Преступление и наказание (1983)

Причины и логика в фильме почти отсутствуют. Поскольку все мы знаем сюжет одноименной книги, мы самостоятельно наполняем бессвязные действия героев смыслами и мотивами. Но есть ли они?

История в картине бестолкова до комичности. Люди с какой-то тупой бесчувственностью совершают зло и добро, убивают и влюбляются, едят, спят, ходят, дышат. Все попытки разобраться, что к чему и зачем упираются в тупик. Нам, людям, свойственно искать закономерности жизни. Мы хотим понять логику мира, нам нужно верить, что все гармонично, у всего есть свои цели, что в конце концов мир устроен рационально.

Аки Каурисмяки рискнул предположить, что это не так. Или не совсем так. А что, если мы только думаем, что наша жизнь подчинена какому-то замыслу, что наши поступки совершаются по каким-то законам и что вообще жизнь устроена справедливо. Если абстрагироваться и посмотреть на планету людей со стороны, не окажется ли, что все просто так? Так, как есть, без всяких причинно-следственных связей, идет само по себе. Один без толку живет, другой без толку умирает, и нет никаких общих принципов.

Может, тогда и в фильме нет никакого смысла? Мне думается, что это не так.

Каурисмяки смотрит на своих бесприютных героев с юмором и даже какой-то нежностью. Люди в картине все без исключения вызывают жалость и даже умиление. Они живут, работают, мучаются. Нам так хочется, чтобы их жизни озарил свет. Но света нет. Как нет и тьмы. Виноваты ли в этом герои? Преступление в том, что они родились, а наказание — и есть сама жизнь. Разве они не запущены в эту жизнь, как насекомые в банку? Поживут, поживут, а потом их раздавит огромный топор. Тот самый, которым главный герой расчленил таракашку в начале картины.

Это, конечно, интеллектуальная игра, эдакая головоломка. Но если бы Каурисмяки был только насмешлив, если бы он изучал своих персонажей лишь с научной холодностью, эксперимент не имел бы большой цены. Но он умудряется сделать так, что мы ощущаем его любовь, жалость и мудрую улыбку. А это уже самый настоящий гуманизм.

7 из 10

Дебютное полнометражное кино замечательно режиссёра Аки Каурисмяки. Кино по произведению великого русского классика. Не смотря о мнении родства Финской и Русской души, Достоевского как такого в фильме нет. Вольная и довольно поверхностная интерпретация Преступления и Наказания. С другой стороны, совершенно не обязательно мерить категориями эти два произведения. Не знаю что конкретно хотел показать Аки в своей первой серьёзной работе и получилось ли это. Фильм всё же стоит рассматривать, как самостоятельное творение. Будем считать, что ссылка-упоминание о родоначальнике экзистенциализма имелась по авторским причинам, а не в качестве эксплуатации. Кино при этом самобытное, аутичсничное поведение актёров, если и не выражает сильных эмоций, но при этом неуловимо создаёт концептуальную атмосферу. Всё же общая идея исходит из источника. Но по моему эта идея принимает несколько другое русло в интерпретации Каурисмяки. При этом заслуга в создании интересной атмосферы, при общей статичности и меланхоличности именно режиссёра. Глубин Достоевского он конечно не достиг, но некую общую фаталистичную мысль, хотя и несколько выдернутую из контекста и скомканную, при этом довольно прямолинейно донёс. Опять же, если всё же не брать в расчёт, как эталон исследования человеческой души литературного произведения, честно говоря в полнометражной ленте воплотить все идеи наверное вообще не возможно, то кино хорошее. Впереди у режиссёра ещё очень много сильных, замечательных и восхитительных картин, а Преступление и Наказание послужило чёткой отправной точкой.

Одно из замечательных явлений в искусстве — хорошая актуализация хорошей классики. Помню, какое достойное впечатление на меня произвела «Кроткая» Робера Брессона, не опошленная ни единым кадром, сохранившая настроение романа, его запах, вкус.

