Яркий летний день (1991)

60е годы. Зарисовка жизни тайваня. Разгар белого террора. Родители сбежавшие из родины, живущие в страхе от того, что те от кого они сбежали придут за ними. Повсюду царящая неуверенность в завтрашнем дне. 2 юношеские банды и главный герой, который не поступил в заведение которое планировал, влезает в их разборки и в отношения с девушкой одного из главарей банд. Размеренность повествования и сплошная рефлексия по давно ушедшим дням.

Большая часть фильма происходит в тёмное время суток, при всевозможных видах искусственного освещения, которое давит на зрителя своей депрессивностью. Фильм хоть и идёт почти 4 часа, но благодаря постоянно меняющимся освещению, виду монтажа и съёмки он не становятся «тягомотным».

Действительно эпическое произведение не только о войне 2х подростковых группировок, но и о политическом и культурном изломе общества, выброшенном на отшиб, о разложении семьи в таких обстоятельствах и о детстве самого режиссёра (Эдварда Яна), ведь во время происходящих событий ему было так же как и главному герою 14—15 лет. Даже по своей стилистике фильм напоминает что-то документальное, а некоторые эпизоды пропитаны некой автобиографичностью, так как в своей режиссуре автор как-будто бы старается убрать эффект искажённости создаваемый «памятью». Одновременно чувствуется отстранённость событий и холодный, грустный взгляд режиссёра на происходящее. Дальними планами дистанцируя зрителя от всех героев, как бы ставя невидимую стену между нами, чтобы никто не ассоциировал с себя с героем, усиливается эффект киноэпопеи. Также для этого режиссёр мастерски рифмует начало и конец фильма, делая симметричные, схожие сцены, повторения фраз, цитирования одних персонажей другими, образуя своеобразный каркас повествования и создавая таким образом такты, и ритм в нарративе, что делает картину более целостной.

Потерянное общество, семьи, люди, которые пытаются найти себя в новом для себя мире и обстоятельствах, находясь в постоянной апатии, и это усиливается тем что главными героями выступают подростки, которые и в стабильное время, не могут найти себя, не знают что им нужно и пытаются вырваться из повседневной рутины, пытаясь сделать хоть что-то значимое и им не важно что именно. Главное для них показать остальным и главное себе что они чего-то стоят и могут выделиться из этой «галиматьи».

Фильм напоминает набор старых выцветших снимков в давно забытом альбоме, который ты находишь и погружаешься не просто в чьё-то детство, а в детство целого поколения.

Кинокритик Джонатан Розенбаум назвал этот фильм главным фильмом 90х, а фестивальный режиссёр Апитчатпон Вирасетакул назвал его лучшим фильмом всех времён и я отчасти не могу с ними не согласиться.

10 из 10

В то время, когда хедлайнеры пятого кинопоколения материкового Китая вроде Имоу и Кайгэ удивляли мир своими экзотическими орнаментальными экскурсами в вековую историю Китая, на Тайване почти параллельно, в рамках тамошней «новой волны», один из ее зачинателей Эдвард Янг, словно в пику ярким, живописным и интенсивно колоритным лентам континентальных коллег, пропитанным до кончиков волос самобытностью тысячелетних устоев и традиций Поднебесной, делал скромное, буднично-приземленное до отстраненности кино, пристально и подчеркнуто неторопливо исследующее эволюцию семьи и кризиса семейных отношений на фоне этапных и трагических исторических событий обретения идентичности Тайваня (ныне Тайпея).

«Яркий летний день», выполненный Яном, вопреки названию, в почти нуарной гнетущей атмосфере, насыщенной ювенальной преступностью, дискоммуникациями, призраками экзистенциального одиночества, когда исторический и общественный излом порождает фрустрацию человеческих настроений и деривацию чувств, приводящую к ожесточению сердец, наиболее показателен в этом смысле с точки зрения затронутых тем и примененных художественных средств, по сей день, оставаясь одним из двух главных фильмов режиссера.

Все бы хорошо, но только рассказывая историю Сяо Сира и его семьи, которые безуспешно пытаются найти себя в новых реалиях окружающей действительности, Ян, не жалея метров пленки и зрительского терпения, почти четыре часа с такой маниакальной настойчивостью дистанцируется от своих героев на расстояние вытянутой руки средними планами, глубиной кадра, неторопливым темпом, безэмоциональностью, что когда однажды он решает показать героев в отражении дверной эмали, понимаешь, что эту отдаленность не могут поколебать даже песни Элвиса, вестерны, комиксы и баскетбол. Поэтому, когда после череды отрешенных кадров и эпизодов, проходящих по касательной мимо сердца и чувств, происходят решающие трагические события, они выглядят настолько ярко на общем фоне размеренного повествовательного онемения, что волей-неволей, просто на контрасте, вдруг вызывают сопереживание.

Диву даешься, насколько Ян не похож не только на своих коллег с континентальной части, но и на другого видного представителя тайваньского нью вейва — Цай Минляна, с которым Ян, по сути, исследовал практически одни и те же темы фрустрации общественного настроения, но почти под перпендикулярным углом зрения.

7 из 10

- Что он поет? Яркий летний день?

- Нет! Ярче. Ярче, летний день.

- Разве так можно? На слух как-то неправильно.

