представлений о реальности. Можно обижаться на столь прямолинейное заявление или пропустить мимо ушей, однако творческое поле Апичатпона, вбирающее высокие материи и смыслы, рождающее на свет великолепные трактовки и интерпретации, гораздо обширнее, интереснее и свободнее, нежели у большинства современников.

«Чудовище. Я даю тебе мой дух, мою плоть и мои воспоминания. Там ты слышишь меня».

8 из 10

Все фильмы Апичатпона выглядят как путешествие. Как экскурсия по новому миру, лежащему где-то у подножия сказочных земель, полностью окутанному джунглями, где нет никаких парадигм и никаких рассчитанных последовательностей, где дедукция с индукцией давно рассчитались и ушли наблюдать, так же, как делают все, кто в этом мире проживает. Этот тайский режиссёр без сомнения оправданно и по делу считается одним из лучших авторов современности, который говорит на том языке, который в лингвистическом словаре кино до сих пор представлен не был. Камерная материя Апичатпона то ли олицетворяет восточную философию и сопутствующие ей опусы традиций, даёт, как принято говорить, возможность созерцать, то ли является неким сном режиссёра, не имея ни начала, ни конца.

«Тропическая болезнь» выглядит первоначально лирической и пронзительной, но с каких-то времён обыкновенно гомосексуальной мелодией любви, где молодые мужчины ведут себя как дети, а бабочки, парящие в их животе, вылетают прямиком из нежного и ранимого сердца. Однако, как и всё творчество Вирасетакула, нынешняя лав-стори привычно разбита на две части, и во второй опять начинается персональное творчество человеческих душ (вот где бы Чичикову развернуться), начинающих красться друг к другу в форме символичных животных. Что символизирующих — режиссёр привычно не постарается намекнуть, поэтому можно уверенно остановиться на силе и ловкости.

При этом душам героев выбор предоставлен — спасти возлюбленного от обличия животного или предаться такого рода утехам вместе с ним.

В какой-то момент даже кажется, что это не столько о теле и душе, сколько об альтернативах. Меняться могут, как состояния героев, так и они сами. Могут меняться чувства, реинкарнируя не душевную оболочку, а эмоциональное отношение. Всё, что не происходит — происходит наедине с природой, и тут против режиссёра не пойдёшь.

«Тропическая болезнь» — полноправный представитель фильмов, где картина и воспроизводимая атмосфера говорят намного более изысканным языком, чем слова и попытки автора вклинить в действие не только лицезрение, но и вопросную грамматику. Остаётся только сидеть и вздыхать о том, почему такие сложные понятия человека и природы на самом деле столь просты.

У парней, кажется, любовь — они беспричинно улыбаются, обнюхивают и лижут пальцы друг друга. Потом углубляются в лесную чащу — один как человек-тигр, другой как солдат-охотник. Солдат видит дух убитой коровы и ползает на коленках, в то время как тигр сидит на ветке дерева и смотрит на него. И вот тут они, наконец, понимают, что любят друг друга…

Вполне годный для диагноза «шизофрения шубообразная» синопсис, на самом деле, фабула одного из самых гипнотических фильмов нулевых — «Тропической болезни» Вирасеткаула.

Тайский кудесник, как обычно, издевательски вольно обращается с экранным временем, плавит воедино реальность и мифы, ловит долгие взгляды и застывшие на губах улыбки, наслаждается длиннотами, паузами и сценами без слов, включает тайский аналог Duran Duran, — и непонятно как и неважно где, но все-таки завладевает волей помимо вашего желания и вводит в транс, из которого выходишь только с финальными титрами.

Зародившаяся было романтическая гей линия, разлитое в воздухе любовное настроение (в духе последующего спустя годы «Зови меня своим именем»), углубляясь в джунгли, волшебным образом трансформируется в кайдан и мир магии и духов, в котором охотник и жертва меняются местами, а добыча и друг тождественны друг другу. Казавшаяся безоблачной любовная связь, оборачивается подобием корриды любви, где воссоединение двух героев, если и возможно, то только пройдя ипостаси жертвы и охотника, человека и зверя.

«Тропическая болезнь», возможно, вершина магического реализма Вирасетакула и квинтэссенция его творчества.

