Марикен из Ньюмейхен (1974)

Первая полнометражная лента режиссера сразу же попала в программу Каннского кинофестиваля 1975 года и там привлекла внимание мэтра французской новой волны Эрика Ромера.

Сюжет цикличен, начало и конец идентичны: Марикен, объявленная ведьмой за связь с неким Муне, скрываясь от преследования инквизиции, встречает в лесу бродячий театр, во главе с одноглазым актёром по имени Муне, исполняющим роль Дьявола.

Атмосфера позаимствована с полотен Брейгеля и Босха — соотечественников Стеллинга: больные чумой в предсмертной агонии, калеки, нищие, уроды, грязные страшные лица; кабацкая теребень, готовая убить друг друга из-за пары монет; грязная любовь, которая может произойти прямо здесь где-нибудь в углу после нескольких щипков за мягкие места. И на этом фоне Марикен выглядит как будто из другого мира — невинное создание, размышляющее о смысле жизни и смерти.

Марикен становится женщиной Муне, она будто бы не видит его жестоких деяний, верит ему, идеализирует его. Буквально в двух шагах от неё льется кровь, гибнут люди — но если не поднимать глаза, срывая цветы на лугу, то можно всего этого и не заметить. Если ей говорят про Муне что-то плохое, то она игнорирует это. Однако разочарование к Марикен придет, но, быть может, слишком поздно. А потом она снова убежит за ворота города и снова встретит Муне.

Тема влечения человека к дьяволу и неотвратимости соблазения им плавно перетекает к вопросу реальности существования высших сил зла. Мысленно прокручивая пленку назад, убеждаешься, что нет прямых доказательств участия Муне в злодеяниях: люди сами убивали друг друга, насиловали, а потом сами же искали на кого бы свалить вину. А в момент, когда Марикен в отражении обычного козла в пруду мерещится голова Дьявола, возникает вопрос, а был ли он вообще?

7 из 10

Удалось на прошлой неделе выбраться за рамки мейнстримного кино и при этом посетить кинотеатр — действия, сразу скажу, порой взаимоисключающие. «Марикен из Ньюмейхена», снятое Йосом Стеллингом в далеком 74-ом году, — пример кондовой авторской киноклассики, которую не то чтобы с попкорном смотреть не принято, но даже чаем запивать не позволительно.

В основе сюжета лежит история девушки с лицом Веры Брежневой, оказавшейся в охваченной чумой средневековой Европе, которая даже внешне мало отличима от картин ада Босха, а ее обитатели перестают смахивать на людей. Лично для меня сейчас классики того времени смотрятся несколько наивно, поскольку люди с экрана декларируют в целом совсем не глупые вещи, делают это очень изящно и профессионально, но все сказанное уже не то чтобы перестало быть удивительным, а стало настолько реальным, что ты не испытываешь того шока, который вызывал тот же Стеллинг у жюри Каннского фестиваля 75-го. Например, на том же фестивале взорвалась небольшая бомба, подложенная «Комитетом народной борьбы против растления человека». Кто-то на подобное способен в 2009, где с экранов растлевать и расшатывать сетку ценностей продолжают Мендоза или Торнтон? Вот поэтому кино Стеллинга в силу времени становится интересным и важным уже как историческое наследие, как ступеньки к нынешнему декадентству.

Режиссер шершавым языком кино полосует больную (во всех смыслах) Европу, которая, охотясь за Дьяволом, не заметила, как сама обернулось рогатым в этой погоне. Уже в самом начале камера выныривает из толпы и смотрит за процессией, ведущей на смерть грешников, которые скованы цепями и гнутся под тяжестью креста, на котором, видимо, будет распяты. Так несколько столетий назад был распят другой, невиновный; грабли расставлены — наступай. Стеллинга приятно смотреть, приятно видеть как человек работает приемами исключительно из мира кино, без всяких манипуляций и лишних слов — картинка на экране рассказывает историю, надо просто смотреть и научиться ее считывать, потому что голос за кадром не будет вести вас за руку, а замолкнет, предоставляя право додумывать самому.

А вообще по-тихому так жалко, что никто теперь не взрывает бомбы на фестивалях. Цветная революция и «Банду Эльцина под суд!» — это все так спекуляционно по сравнению с «Комитетом народной борьбы против растления человека». Это не борьба за пенсии или свободы печати, это просьба вернуть нам координаты духовности.

Вообще как-то странно, что про этот фильм на русском языке нельзя найти никакой информации. Другим, более известным фильмам Стеллинга, этот мало уступает. «Марикен», впрочем, отличается от большинства произведений режиссёра — тем, что в фильме произносят диалоги, и даже немало, но то, что остаётся неизменным, — это неповторимый киноязык, выстроенный во многом на приёмах живописи.

Эстетика средневекового карнавала, апокалиптические видения главной героини, неизменный пессимизм — всё это вполне способно произвести крайне мрачное впечатление. «Марикен из Ньюмейхена» — фильм о девушке, которая искала чего-то светлого, но была обманута в своих сокровенных ожиданиях. «Смерть — это понятно, а что такое жизнь?» — вот главный вопрос фильма, озвученный в одном из первых эпизодов. Логика сюжета не позволяет ответить на этот вопрос. Ибо в воспоминаниях Марикен образ бродячего актёра, бросившего её, гиперболизируется в своих худших чертах и приобретает черты самого Дьявола. А вокруг этого отнюдь не симпатичного персонажа ничего, кроме зла, быть не может.

Впрочем, нет, Муне не виноват в том зле, которое делается вокруг него. Он, как это легко увидеть, просто стоит и наблюдает. Если даже он совершает ограбление — нищий, невольный свидетель преступления (очень похож на персонажа одной из картин Брейгеля), погибает сам. Он даёт людям монеты — и те готовы перегрызть друг другу глотки, чтобы ими завладеть. Он застаёт насильников на месте преступления — и те сами убивают своего главаря. Он втыкает нож в стенку, чтобы повесить на него свои вещи, — и попадает в глаз подглядывающего… Всё зло коренится в самих людях, жадность и похоть — два главных порока, по Стеллингу, — обращаются против них самих. Образ чумы — жуткие сцены в начале и конце фильма — становится символом Божьего наказания. Впрочем, оправдываемого логикой сюжета. Вот только страдают опять невиновные…

Фильм последовательно выдержан в духе сюрреализма (однако не в духе Дали — скорее Линча), благодаря чему приобретает особенно мрачный колорит. Воспринимается буквально как приговор человечеству.

7 из 10