Аромат Ивонны (1994)

Этот фильм снят по роману «Вилла Грусть» Нобелевского лауреата 2014 года Патрика Модиано. Роман, надо сказать, посредственный. Писатель не смог создать глубокие образы и вовлечь их в интересный сюжет. Книга напоминает стариковские мемуары, собственно, Модиано сам неоднократно говорил, что для него главное — это память. Но его воспоминания малоинтересны, потому что события с его героями случаются обычные. Болтовня, сидение в кафе, прогулки на природе и снова болтовня. Таков же и фильм, не могущий ничем похвастаться кроме смазливой главной героини.

Молодой призывник русского происхождения Виктор Хмара сбегает из города в провинцию в надежде, что здесь его не найдет комиссариат и не отправит в Алжир, где как раз идет война. Он ничем не занимается и живет, распродавая коллекцию бабочек, доставшуюся ему от родственника. Он знакомится с девушкой по имени Ивонна и у них завязывается роман. Хмара надеется на серьезные отношения, но Ивонна, чувственная и возвышенная девушка, низменным образом бросает его и сбегает с другим — некогда успешным лыжником. Хмара остается один на один со своими воспоминаниями о ней.

Какая-нибудь мощная драматическая линия могла бы пойти фильму на пользу и сделать его более запоминающимся, но ее нет. Все события какие-то блеклые, бедные по накалу. У этой истории нет масштаба. Спасает фильм только яркость красок и свежесть молодых героев, которая действительно бьет через край. Развитие чувств и отношений, все эти встречи, совместное проведение времени, а потом и закономерные легко-эротические сцены сделаны мастерски, но чувствуется в них какой-то учебник, ремесленное училище. А все потому, что мир, описанный что в книге, что в фильме, изображен скучный и пустой, который ничем не может искупить обычность новообразованной пары. Провинциальные развлечения вроде конкурса на изящество, в котором Ивонна, разумеется, побеждает, воспринимаются просто как повод продемонстрировать достижения моды, а вовсе не как явление какой-то особенной женственности победительницы, которая ничем, кроме примитивно красивого личика, по сути, взять и не может. Ясно, что каждая деталь представляет для Хмары огромную ценность, но вот станет ли она ценностью для зрителя, который, если он искушен, почувствует разве что банальную неуникальность этой истории? Хмара запирается в своих воспоминаниях, но желания разделить их с ним не возникает. Как Модиано вот уже сорок лет пишет книги для себя и нисколько не развивается, так и Патрис Леконт снял личное кино, включив в него сцены пустой чувственности. Она ненавязчива и отчасти приятно ласкает восприятие, но плохо скрывает тот факт, что в главных героях-бездельниках не видно личностей.

7 из 10

Она была актрисою, он сыном русского графа. Оба, конечно, лгали, мечтая сбежать от унылого прошлого и себя настоящих. Но здесь, на малахитовых берегах Женевского озера, завтра не существует; ведь сегодня он обнимает взглядом её изящный силуэт, и она словно невзначай подставляет точёное колено под его робкую ладонь. А потом будет белый теплоход, танцующее на ветру белое платье и пронзительно-белые трусики, мягко скользящие вниз с горячего тела… и падающие ему в руки. Этот утончённо-интимный подарок Виктор запомнит на всю жизнь, как и душисто-медовый аромат Ивонны, неизвестно почему вынесенный в название фильма (хотя, может быть, теперь известно почему). Спустя годы он вернётся сюда опять, одинокий, неприкаянный, пытаясь вновь пережить мгновения утраченной любви, чтобы так и не понять, была она или нет.

Очаровательная дева, пылкий юноша, празднично-праздная атмосфера скучающего курорта первых сцен будто сошли с книжной полки дамского романа. В котором светские прогулки и немудрёные развлечения, преграды и соперники лишь испытывают на прочность истинное чувство, заставляя желать, чтобы в финале два тела как одно слились в объятьи страстном. Книга тоже есть, вот только писал её мужчина, возможно, вдохновляясь экзистенциальной прозой потерянного поколения. В творении Патрика Модиано есть и фицджеральдовская разочарованная горечь, и ремарковская глухая печаль, только без их отчаянной глубины, а с тягучей сентиментальностью цвейговских новелл-монологов. Возможно, оттого беспроигрышная вроде бы история обречённой вневременной любви превращается в серию ностальгических всхлипываний, разве что без откровенных сетований на тему «ну, почему же» и «как же так». Патрис Леконт пошёл ещё дальше, дистанцировавшись от жанра воспоминательной беллетристики настолько, что, обретя визуальную форму, фабула потеряла большую часть логических связок, которые в книге подавались через личное восприятие Виктора. В ленте же сюжетные лакуны вкупе с внезапными флэшфорвардами создают хаотичную композицию из разрозненных эпизодов, кое-как нанизанных на условно повествовательный каркас. И картина о субъективной фатальности первой любви превращается всего лишь в красочный этюд о незабываемом курортном романе.