8,5 из 10

«О чём этот фильм?» — задумался я. И не зря. Понять сходу отдельные эпизоды фильма, которые вплетены в повествование, подобно нитям разных цветов в фенечку, для придания её большей глубины и необычности, довольно трудно, особенно будучи довольно далеким от буддизма, восточного менталитета, тайских сказаний и легенд, социальных условий. И есть во всём этом какая-то аура, заставляющая забыть и о лоскутной резвости первой половины фильма, и мрачного медленного блуждания по джунглям во второй. Дядя Джо, как иногда сам автор просит его называть, уподобляется опытному гипнотизёру, который со знанием дела вводит публику в транс и заставляет его просмотреть, управляемый по его правилам, сон. Подобный эффект испытываешь и от просмотра его самой известной и золотоносной ленты «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни.» Благо и в данном фильме один из персонажей упоминает своего дядю Бунми, который помнит всё, что произошло с ним за последние 200 лет. Хм… а не сиквел ли это «Тропической болезни»?

Случайная встреча меняет всё. Имена уже не важны, ведь он помнит лицо. Армейская форма впечатляет, завораживает, напоминая об истинном мужском начале, диким, животным, лишенным лоска горожанина. Случайный прохожий становится своим раз и навсегда. Девушки красивы и завлекательны, но не забываем про случайность. Да. Встреча. Снова. Дружба? Любовь настоящая, мужская, с жаркими тайскими поцелуями, которые затеряются в непроглядной тьме времени. Беседы поэтичны и любвеобильны. Они естественны и просты. Как будто высвобождено то, что было запрятано глубоко внутри долгие годы.

Но жизнь непредсказуема, как и древняя сказка о шамане, который мог принимать обличье тигра, за что был убит в приступе удивления обычным крестьянином. Призрак шамана проклятый и лишенный возможности на реинкарнацию вынужден жить вечно, блуждая в бесконечных джунглях, а по ночам превращаясь в тигра. Человек и животное в одном теле, подобно разуму и духу. Они слились в этом бесконечном водовороте превращений, но не обрели подлинной гармонии с окружающей природой, являясь чуждыми ей. Но в поисках подлинной любви, герой способен отправиться в самое сердце тьмы, чтобы прозреть и обрести покой.

Пожалуй это первая картина Апичатпона, которая предназначена для самой широкой аудитории. Знакомые с буддизмом люди не найдут здесь ничего для себя нового, а вот для живущих в европейской парадигме может нарисоваться вполне увлекательная мистерия. Страстной однополой любовью, равно как и темой реинкарнации в наши дни никого не удивишь. Однако Апичатпон предлагает такие визуальные решения, после которых фильм можно рассматривать как самостоятельный источник озарения.

На самом деле, ведь все нюансы отходят на второй план, когда нас отправляют в джунгли. Именно их рассматривает автор как источник силы для осознания происходящих в ленте событий. Говорящая обезьяна, тигрочеловек или дух умершей коровы — все это просто символы. Ведь достаточно лишь взглянуть на ночные джунгли взглядом Апичатпона — и мы поймем, что необъяснимое гораздо ближе, чем мы полагаем. Режиссер подводит нас точно к таким же выводам, о которых писал Дхиравамаса: «Нет ничего далекого. Даже вся Вселенная доступна. Таким образом мы достигаем гармонии со своим окружением, со всей Вселенной. Если мы чувствуем, что все далеко от нас, то это из-за того, что ум наш опутан некоторой концепцией и не находится в состоянии осознания».

Понимая, что без массовой аудитории большого успеха не добиться, Апичатпон предлагает некоторые варианты толкования, встраивая в полотно ленты статную легенду про душу пропавшего человека, вселившуюся в тигра. Любовь между героями настолько сильна, что оставшийся в человеческом обличье герой должен сделать выбор — перейти в новое состояние или освободить душу близкого друга.

Это кстати, уже второй фильм в котором фактически главную роль играет тигр (первым, который я видел был недавний шедевр Энга Ли). Практически все сцены с этим величественным животным удались на славу. Тигр выступает в этой картине своеобразным символом беспристрастности и неотвратимости происходящих событий, законов Природы, Жизни и Смерти.

