Осенняя луна (1992)

Творческая многогранность Клары Ло, ставшей одной из самых известных азиатских женщин-режиссёров, была заметна уже в ранний период её творчества, когда Золотая эра гонконгского кино доживала свой срок, унося последние тайны восточной мудрости. Коммерциализация диктовала свои жёсткие условия, но Кларе Ло удалось сохранить индивидуальность и особый взгляд на эти процессы, сделав проблемные вопросы своего рода источником творческого вдохновения. «Осенняя луна» принадлежит к тем фильмам, в которых нашло своё место коллективное сознание мирового кино последнего десятилетия минувшего века, потому как впереди всех была неизвестность. Столь же тёмной в глазах Ло была и оборотная сторона стихийно вспыхнувшей миграции из азиатских стран — темы, ставшей краеугольным камнем её исследований.

Двадцатилетний японский студент по имени Токио приезжает в Гонконг в целях исследования его символики — от национальной кухни до противоположного пола. Местная еда быстро разочаровывает его и даже приводит к мысли о рыбалке в городском водоёме под мостом. Здесь он знакомится с пятнадцатилетней китайской девушкой Пуи Вай, проживающей в одной из квартир гонконгской высотки вместе с бабушкой накануне своего переезда в Канаду, ожидая, пока её родители решат там все формальности. Главной трудностью для обоих становится незнание языка, а общаться приходится при помощи беглого английского. Тем не менее, знакомство перерастает в дружбу, и девушка приглашает Токио к себе домой, где знакомит со своей бабушкой и домашней кухней, пришедшейся Токио по душе.

Клара Ло не в первый и не в последний раз обращается к молодому поколению современников, которое, по её мнению, является главным носителем городского отчуждения и быстротечности жизни. В глазах Пуи Вай её родной Гонконг пугающе чужероден и напоминает огромную пустую оболочку, где очень мало радости и много забот. Это мир взрослых, которые управляют делами и решают, что, кому и как делать. В отличие от более опытного Токио, она является самой наивностью, этаким мыслящим тростником в юбочке, ещё не созревшим окончательно в физическом и телесном отношении. Несмотря на все различия, она уже на одной дороге с Токио, перемещение по которой есть процесс постоянной саморефлексии, внутренних монологов, которые идут параллельно сюжету и доносят до нас неизбывное сострадание и сопричастность к окружающему миру как в его целостности, так и в частных проявлениях.

Безличный гонконгский внешний мир из бетонных блоков городских строений и нескончаемого потока технологических новинок выползающего из-за угла призрака капиталистического будущего Китая приводят в движение всё пространство картины, заставляя ещё больше ускорять ритм повествования. Токио и Пуи Вай всеми силами стремятся оказаться вне зоны повседневности, времени, быть может, даже и своих кочевнических судеб, чтобы попытаться справиться с чувством внутреннего опустошения и размытой самоидентичности. Их дружба становится якорем, помогающим в поиске самоидентификации посреди нарастающего технохаоса. Единственным связующим звеном между старым и новым порядками является бабушка Пуи, установившая с Токио особую духовную связь, начало которой открыли её домашние блюда, приготовленные по собственным рецептам. Догадки бабушки о том, что путь к сердцу Токио лежит через его желудок сбываются, но дело не ограничивается одним гедоническим культом еды, а пробуждает в парне любовь более высокого уровня, которую он, в свою очередь, передаёт Пуи. Этот магический человеческий треугольник, поначалу кажущийся вполне прозаическим, стирает все возможные границы и стереотипы, оставляя лишь самое светлое и доброе в каждом из них. Маленькие искорки возвышенного начинаются на устах бабушки в её удивительном больничном монологе и замыкаются на Токио и Пуи, чтобы разжечься внутри них вечным огнём памяти друг о друге, увековеченной через совместное творческое исполнение китайских и японских традиционных ритуалов с фонариками, миниатюрными лодками и фейерверками.

Не выдавая за истину личные размышления постмодернистского толка о родной стране в контексте связи с другими странами на фоне глобальных изменений в государстве и обществе, Клара Ло обходит чистую ностальгию и цитирование прошлого, но пристально всматривается в устоявшуюся систему ценностей, среди которых главным является синтез национального и иностранного. Демонтируя эту систему, Ло предлагает свой вариант человека как транснационального субъекта, функционирующего между памятью и забвением и подвергаемого личностным изменениям различного характера и свойства на фоне глобальных миграций и переделок. Таким примером оказалась и сама Клара Ло, в скором времени переехавшая из Гонконга в австралийский Мельбурн, ставший её вторым домом и не менее ярким источником вдохновения.