Он соблазнителен, она чертовски соблазнительна, так что режиссёр зря времени не терял. За трогательным знакомством руки и колена следует серия уверенных прикосновений в парке, затяжной поцелуй в безлюдных зарослях, водная прогулка с восхитительным видом на округлые достопримечательности под юбкой и, наконец, кремовая пена взъерошенных простыней гостиничного номера. Цвейг застенчиво краснеет, Ремарк заинтересованно приподнимает брови и даже сам Модиано немного взволнован, наблюдая за чередой эротических открыток, коими Леконт проиллюстрировал процесс обретения героями глубокого эмоционального опыта. Сцены неторопливы, кадры крупны, новые будоражащие детали вводятся в повествование постепенно. Вот юбка, сдаваясь, опадает к её ногам, открывая упругий золотистый животик; вот лунный свет осторожно касается нежно-персиковой излучины спины; вот полуденное солнце ласкает фруктовую спелость ягодиц, а сочная грудь цвета античной латуни так и просится быть захваченной в плен смелою рукой. Однако сей увлекательный вуайеризм сродни даже не подглядыванию в замочную скважину, а экскурсии в музей древнегреческой статуи, где царствует Venere Callipigia, изменчивая богиня любви. Отстранённая, созерцательная эротичность, бесспорно, скрашивает сценарную невнятность и слабо проработанные характеры, но не решает глобальной задачи: убедить, что всё это стоило орфеевских страданий героя, тоскующего о своей эвридике.

А не за готовность ли раздеваться брали актёров на главные роли? Симпатичное лицо Виктора предлагает лишь два выражения: ласковую рассеянную полуулыбку и слабый намёк на растерянную грусть. Ивонна и вовсе эксплуатирует единственный образ — роковой соблазнительницы, одновременно неприступной (при оголённых-то ягодицах) и доступной (при тех же богатых природных данных). Видно, не имея под рукой пластичного актёрского материала, Леконт был вынужден возложить передачу эмоций на визуальные средства. Оттого за кадром подстреленным соловьём истерично заливается скрипка; камера то мечется в приступе подступающего счастья, то застывает в изнеможении на каком-нибудь интересном ракурсе; светофильтры неустанно скачут с пастельных оттенков прекрасного прошлого на мышьяковую синеву бессмысленного будущего. И в схватке двух жизненных опытов, сладко-эротического и горько-экзистенциального, побеждает, конечно же, первый: когда постановщик перестаёт катать сахарную вату, действие окончательно теряет нерв. Однако кое в чём Леконт всё-таки перещеголял писателя: он позволил увидеть истинную Ивонну, лишённую того романтического флёра, коим свойственно наделять возлюбленных в нежных воспоминаниях. Модиано рассерженно выходит за дверь, а входит Франсуаза Саган, ведь кому, как не ей, живописать расчётливость игриво-поверхностных героинь, умеющих прожигать жизнь, но не гореть самим, быть призом, но никак не побеждать.

Любовь зла, а память ещё злее. И невдомёк Виктору, что его лишь использовали в качестве любовного тренажёра, что простенькой провинциальной стрекозе он был интересен, пока был молодым аристократом, сутками валяющимся у её ног, но при первом же испытании действием она упорхнула в чужие, праздные, ничего не требующие объятья. Она никогда не была актрисою, он никогда не был графом, их отношения — затянувшийся карнавал, но все праздники когда-нибудь заканчиваются. А лента так и осталась малоизвестной, ведь фильм — как женщина: привлекательной попки достаточно, чтобы вызвать желание, но мало, чтобы впустить в сердце.

В этом кино есть несравненные плюсы: чарующее тело Ивонны, в исполнении никому неизвестной, но прелестной Сандры Эстеркатт и легкость пастельной (хотя пОстельной тоже подойдет, ибо эротизм здесь ключевой) картинки со струящимися тканями, искрящимися улыбками и эксцентричной красотой, созданной французским режиссером Патрисом Леконтом. С другой стороны есть несравненный минус, заключающийся в основной идее, потому что она сама по себе уже пустовата — стареющий русский граф Виктор Хмара (да-да, фамилия выбрана очень интересно), наслаждается ничегонеделаньем около швейцарского озера, где встречает красотку Ивонну, которая легка как шелк и улетает также легко при любом дуновение ветерка, оставляя после себя лишь аромат воспоминаний. В итоге, первая половина фильма очень приятна, доставляет поэтическое наслаждение от цвета, света, легкости, нежности и прямо таки необходима людям, стремящимся ловить это по жизни. Но вторая половина всё это сводит к нулю, отчего очень печально, потому что у фильма определенно есть своё Я. Поэтому рекомендую смотреть внимательно начало и посредственно конец, чтобы не потерять время и получить максимум возможного удовольствия.

P.S: У Патриса Леконта есть фильм, который уже давно меня покорил: «Девушка на мосту». Посмотрите его для сравнения возможностей режиссера. В нем сохранена тонкость этого фильма, но добавлен цепляющий сюжет, с которым впоследствии сравнивают второй мой любимый фильм «Ангел-А».

6 из 10