Я не случайно вспомнила «Кроткую», хоть она и была снята лет за 15 до фильма Каурисмяки. Есть между ними сходство и по цветовому решению, и по темпу, спокойному, несуетному, без надрыва — а это одно из определяющих слов для характеристики творчества Достоевского. Какой-то холодной, тихой глубиной веет от этих кинолент.

Фильм Каурисмяки начинается в разделочном цеху. Но вы не увидите там море крови, здоровых мужиков, похожих на маньяков и страшные звуки. Светлое довольно чистое помещение. С самых первых кадров — мясо, кровь, кости. Убитый таракан — снова сигнал для знатоков Достоевского. Все предметы словно специально подобраны для подтверждения одного — мир материален — и не более.

Герой на удивление спокоен. В отличие от Раскольникова, по нему не скажешь — что внутри какая-то борьба, нерешительность, сомнение. Очень долго эти чувства не будут появляться перед зрителем. Убив предпринимателя, он растирает между пальцев его кровь, словно проверяет — такая же эта кровь, как у животных, животное ли человек?

Чтобы заполучить подобную мысль себе в голову, необходимо обладать определенным уровнем интеллекта, чего сложно ожидать от мясника. А если судить по его квартире — ее владелец не очень-то образован. Только потом, на следствии, выясняется, что он студент юридического факультета, не окончивший университет. Только потом выясняется, что убитый им человек сбил когда-то его невесту и был оправдан судом. Тогда-то и родилась в голове героя мысль-вопрос — в чьих руках правосудие? И может ли человек правосудием оправдать убийство?

Интересны слова следователя на одну характерную черту героя: «странный пустой взгляд». Он считает, что такая черта только увеличивает круг подозреваемых. Что же стало с миром, где так много людей, либо ничего в жизни не видящих, либо вот-вот отчаявшихся видеть, либо видящих фантасмагорию?

Приятель в кафетерии говорит о причинах его состояния — кровь портиться, органы разваливаются. Снова — лишь следствия и ни слова о настоящих причинах. В конце концов, начинаешь задумываться — не правда ли? Может, и нет ничего, кроме крови, органов и кожного покрова?

Как и герой Достоевского, он не знает, как отнестись к своему преступлению и как поступить. Он выбирает девушку, видевшую его рядом с трупом, потому что та стоит хоть на какой-то правде, и предоставляет ей решать — схватит его полиция или нет. И даже, когда их свели лицом к лицу, девушка ничего за него не сделала. Она не узнала его, но это была не дарованная свобода, а дарованный шанс обрести свободу самостоятельно. Причем мне кажется, изначально он видел именно личную поддержку и сочувствие в этом жесте неузнавания.

Допрос хорошо напоминает аналогичную сцену в романе между Раскольниковым и Порфирием Петровичем. Предположение о топоре только усиливает и так явную параллель. Но именно в этой сцене и случиться тот поворот, что разграничит два произведения — Достоевского и Каурисмяки. Герой одного считает, что дорогу нужно уступать, учитывая все «за» и «против». Герой другого — что все люди давно преступники, убийцы, воры, насильники, просто смелости не хватает, решимости, страха перед наказанием слишком много. Мысль об убийстве — убийство, а мысль об измене — измена. И разница, собственно, только в обстоятельствах, окружающих эту мысль.

Быть может, это уже дело рук 20 века, позади две мировые, Вьетнам, холодная война. Люди испытывают страх перед неизвестным, что решает их судьбу, в то же время, не имея сил принимать решения самостоятельно. Ясно одно — в этом новом Раскольникове гораздо больше хладнокровия и уверенности, чем в своем литературном прототипе.

Во-первых, смотря эту работу Аки Каурисмяки (его первый полнометражный художественный фильм), следует помнить одно — это НЕ экранизация романа Достоевского «Преступление и наказание». Даже более того — уберите название и пометку в титрах, что создан фильм по мотивам этого романа — и аналогия между ним и фильмом Каурисмяки перестанет быть очевидной.