Шестью годами позже выйдет еще одна картина Апичатпона, в которой он постарается развить успех темы «реинкарнации в джунглях». Он не стал провоцировать публику гомосексуальными аллюзиями и перенес все действие фильма в дремучий лес. Это была известная всему миру история про дядюшку Бунми. Однако, все ее решения основываются на массивном базисе, наработанном в «Тропической болезни» — фильме недооцененном современниками и незаслуженно оказавшемся в тени «Бунми». Фильме, в котором фактология любви растягивается до абсолютных величин, исходя из такой обыденной для Таиланда позиции, согласно которой «тело — это всего лишь внешняя оболочка». Важен не сам сосуд, а его содержимое. Именно в силу этого, совершенно неважна сюжетная подоплека, да и половая ориентация героев. В предлагаемой модели Вселенной их могли сделать и любящими друг друга лаосскими коммунистами, или мужчиной и женщиной, или даже жуками. Ничего бы принципиально не поменялось.

10 из 10

Приступая к просмотру «Тропической болезни» Апичатпонга Вирасетакула (в другом переводе — «Тропическая лихорадка»), я уже знал, что фильм является каннским лауреатом, а самого режиссера иногда называют самым продвинутым и независимым режиссером современности. Поэтому я подошел к фильму предвзято, я уже заранее ждал от него какого-то откровения и всё время в процессе просмотра поджидал оного. И оно пришло и совершенно неожиданно, несмотря на то, что было ожидаемо.

Дело в том, что я рассчитывал на откровение скорее смысловое, касающееся области морали и гуманистических проблем современного мира, что мы всегда подспудно ожидаем от т. н. фестивального кино. А откровение, и даже не откровение, а транс, экстаз, моментальная каталепсия сознания, то странное измененное состояние, что меня настигло, целиком и полностью находится в области шаманизма.

Моментальное озарение — согласно некоторым школам Дзэн, мгновенное просветление, сатори, приходит к ученику внезапно посреди докучливой рутины, в которой он живет каждый день, — произошло со мной во второй, как её называют, мифологической, части фильма. (В первой части ничего особенного не происходит). Оно, это странное состояние, которое можно сравнить с ударом тока, и столь неожиданное, что я чуть со стула не упал, продолжалось всего несколько секунд, всего несколько кадров, в течение которых крупным планом показывались джунгли, кроны деревьев, колыхаемые ветром, густая зеленая шевелящаяся чаща.

Потом, естественно, я стал размышлять, анализировать, что же это было? что именно произвело на меня такой ошеломляющий эффект? Я стал проводить какие-то параллели с виденным ранее и так далее и составил какие-то приблизительные, наиболее меня устраивающие рассуждения. Если б измененное состояние не исчезло буквально сразу (возможно, я просто испугался и немедленно пришел в себя, испугался чего-то мощного, непонятного, лезущего на меня из экрана), я бы не стал ни о чем потом размышлять, а просто иначе взглянул бы на мир. Однако у авторов фильма, мне кажется, не было задачи пробудить зрителя, подобно тому, как в дзэнских монастырях наставники пробуждают учеников.

Проводя параллели, я вспомнил о фильме «Апокалипсис сегодня» Ф. Ф. Копполы, один момент в нём, где тоже в джунглях окруженный факелами и черепами полковник (в деталях могу ошибаться), вооруженный мачете, идет убивать жертвенного быка, который есть он сам. Короче, не важны детали событий, важен тот момент измененного сознания, такой же кратковременный и ошеломляющий. Он как-то связан с прорывом иррационального из гущи диких джунглей, неподвластных нам и внушающих первобытный ужас. В «Тропической болезни» эффект достигается меньшими средствами, нежели в «Апокалипсисе сегодня». Там всего два человека, рация и джунгли, полные тревожных звуков. В «Апокалипсисе» обстановка насыщена факелами, войной, кровью, скелетами, жертвоприношением. В «Тропической болезни» чувство прорыва иррационального оказывается сильней, может быть, потому что собственно Джунгли (джунгли можно трактовать и как символ дикой части нашего существа, которую, нам только кажется что, мы осознали и обуздали), дикие и полные магии, причем магии зловещей в своем безразличии к человеку, занимают в экранном пространстве большую часть, к концу фильма постепенно вытесняя из него всё человеческое почти полностью. Человек поглощается джунглями и становится зверем.

