Гобсек (1987)

Гобсек - ростовщик с каменным сердцем. Философ, который видит людей насквозь и считает, что каждый сам должен платить за свои слабости, а уж Живоглот ссудит нужную сумму.

'Вы глядите на горящие головни в камине и видите в огоньках женские лица, а я вижу только угли. Вы всему верите, а я ничему не верю', - говорит старик, но это не совсем правда.

Гобсек верит в силу золота. Он так же не свободен от страстей, как и его заёмщики. Он алчет денег и власти, которую они дают над людьми. Так что толку в его проницательности и умудрённости, если они не спасают старика от служения собственным порокам?..

Экранизировать Бальзака, этого энциклопедиста человеческой жизни, непросто. Тут ведь и истории героев, и лирические отступления о всех сторонах жизни, и прекрасные бытовые зарисовки. Словом, всего не охватить.

В ленте, снятой на студии 'Молдовафильм', главную роль исполняет Владимир Татосов. Гобсек из него получился отличный. Хорош и Сергей Бехтерев в роли Дервиля, который, собственно, и рассказывает нам историю старого ростовщика. Сначала, конечно, его изумление кажется слегка наигранным, но потом понимаешь, что только такими и могут быть переживания глубоко порядочного человека, впервые столкнувшегося с закулисьем человеческой жизни.

В роли красавицы Анастези де Ресто - Алла Будницкая (она мне почему-то Галину Польских всё время напоминала). Играет она вроде бы неплохо, но тонкости как будто недостаёт. Француженка всё ж таки.

Драматизм происходящего помогает передать музыка. Эдуард Артемьев умеет своими мелодиями пронизывать до экзистенциальных зрительских костей.

Последние сцены с Гобсеком очень напомнили историю с Александром Македонским, который, по легенде, приказал похоронить себя так, чтобы были видны его открытые руки, тем самым желая показать людям, что даже он, покоривший столько земель, уходит из жизни ни с чем.

Создатель фильма пошли дальше: они разглядели героев Бальзака в своих современниках. Этот ход далеко не всем зрителям пришёлся по вкусу, но зато он наглядно подтвердил мысль старого ростовщика - 'человек везде одинаков'.

Данную экранизацию уместно сравнить с более ранней, появившейся еще в 1936 году. Несмотря на весьма высокий уровень, экранизация первая почти полностью укладывается в прокрустово ложе сталинского соцреализма и выполнена в духе ретроспективного перспективизма. В ней значительно не то, что говорится о Франции 19 века, но то, что предвещает «сам скорый крах всего капиталистического мира». Прошло полвека, и в фильме Александра Орлова уже практически ничего не напоминает о сем нехитром методе. Вместо того, чтобы показывать Гобсека этаким пауком в банке с другими пауками, а редуцирование человеческого образа к различным тварям земным типично для пропагандистского дискурса, режиссер заостряет акценты на рефлексирующей составляющей бальзаковского героя. Он в фильме гораздо больше философ, нежели делец. Философ своеобразный, софистский и безжалостный к обломкам аристократического мира. Если в первом фильме акцентировались сцены непосредственного ведения дел, то в данной ленте действия меньше, потому что нет задачи вывести Гобсека именно безжалостным скупым рыцарем, буржуазным Кащеем. Квазифольклорность черт практически исчезла, и это даже радует, потому что на первый план выходит своеобразная, хоть и порядком искаженная «мораль» героя, не признающего гуманизм, но имеющего своеобразную честь, впрочем, бесконечно далекую от представлений о чести в благородных кругах, которые известны Гобсеку не через узкую щелку парадного входа, а через открытые ворота входа черного, где и предстают явными все тайные, но узнаваемо пошлые пороки потомков средневековых рыцарей.

Смущает одно, зачем все же к финалу режиссер вдруг вспоминает о старом добром принципе ретроспективного перспективизма. Перемещение из Парижа исторического в Париж современный приводит к показу мира весомого, зримого и грубого. Мира, который не наш, но построен в том числе и вот такими гобсеками, несмотря на то, что отрицательное в них перевешивает положительное. Но это уже не априорный приговор, вынесенный уже до самого создания кинопроизведения. Из него исчезает резонерство, и зритель растерян, как растерян и один из героев фильма, видящий перед собой вместо антитопоса, ночного царства наследников мира паукообразных времен первоначального накопления капитала, всего лишь реальность, а не условную декорацию. Видимо, это признак определенного рода симптоматики. Во второй половине 1980-х поменялись авторские стратегии. Вместо ценности обращения к тому или иному претексту вводится мотив актуализации социально-политических смыслов в экранизации классического произведения. Поэтому растерян не герой произведения, и даже режиссер, растерян сам зритель, отказывающийся видеть в Гобсеке нелепого монстра госпропаганды, но и не знающий еще такого способа реинтерпретации, который позволил бы рассмотреть снятый материал в контексте европейской эстетики, устроенной намного тоньше, чем простое отделение «чистых от нечистых», чем советское искусство пыталось заниматься едва ли не до самого своего печального конца.

6 из 10