Молодой мясник Рахикайнен убивает пятидесятилетнего бизнесмена как раз в день его рождения. Невольной свидетельницей становится девушка из службы доставки, которая, в результате, начинает выгораживать убийцу, и даже становится к нему небезразличной (попутно пытаясь отделаться от начальника, делающего ей недвусмысленные предложения и грозящегося сдать убийцу властям). Появляется, конечно и следователь, выполняющий функцию Порфирия Петровича, который уверен, что именно Рахикайнен — убийца, и он старательно пытается вывести преступника на чистую воду.

Если убрать название — получится несколько странная криминальная история, наполненная комичными, порой даже несколько абсурдными элементами (взять к примеру сцену убийства и первую встречу Рахикайнена и Евы). Но когда появляется название — происходящее начинает выглядеть совершенно по-новому, у слов и вещей появляется новый, порой двойной смысл. Мелочи, вроде первых кадров, где топор Рахикайнена рассекает насекомое или шутка убийцы про то, что он, из-за отсутствия убедительного алиби имел достаточно времени, что бы раздобыть топор и зарубить парочку бизнесменов — всё приобретает новый подтекст, играет, отражаясь в произведении Достоевского, и вообще имеет смысл только в связи с ним.

Само название — играет, становится частью истории и причиной её наполнения. Мы сразу узнаём персонажей, видим знакомый сюжет (хотя на сюжет романа он мало похож), додумываем смысл, хотя он-то, смысл, открывается в фильме по-новому.

Герой убивает, по его словам «просто так» (тут снова играет название, заставляя вспомнить теорию Раскольникова). Хотя у него есть мотив — месть, но его ненависть к жертве, которая могла побудить его на убийство, хоть и существует, как-то бледна и совершенно безразлична. Вообще вся история переполнена безразличием. «Раскольников» убивает, но вместо гнетущего постепенного осознания, ведущего к настоящему наказанию, вместо угрюмых блужданий по мрачному Петербургу — какое-то бессистемное хождение по яркому финскому городку, под музыку сменяющуюся от весёлой хумпы, к заунывным романсам и джазу с рок-н-роллом. Вся давящая атмосфера романа здесь практически отсутствует, а то, что от неё осталось герой объясняет низкими потолками в своей квартире (и вновь, об атмосфере мы говорим лишь потому, что эта мысль навязана нам воспоминанием о романе Достоевского). Главному герою, кажется, безразлично, что он убил человека — ему безразлично преступление и для него совершенно не очевидно наказание. Роль внутренних терзаний «раскольникова», выполняет свидетельница его преступления, словно специально вставленная в эту историю, что бы изобразить некий «протез» совести — она просит его сознаться в преступлении, хотя и сама она (пусть и пытается пробудить в Рахикайнене что-то человеческое), всё же безразлично относится к тому, что был убит человек и что убийца должен что-то при этом чувствовать (порой возникает ощущение, что она вообще ввязалась во всю эту историю из-за банальной скуки).

Инспектор тоже оказывается совсем не тем Порфирием Петровичем Достоевского.

- Может это сделал Рахикайнен, — предполагает следователь.

- Нет, это не соответствует его психологическому портрету,- отвечает инспектор.

- А какой у него психологический портрет?

-.. . не ясно.

Всего пара слов — и образ сломлен. Откликаясь на название мы ожидали остроумного и проницательного следователя, но здесь он, как и остальные герои — только видимость, за которой ничего нет. Фальшивый психологизм, фальшивая проницательность, за которыми прячется заурядный фигляр. И ловит этот инспектор такого же «пустого» Раскольникова — ведь в нём нет раскаяния потому, что нет смысла ни в его поступках, ни в том, что он о своих деяниях думает. Таким образом название дало нам, ещё до просмотра, ощущение глубоко психологической драмы, внутри которой оказались совершенно потерянные в мире персонажи, которым на всё наплевать, за поступками и словами которых ничего не стоит (хоть иногда они и порываются отыскать смысл, но тут же бросают, понимая, что и в поиске смысла нет).

