Яблоко (1998)

В своей дебютной работе «Яблоко» семнадцатилетняя Самира Махмальбаф, дочь признанного на престижных кинофестивалях Иранского режиссера Мохсена Махмальбаф, решается заглянуть в самые нелицеприятные и отталкивающие уголки общества, от которых неприязненно отворачиваются добропорядочные обеспеченные обыватели. Без традиционного кинематографического лоска она показывает основанную на реальных событиях историю двух катастрофически отставших в развитии сестер, которых родители держали дома взаперти в полной изоляции от социума на протяжении одиннадцати лет.

Как и другие работы семьи Махмальбаф, шокирующая кинолента представляет собой немой укор Иранской общественности за собственническое отношение к женщине. Животрепещущая тема восточного патриархата поднималась в кинолентах «Кандагар» и «День, когда я стала женщиной». Алчные мужчины желают обладать своей женщиной полностью — они приемлют только единоличное владение ее красотой, ее плотью и ее душой. Но обладание человеком возможно осуществить лишь негативным путем, помешав другим им пользоваться; поэтому девушек ревностно оберегают от взоров мужчин, пряча их мягкие изгибы тела под плотные ткани, а лица — под платки — прекрасный облик не должен радовать чужого самца, изголодавшегося по женскому телу. За мужские желания и похоть женщина востока платит своей свободой. В «Яблоке» этот социальный феномен рассматривается на примере семьи Насреди, чье стремление сохранить честь дочерей до замужества доходит до дикого пика абсурдности.

Режиссер выбирает максимально честный и откровенный киноязык — она руководствуется постулатами триеровской догмы-95, — то есть, на натуре ручной камерой, отказавшись от помпезности искусственных декораций и пафоса визуальных и звуковых украшательств. От такого натуралистичного киноповествования антураж нищеты, в котором жила семья, кажется более угнетающим, чем любая мизансцена, скрупулезно выстроенная художниками-постановщиками. Камера в руках оператора без прикрас показывает бедный пригород Тегерана, томящийся под нещадно палящим солнцем. Бледно-серые обветшалые дома стоят унылыми рядами. Пыльный тротуар расстилается неровной серой линией. Заржавевшие ворота, покрытые облупившейся зеленой краской, заунывно скрипят при каждом движении, словно умирающие больные. За ними скрывается самое неприглядное и угрюмое жилище из всех — дом семьи Насреди. Моющие средства долгие месяцы не касались пола и стен этой мрачной обители, изношенное белье, сушащееся на веревке, едва ли стало чище после полоскания в ржавом тазике в мутной воде. Вместо обеденного стола — пыльное одеяло, расстеленное на бетонном полу, вместо полноценной трапезы — вареный рис или зачерствевшая лепешка.

Для достижения максимальной аутентичности создатели фильма не остановились лишь на реалистичных локациях — вместо профессиональных актеров они задействовали реальных участников произошедшего инцидента — сестер Насреди, их слепую мать и безработного отца. Зрителя заставляют смотреть в лицо настоящим живым людям — изгоям общества, морща лицо от их ущербности. Гнетущее чувство разливается в грудной клетке зрителя, наблюдающего за тринадцатилетними девочками по развитию похожими скорее на трехлетних. Речь двух по-нездоровому тощих долговязых героинь еле различима — невнятный лепет и нечленораздельное мычание едва ли складываются в слова. Мимика напоминает гримасы умалишенных — рот с обветренными губами полуоткрыт, язык высунут, глаза отрешенно блуждают. Немытые костлявые руки, высовывающиеся из нестиранных безразмерных футболок, так и норовят пройтись по засаленным волосам или залезть в пещерки рта и носа.

Удручающая картина, показанная зрителю обнаженной без привычной полировки, лишена свойственных натуралистам жестокости и безжалостного бескомпромиссного осуждения. Словно в романах Достоевского, свет милосердия падает даже на низких персонажей. Нити теплоты и сочувствия пронизывают мрачное полотно фильма, создавая странный симбиоз из жалости и отвращения. Палачи здесь не являются злобными тиранами в классическом понимании этого термина — они здесь скорее жертвы собственной трусости, граничащей с паранойей, и бесхарактерности, ведущей к тотальной неспособности устроиться в мире. Не деспотизм подтолкнул родителей к калечению собственных дочерей, а страх, что их прекрасные девственные цветы женственности погибнут под агрессивным воздействием внешней среды — под порочными взглядами мужчин и приставаниями несносных дворовых мальчишек. Они отняли солнечный свет у своих отпрысков, забыв, что без теплых лучей небесного светила нежные цветы зачахнут и погибнут, потому что сами были неспособны полноценно жить в этом мире — лишь побирания отца удобряли их дырявые карманы.

Но в эту, казалось бы, беспросветную бездну юная режиссер позволяет проникнуть лучику надежды. Не унаследовав полную безысходность от именитого отца, Самира Махмальбаф уверяет, что диагноз не смертелен. Чем ближе фильм подходит к концу, тем крепче становится надежда на выздоровление, тем ярче сияет свет в конце этого долгого и унылого тоннеля, выход из которого по кирпичику прокладывается обеспокоенными соседями и заботливыми социальными работниками.

У людей иссякло терпение, и они пожаловались на соседа, который одиннадцать лет не выпускал на волю своих дочерей, подчиняясь воле их слепой матери, боявшейся, что, по недосмотру, они могут навлечь на себя тяжёлый позор.