Ещё я вспомнил о «Сибирской горячке», описываемой Х. Мураками в романе «К югу от границы, на запад от солнца». Прямого отношения к теме фильма она не имеет, но в том срезе, в каком я себе представил: воздействие на человека неподвластных ему диких сил природы, которые поглощают его, — сибирская горячка оказывается превосходной иллюстрацией. Одинокий крестьянин в центре дикой Сибири (ландшафт должен быть могучим, диким, подавляющим: или тропические джунгли, или бескрайняя Сибирь, или, возможно, пустыня Сахара с её миражами) каждый день возделывает поле. Вокруг — никого. «Утром солнце на востоке взойдёт — отправляешься в поле; подойдёт к зениту — значит, перерыв, время обедать; сядет на западе — возвращаешься домой и спать ложишься. … Каждый день ты видишь, как на востоке поднимается солнце, как проходит свой путь по небу и уходит на западе за горизонт, и что-то в тебе рвётся. Умирает. Ты бросаешь плуг и тупо устремляешься на запад. На запад от солнца. Бредешь, день за днём как одержимый — не ешь, не пьёшь, пока не упадёшь замертво. Это и есть сибирская горячка — hysteria sibiriana». У Мураками крестьянин умирает, раздавленный непреодолимыми горизонтами Сибири. У Копполы — полковник становится жертвенным быком. У Вирасетакула — показана личина джунглей. Джунгли разумны, но разумны они не по-человечески, а по-своему; только через магию, шаманизм и мифологию человек способен приблизиться к пониманию разума дикой природы (в том числе и своей внутренней).

Еще один фильм… «Антихрист» 2009 года Ларса фон Триера. Ларс фон Триер, мне кажется, хотел показать в своем диком лесе, в деревьях, раскачиваемых ветром, лисьей норе, во всей своей игре с символами глубинной психологии, примерно то же самое, что было показано в «Тропической болезни» Вирасетакула, хотел произвести тот же эффект, но у него не получилось. Не могу судить, высказываю только свое субъективное мнение: фильм «Антихрист» у Ларса фон Триера не удался, что не умаляет его прочих заслуг в области кинематографа.

Апичатпонг Вирасетакун никогда не мог похвастаться большой аудиторией. Настоящий художник из Таиланда, гомоэрот, выросший на Западе, лишь для немногих входил в число ценимых мировых режиссеров. Все изменил «Дядюшка Бунме», которого невозможно было проигнорировать, после того, как на Каннском фестивале его объявили лучшим фильмом. Тут же вспомнили, что Вирасетакун далеко не раз появлялся на Лазурном побережье и практически всегда увозил с собой высокие награды. Крупнейшие мировые издания включили почти все его фильма в десятку лучших за все десятилетие — «Синдромы и столетие», «Благословенно Ваш», «Дядюшка Бунме, который мог вспомнить прошлые жизни» и «Тропическая болезнь», о которой я собираюсь повести речь.

Фильм образца 2004 года, сорвавший на Каннах приз жюри, с первых кадров выдает своего создателя: немногословные герои, вечерние посиделки на веранде, беседы о призраках и сами призраки, возникающие как нечто само собой разумеющееся. «Тропическая лихорадка» в какой-то степени приквел к триумфальному «Дядюшке Бунме», и я объясню сейчас почему. Сюжетная канва фильма состоит из романтической истории любви солдата и деревенского паренька. Стоит заметить, что для Таиланда — это вполне нормально. Именно здесь взросла культура транссексуализма, и по сути, человек может, как угодно строить свою личную жизнь, лишь бы другим не мешал и был порядочным и трудолюбивым, поэтому для рейнджера Кенга и его возлюбленного Тонга морального вопроса о правомочности таких отношений не стоит, за его ненадобностью.

После часа их взаимных ухаживаний, Вирасетакун внезапно кардинально меняет течение истории и ритм фильма, будто начинает новый. В повествование яростно врываются местные легенды о призраке шамана, который принимает облик тигра и нападает на местных жителей. Одной из его жертв становится Тонг, и Кенг отправляется по «пути духа» его вызволять. Его почти невыносимые блуждания по темному тропическому лесу способны напрочь отбить желание досмотреть фильм, так как изначально не совсем понимаешь, к чему такой поворот, ведь все же было хорошо, хоть и на любителя. Лишь под конец можно в полной мере оценить задумку режиссера, превратить историю любви в большую историю жертвенности во имя любви.

Конечно, вся «Тропическая болезнь» построена на ином культурном коде, и фольклор, как неотъемлемая часть творчества Вирасетакуна может восприниматься либо положительно, либо никак. Замечательные искренние сцены из жизни влюбленных молодых людей подменяются испытанием на прочность их чувств и даже иной трактовкой сквозь призму деревенской мифологии, что добавляет величественности «Тропической болезни» и, в конечном счете, оправдывает наличие банальной сюжетной основы. Любовь — это и битва, и охота, в которой кому-то придется признать поражение во имя счастья обоих, а человек в своей сути все то же дикое животное, которое ему однажды удалось подчинить, но, видимо, любовь по Вирасетакуну это все же звериное чувство. Кенг отдает помыслы в лапы возлюбленного зверя. Солдат всегда умирает на войне, но этому солдату удалось умереть еще и во имя любви.