Эдвард Янг снимает неправильное кино: не там режет пленку, ставит камеру вдали, когда что-то хочется разглядеть и наоборот — пристально рассматривает, если хочется отвернуться. Тайвань, 1960 год. Страна принадлежит молодым, им скучно в рамках правил и установок беспомощных взрослых, их кумиры — гангстеры из нуаров и Элвис, им снятся знойные красотки и роскошная жизнь. Враждуют две группировки: Малый Театр и 271-я. У истории два полюса: стильный бандит Хани и его девушка Минг. Вокруг этих полюсов неспешно, словно планеты, курсируют люди и события: дележ сфер влияния, концерты, на которых зазывно мяучат фанаты сладких американских шлягеров, кровавые разборки и списанные задания, шаги в ночи, зависть, ревность, азартные игры и несчастные родители, которых судьба выбросила на остров.

Янг снимает неспешно, но именно затянутость делает его картины достоверными: часы тогда тянулись иначе, а молодые во все времена маялись под их гнетом, ведь это самое давящая и жуткая часть жизни; тело и мозг разрывает на части от мыслей и гормонов, хочется то петь и кричать, то сгореть в печи или сжечь в ней полмира, когда жаден до каждого вздоха и безразлична чужая боль. Когда хочется быть и не быть, здесь и не сейчас, в космосе и под землей, по уши в сексе или убить кого-то.

Сплетая в узел несколько сюжетных линий, автор выруливает на территорию буддистского восприятия мира: всему виной эго, а у подростка оно размером с планету. Оно требует себе удовольствий и мук, словно океан Солярис, оно мутирует ежеминутно и создает неподражаемые образы, словно инопланетный хищник, мимикрирует; подобно плющу, оно овивает мир и сжимает его, а он — хрупкий и ненадолго. Мальчики и девочки не думают о последствиях, ими управляет громогласное «я хочу», оно оставляет следы на лицах, сердцах и душах. И вот уже отцветает юность, от кинодив остаются пожелтевшие фотокарточки, от кумиров — бобины в мусорной корзине, а от любви — надгробия и пылкие письма.

10 из 10

Читая старые газеты, порой открываешь для себя странные или даже страшные истории, которым было не суждено попасть в учебники. Среди кучи статей об убийствах, насилях, ограблениях, которых достаточно в любые времена, иногда находятся те, что сложно просто пробежать глазами. За строками криминальной сводки прячется целый мир — сын застрелил отца, дочь отравила мать, сумасшедший послушник поджег храм, подросток зарезал подругу. Простой читатель может всего лишь ненадолго задуматься, но для писателей и режиссеров найти подобные истории — настоящая удача. И несколько слов из старой газеты превращаются в роман, или, как в случае Эдварда Янга, в четырехчасовой фильм.

Но странное убийство, обсуждавшееся газетами 1960-го года — не единственное, о чем эти четыре часа он рассказывает. Да и сложно сказать, какая у «Яркого летнего дня» основная тема. В одном из кадров главный герой обсуждает с предводителем уличной банды «Войну и Мир», и, может быть, именно с этой книгой режиссер и сравнивает свое творение — и в первом, и во втором — огромное количество персонажей, сюжетных линий и настроений. Но, если Толстой писал о временах, ставших историей, для Янга шестидесятые Тайваня были эпохой, которую ему пришлось пережить. Это был непростой период истории небольшого государства. Бежавшие после поражения Гоминьда в конце сороковых на остров китайцы оказались в совершенно ином мире, столкнувшись с неприязнью местных, чьи семьи жили там с незапамятных времен, и режимом Чан Кай Ши, не сильно уступавшим по жесткости тому, что существовал по другую сторону Тайваньского пролива.

Поколение Янга и Сяо Сира — центрального персонажа фильма, было первым, которому довелось родиться в эпоху «Белого Террора». Их родители еще помнили ужасы войны и пейзажи родных земель, где-нибудь в Гуанси или Шанхае, но детям пришлось расти в новом Тайване. Жизнь этих подростков была далеко не счастливой. Реальностью шестидесятых были уличные банды школьников, и членом одной из них был Сяо Сир. Впрочем, далеко не обычным. Его отец — чиновник не самого высокого ранга, во времена студенчества — представитель «передовой» молодежи Шанхая. Но судьба не позволила ему стать писателем или сложить голову на баррикадах, вместо этого выделив маленький дом, пять детей и однообразную работа. Сяо Сир, воспитанный в семье интеллегента, не вписывается в общество уличной шпаны, но стоять в стороне не может — таковы реалии жизни тайваньских подростков.

Конфликт, таким образом, неизбежен. Но это — лишь часть истории. Перечислять, из чего состоит фильм, бесполезно. Здесь есть и первая любовь, и допросы местного КГБ, и жизнь трущоб, и музыка Элвиса. Название, взятое из его песни — наверное, ирония. Действие фильма преимущественно проходит ночью, а мрачность самой истории отдает зимним холодом. Но удивительно, что Янгу удается вдохнуть в происходящее оптимизм. «Может, завтра будет лучше» — теплится надежда до самой последней сцены. И лучше, разумеется, не становится.

Жить в эпоху перемен — сложная вещь. Китайцы это знают наверняка, даже если известная пословица приписывается им несправедливо. Но еще более сложно в эпоху перемен приходится подросткам. У нас принято о детях войн и катастроф говорить с особым придыханием. В Китае, по крайне мере в его кинематографе, такого нет. Вышедший тремя годами позже «Яркого летнего дня» фильм «Под жарким солнцем», повествующий о подростках той же эпохи, но не тайбэйских, а пекинских, с фильмом Янга перекликается и его дополняет. Дети Культурной Революции и Белого Террора в девяностые, став режиссерами и писателями, начали говорить о временах своего детства. Может быть, отсюда — присущий таким фильмам оптимизм. Все-таки, какими бы сложными те времена не были, вспоминая их, режиссеры вспоминали свою юность, которая всегда остается в памяти в розоватых тонах.