Авиценна (1987)

Интересно посмотреть на третью по хронологии экранизацию биографии великого восточного ученого. Две из них сняты в Советском Союзе и отражают ключевые особенности (не только культурные, а скорее, историко-политические) тех времен, в которые они вышли на экраны.

В экранизации 1956 года Авиценна в фильме — идеально положительный персонаж, архетип врача, гуманиста, просвещенца, культурного деятеля и культурного героя. Характер героя непроницаем, в нем нет никаких противоречий, сомнений или даже мелких штришков дурного нрава. Рядом с ним могут быть правители из тех, что поумнее и ценят науки, и обязательно простые люди, проницательность которых всегда зашкаливает, в отличие от тех, кто олицетворяет власть. Этим второстепенным портретам противопоставлены как будто приходящие из сказки злые ханы и их их вельможи с воинами. Царство их держится на саблях и копьях, они религиозные мракобесы и гонители всего живого. Вот такой незамысловатый Мордор, по мнению создателей фильма, и есть богатейшая и разнообразнейшая по своим процессам и результатам жизнь исламского Востока в канун первого тысячелетия нашей эры.

В фильме 1982 года Авиценна именно Гений, причем не эпохи Просвещения, а скорее Возрождения. Опять же точнее, Возрождения, которое так и не наступило.

Вот истоки учености Авиценны, юности Гения, который из плавильного культурного котла Бухары и начинает получать первые формулы того, что станет позднее его универсальным научным знанием. Но это опять же не история как таковая, а скорее представление позднесоветского интеллигента о совершенном мире, где интеллигенция может и не быть близка народу, а заниматься своим делом.

Иранский мини-сериал тоже любопытен не эстетическим эффектом, а историк-политическим бэкграундом. После исламской революции 1970-х культура Ирана перестала быть светской, и неизвестно когда станет ли такой вообще. Понятно, что попытка представить Авиценну как зарю светского позитивистского мира здесь попросту невозможна. В сериале ученый не менее правоверный мусульманин, как и все остальные. Более того, в нем проявляются черты своеобразной святости: буквально с младых ногтей он выказывает истинную научную мудрость, не спорящую, впрочем, с верой. Отчасти Авиценна соотносим с образом «остроумного», который для остального мира более всего репрезентирован знаменитым Ходжой Насреддином: находчивость не всегда удел мудреца, но тут она является частью характера. Да и с сильными мира сего у героя оказываются весьма разнообразные отношения. Это совершенно опрокидывает остатки советских трактовок образа: и воинствующего безбожника первой экранизации, и продвинутого интеллигента второй. Но Авиценна отнюдь не сервилен, скорее в этом мотиве любопытен чисто внутренний, иранский момент: предпринятая против шаха контрмодерновая исламская революция сделала его фигуру неконвенциональной. С учетом того, что всякое выстраивание исторической достоверности в кинематографе неизбежно апокрифично, лучше рассмотреть сериал как реализацию ряда вполне современных по своим целям стратегий, в центре которых обнаруживается фигура главного героя как медиума ангажированной иранской политической обстановкой версии «истории».

И вот здесь-то и понимаешь, что фильм, сделанный в другой стране и в совершенно других условиях, почти неотличим от наших версий по своему основному посылу. Образ Авиценны недостаточен, он лишь эксплуатируется по тем или иным причинам, что можно делать практически бесконечно, так как всякий гений принципиально поливалентен и «рифмуется» почти с чем угодно почти всеми, кто в очередной раз решает объяснить нам с экрана, на чем стоит земля Русская или, к примеру, Среднеазиатская. Гений он как деньги — все стерпит.

6 из 10