Удивило то, что горожане обратились с петицией к власти, не прибегая к помощи религиозных авторитетов, подчёркивая светский характер истории, которую пересказала в своём дебютном фильме Самира Махмальбаф, взявшая не только сюжет, но и его реальных участников, восстанавливая обстоятельства невероятного случая и решения, что разорвало замкнутый круг.

Маниакальная родительская боязнь ведёт к социальной изоляции подростков, лишённых нормального общения и человеческих отношений, когда, наряду с высокими стенами дома, барьером становится недоразвитость сознания и речи, отделяя девочек от остального мира, смыкая детские губы сумраком полуслова, теснотой крова и неприветливостью родителей, уготовивших им печальный удел.

Достоверность событий определяет внимание, но режиссёрские амбиции семнадцатилетней Самиры Махмальбаф простираются дальше обыкновенного изложения газетных статей, позволяя находить метафоричные знаки, создавая цельную и композиционно завершённую повесть, выходящую за поверхностные рамки издержек религиозного фанатизма, приводя её к глубокомысленным обобщениям, обозначенным красивым яблоком, символизирующим сочную многокрасочность мира, манящего своей яркою пестротой.

Вцепившись в цветной плод, девочка держится за руку, которая привела её в приют. Оказавшиеся на воле сёстры тянутся за яблоком, которым их дразнит разбаловавшийся карапуз. За ним они идут по улице, навстречу первым знакомствам и попутным приключениям, научаясь мириться и ладить, находя себе случайных товарищей и первых подруг.

Не переживая насчёт дилетантского исполнения актёрских ролей, молодой режиссёр чудесным образом использует окружающую героев предметную среду, задействуя бегущую воду и зеркальные отражения, формирующие атмосферу образности, насыщая картину смысловыми оттенками содержательных аналогий, охватывающих принудительное заточение девочек и их незрячей матери, спрятавшейся от мирской суеты.

Не всё выходит по-настоящему, но большие удачи компенсируют мелкие огрехи, оставляя симпатичные заметки вроде неугомонной девчушки, взявшейся опекать сестричек, горячо выражая личную заинтересованность и сопереживательный настрой, которые, скрепляя композиционные связи, выражают содержательную ёмкость темы, представленной в простых формах всеобъемлющих нравственных величин.

Гениальный по простоте воспитательный приём социальной работницы, заставившей отца своими руками разрушить дочерний плен, открывает двери «мёртвого дома», возвращает к жизни слепых и зрячих, ощутивших в руке плод природы, сулящий многие открытия, не меньшие, чем то, которым становится этот фильм.

Ты хочешь знать, что делал я

На воле? Жил — и жизнь моя

Без этих трех блаженных дней

Была б печальней и мрачней

Бессильной старости твоей.

Давным-давно задумал я

Взглянуть на дальние поля,

Узнать, прекрасна ли земля,

Узнать, для воли иль тюрьмы

На этот свет родимся мы.

И в час ночной, ужасный час,

Когда гроза пугала вас,

Когда, столпясь при алтаре,

Вы ниц лежали на земле,

Я убежал. О, я как брат

Обняться с бурей был бы рад!

Глазами тучи я следил,

Рукою молнию ловил…

Скажи мне, что средь этих стен

Могли бы дать вы мне взамен

Той дружбы краткой, но живой,

Меж бурным сердцем и грозой?

М. Ю. Лермонтов «Мцыри»

Не всегда в жизни всё бывает так гладко, как нам хотелось бы. В фильме показана судьба двух девочек-двойняшек, мать которых была слепа, а отец не молодой мужчина, который вынужден добывать пропитание целыми днями. Из-за этого девочки проводят всё время дома, а на мир смотрят через решётчатую дверь (отец вынужден их запирать). Но все дети должны ходить в школу, общаться с другими детьми. Соседи, видя это бедственное положение, обращаются в социальную помощь. Но она мало что может сделать. Исправить корень проблемы они не смогут. Работница соц. помощи выпускает девочек и запирает их отца. Так и начинается знакомство девочек с миром. Но они оказываются совсем не коммуникабельными и не приспособленными к внешнему миру (девочки не ходили в школу и сильно отстали в развитии). В свою очередь работница соц. службы общается с отцом девочек. Он не жестокий человек, не тиран. Он пытается сделать всё возможное для своей семьи, добывает пищу и лёд (у них не работает холодильник).

Во время своего путешествия девочки встречают разных людей, попадают в различные ситуации. Один день их жизни оказался насыщенней, чем вся их жизнь до этого дня.

Иранский кинематограф после революции 1978 начал бурно развиваться. И сейчас он переживает эпоху своего расцвета. Иранские фильмы получают призы на крупнейших международных кинофестивалях, а такие имена, как Аббас Кияростами, Мохсен Махмальбаф, Маджид Маджиди навсегда вписаны в историю мирового кинематографа. Иранское кино во многом схоже с итальянским послевоенным неореализмом. Вот и в фильме Яблоко показан современный Иран, без критики и без восхвалений. Показана ситуация, в которой никто не виноват. Всех героев жалко и девочек, и их отца с матерью.

И даже не верится, что такой фильм сняла 17 летняя девушка. Самира Махмальбаф, несомненно, талантливейший режиссер. И это подтверждает её новелла к фильму «11 сентября».

Отличный, добрый и очень трогательный фильм, каких сейчас очень мало.