Как я уже сказал, часть фильма протекает в джунглях и тяготеет примитивности. Это притяжение найдет продолжение в «Дядюшке Бунме», целиком и полностью завязанном на мифологии, и даже больше, у одного из героев, то ли Тонга, то ли Кенга, есть девяностолетний дядя, который может вспоминать прошлые жизни. И это то, почему я окрестил «Тропическую болезнь» приквелом. Лично у меня вызывает уважение автор, не забывающий свое же творчество и находящий ему логическое продолжение.

Апичатпонг Вирасетакун в своей инаковости действительно выгодно отличается от своих собратьев по профессии. Раз за разом, создавая свои безэмоциональные сказки, он умудряется оставаться честным и вызывающим желание бесконечно трактовать свои произведения. Несмотря на то, что я потратил на «Тропическую лихорадку» четыре часа, отдыхая через каждый двадцать минут, в целом я остался доволен. Это тот случай, когда смотря фильм, ты не испытываешь разочарования, оттого что тратишь время на что-то необязательное, а искусство самыми неведомыми тропами находит дорогу к твоему сердцу.

8 из 10

Фильм тайского режиссера Апичатпонга Веерасетакула «Тропическая лихорадка» очень прост в своей повествовательной структуре, но очень многогранен, с многочисленными подтекстами. Он состоит из двух частей, двух историй с одними и теми же героями, но в различных образах. Первая из них рассказывает о знакомстве молодого парня с солдатом и их дальнейших отношениях, вторая — это легенда о шамане, который может принимать облик различных живых существ. Одновременно вторая история — это фигура речи, иносказание, сказочное представление первой половины фильма, по сути раскрывающая и продолжающая первую историю только лишь в другом измерении на уровне символов. Такая себе басня с моралью, созданная на основе первого фильма.

Первая часть фильма повествует об отношениях между молодым бедным парнем Тонгом, очарованным военной формой, и солдатом Кенгом. Гомоэротизм текста очевиден: они совместно проводят время, ведя беседы и трапезничая, оказывают знаки внимания друг другу, признаются в симпатии. Их влечет дикое желание, которым управляет Эрос. Кенг считает, что любовь — это смысл его жизни, и что он не хочет умереть, не испытав настоящей любви. Но там где Эрос, там и Танатос, ведь солдаты не умирают естественной смертью, по мнению его друга. Далее в истории о Кенге и Тонге все проходит размеренно и обычно, если не учитывать направленность их любви. Заканчивается первая история на том, что Тонг, сын бедных фермеров, внезапно пропадает из деревни.

Вторая часть фильма начинается с поисков пропавшего Тонга, также это легенда о могущественном шамане, превращающегося в различных существ. Однажды его застрелил один охотник, после чего его душа каждую ночь принимает облик тигра и охотится на путешественников. В образе приведения шамана предстает Тонг. Аналогию знакомства Кенга и Тонга, показанную в матафоричной форме, можно видеть в очаровании приведения военной рацией — волшебным прибором солдата. Точно так околдовывает милитаризм и героя в начале фильма: недаром же он после знакомства с солдатами надевает военную форму и бродит в ней по городу в надежде, что эта очаровавшая его форма добавит ему признания в глазах других людей, и он сможет найти работу.

Кроме Эроса и Танатоса здесь можно наблюдать философию буддизма, анимизм и другие темы, затрагиваемые автором. Но основным лейтмотивом картины служит эпиграф: «Все мы по природе дикие животные. Наш человеческий долг — быть дрессировщиком, который держит своих животных под контролем и даже учит их выполнять задания, чуждые их дикому естеству». Однако каждый человек волен выбирать, кем ему быть. Подсказку солдату говорит обезьяна с дерева, предоставляя ему выбор: убить тигра, чтобы освободить его из мира приведений, или же дать ему сожрать себя, чтобы попасть в его мир. Солдат отдает чудовищу свою душу и плоть вместе со своими воспоминаниями ради того, чтобы каждая капля крови пела их песню. Песню счастья.

«Как только я поглотил твою душу, мы больше ни звери, ни люди…»