Лишь в финале «Раскольников», так ничего и не осознавший, да и не двигавшийся по пути осознания, начинает говорить о насекомых, одним из которых он, возможно, стал, убив другое насекомое — и этим он на миг возвращается в колею Достоевского, но тут же оговаривается, что по сути ему «всё равно» — ему безразлично и его преступление и наказание (да и жизнь его, в заключении он не отличает от жизни на воле — и там и там одиночество). Ему безразлично и то, что будет после жизни, он лишь знает, что небес не будет — и здесь он ещё больше удаляется от Раскольникова Достоевского, который через наказание двинулся в противоположном направлении, придя к осознанию и взяв, в финале, в руки Евангелие.

В сумме — у Аки Каурисмяки получился остроумный фильм про современное преступление и современное наказание, в свете полной человеческой пустоты, поставленный на фоне «Преступления и наказания» классика русской литературы, где всё имело смысл. Это одновременно и изобличение современной пустоты и безразличия, и просто интересный ход — смысл рождается между двумя мало связанными друг с другом историями, поставленными рядом, и именно в нас, в нашей читательской памяти.

8 из 10

По-моему, главная ошибка в суждениях об этом фильме — это то, что его считают экранизацией. Название вводит в заблуждение, и зритель, усевшийся перед экраном, ждёт очередной экранизации Достоевского — а через двадцать минут начинает плеваться и возмущаться, что тут от великого русского классика осталось вообще.

Заглавие, пожалуй, никакой другой функции, кроме отсылочной, не несёт. Действительно, от первоисточника осталось три — четыре сюжетных хода, а половина персонажей «растворилась» в другой половине. Каурисмяки создал свой мир, но, с моей точки зрения, если бы он тупо экранизировал книгу, зачем это было бы нужно?! Дублировать то, что и так все знают?

Герои у Каурисмяки лишены всей той возвышенной мотивации, которая есть у персонажей Достоевского. Первое, что мы видим, — это то, как некто Раккихайнен, то бишь Раскольников, идёт и без всякой мотивации совершает убийство. Как выясняется дальше, никакой мотивации действительно нет, философии тоже (если не считать философией какой-то принцип, который Раккихайнен «хотел убить» — впрочем, больше о нём не говорится ни слова). Новоиспечённому Раскольникову просто по фиг, что делается вокруг, он живёт в каком-то вакууме, а само убийство оказывается актом мести за смерть любимой девушки. Сонечка (Эва) тоже не хочет ничего, кроме как избавиться от ненавистного любовника, и из-за духовной пустоты идёт к Раскольникову (почему так — непонятно; ср. ту же сюжетную линию в другом фильме Каурисмяки — «Огни городской окраины»). Сам этот любовник (Лужин — Свидригайлов) бросается под колёса трамвая после потери Сонечки. Миколка оказывается бомжом, который сознаётся в преступлении, когда ему уже ничего другого не остаётся — ведь он завладел вещами убитого, взяв у Раскольникова ключ от камеры хранения; у Достоевского, как мы помним, этот персонаж был не кем-то, а самим носителем искупительной жертвы. Даже образ самого Порфирия Петровича занижается и нивелируется до полной заурядности.

Что же получаем в результате? Мир, из которого вынут вектор движения и где наказание определяется не какими-то общими моральными нормами, как у Достоевского, а лишь тем, что в качестве оного сам определяет себе каждый (по словам Раккихайнена). А каждый чувствует себя именно «тварью дрожащей», «насекомым», вот и получается, что его наказание определяется его зажатостью, некоммуникабельностью и отсутствием целей в жизни. Лишён всего этого только Разумихин (финн с большими усами) — он, как никак, всё же что-то делает — учит английский, хочет поехать в Швецию, — но и то это далеко не Разумихин Достоевского, не человек-«солнце» отнюдь.

Вердикт: кино понравится далеко не всем, собственно, это видно по низкому рейтингу фильма. Однако тот аргумент, что Достоевский — великий русский классик и переосмыслять его нельзя, не принимается. Извините, в искусстве никто никому ничего не должен. К тому же качество экранизации явно выше, чем у того же нового «Тихого Дона». Это точно.

9 из 10