Шепоты и крики (1972)

В романе Германа Гессе «Игра в бисер» Иозеф Кнехт, пройдя все ступени обучения, получив главный совет от учителя музыки, опекавшего его с юных лет, что истину нужно искать не в книгах или в игре, а в самом себе, у отшельника китайца научился медитировать и находится в гармонии наедине с собой. Попав в монастырь при ордене, он познакомился с удивительным человеком Тегуляриусом, который поведал ему о новаторских и поистине поэтических произведениях искусства. Приводя аналогии с медиативным и успокаивающим романом Гессе, могу сказать, что «Шепоты и крики» для меня - совершенная картина, в которой сталкиваются противоположные характеры двух верующих и бескорыстных женщин и двух эгоистичных сестер. Это фильм-медитация, сопровождаемый не покидающим ужасом до самого конца, где этот самый ужас доведен до апогея с плачущим трупом на кровати, который лучше всего узреть, отстранившись от внешнего мира, и побыть наедине с этими несчастными и усталыми людьми.

В фильме видна грань между приземленными людьми и возвышенными, бескорыстными, и правит этой игрой художник, ставящий вечные вопросы бытия. Своей притягательной силой режиссер распоряжается как учитель и воспитатель, критикуя мещанство и черствость людей, находящихся в бессилии от отсутствия веры. Но Бергман - не только наставник нравственного воспитания своих зрителей, но и талантливый хирург, препарирующий душу человека. По его мнению, душа имеет красный оттенок, которым пропитан весь фильм, играющий роль катализатора в драматической составляющей фильма. Под стук часов распорядок дня на каждый день известен и однообразен, все заняты собой кроме Анны и больной, ведущей дневник, который прочтет лишь не родной ей человек.

Эгоизм и неприятие открытости к ближнему своему разъединяет сестер, а все их жилище и вправду похоже на какой-то кошмарный сон или кукольный театр. Мгновения тишины и уединения разрывают личные физические прихоти родных больной: у Марии это врач Давид, а у Карин - ее муж, которого она терпеть не может. Крупные планы Нюквиста безупречны, но в них мы не видим ничего, кроме безразличия и не удивительно, что Давид первым замечает тот же самый эгоизм на лице Марии. Только Анну режиссер наделил чувством нежной теплоты и бескорыстия, всегда готовую прийти на помощь. Эта игра людей в жизнь с поисками своих собственных смыслов, где иллюзия счастья в застывших воспоминаниях кажется двоякой, для одной из сестер будет ложью, а для другой счастьем. Комплекс вины приводит к экстремальным и порой вульгарным поступкам, в эту игру легко попасть, но так тяжело выбраться без веры.

Если проводить аналогии с классификацией музыкальных шедевров в разные эпохи упадка или же возрождения культуры, о которых писал все тот же Гессе, то «Шепоты и крики» - это многоплановое кино, где каждый раз можно находить потаенные секреты душевного состояния нашего общества и нравственного разложения. Бергман задал высокую планку в разговоре о смерти, где слезы мертвого человека более искренни, чем у живых людей. Парадоксальным образом фильм, повествующий об угасании и смерти человеческой жизни, все же о вере.

Немногим учителям в искусстве удавалось так возвысить человека на кинопленке: в одном ряду с Бергманом стоят Дрейер и Тарковский, но просматривая спустя несколько лет «Шепоты и крики», я наткнулся на людей находящихся в большей беде, чем я сам. Здесь есть кровопускания, а также истеричные разговоры о самоубийстве, где доброта принимается за слабость, и этой самой доброте можно дать сильную пощечину, чтоб знала, с каким типом людей имеет дело. И только безмолвная Анна оставляет чувство сожаления, но благо я таких бескорыстных людей встречал не раз на своем пути, а значит не все потеряно.

Спасибо, мастер, за такой важный урок.

Кроваво-красное. Апологетом считается джалло и Ардженто. Напрасно ли? Бергман доказывает обратное своим эмоциональным триллером. Абсолютно темное камерное пространство, наполненное всполохами страстных эмоций и алыми стенами. Многоуровневое уравнение отношений, решить которое под силу единицам. Из полунамеков и фантазий ощущение реального размывается, отходя в тень пасмурного анамнеза памяти. Вместо женского броманса - раздоры и вопли боли, игра и вакуум чувств, экзальтированное неумение делиться теплом с близкими, поддерживать и сопереживать.

Вернер Херцог говорил, что для Бергмана, отправной точкой, является человеческое лицо. Бесспорно. Фильм рассчитан по театральной формуле, поэтому разрушенные коммуникации между персонажами выходят на первый план. Ресентимент сквозит сквозь зрачки и линии губ, равнодушие зафиксировано на веках и спрятано в словах. В общем, очередное режиссерское откровение, которое в современном перенасыщенном мире до сих пор смотрится на одном дыхании.

Завороженно, будто ребенок, ловишь эти тени и взгляды. К чему это малоподвижное морализаторство без цели, когда можно не просто говорить, а устроить настоящий сканворд для зрителей. Деструктивное напряжение рвется через пелену экрана, нагнетая меркантильное возбуждение. Тошнотворное чувство отравы. Любимый киноопыт для убаюкивания некоторых, опасность потери равновесия для других. Строгой формулы не существует! Кино должно оказывать воздействие тем или иным образом, чтобы даже неподготовленный зритель был в состоянии осознать величину замысла. Лишь бы оно не бередило старые раны и не вызывало нравственное замешательство.

Хаотичность восхищения может быть выражена даже в беззаботной фразе, брошенной сразу после выхода из зала: «Ничего не понятно, но очень красиво.» Все! Этого уже достаточно. Форма описана. Если хочется двигаться дальше разбираться в содержании происходящего, то можно направить запрос в Википедию или на другие популярные ресурсы. Этот важный домашний эксперимент должен помочь сфокусировать, выловить завуалированный смысл. Но если после чтения ничего не прояснилось, и ваш сачок пуст, то ничего страшного. Вы хотя бы пытались! Даже не у каждого профессионала есть с собой шпаргалка по поиску интертекстуальности, так что не стоит волноваться. Это лишь начало погружения (знакомства).

Невероятно сложно выделить в произведении что-то одно, указать конкретную деталь, предмет, в котором скрыта абсолютная истина, когда сам Бергман так упорно многогранен и необозрим (хотя многие пытались). Он не щадит зрителя, не нянчится и не нежничает с ним. Единственное его требование – психологическая устойчивость и железное терпение. Только они помогут найти ключи от ящика с тайными знаками и артефактами. Пускай даже в этом портативном квесте часто приходится соревноваться в поиске смыслов с более опытными мастерами, ничего страшного, лично я не люблю безопасные развлечения.

Поиск интерпретаций – весьма неблагодарное дело. Кажется заметить что-то потаенное и скрытое от непроницательных глаз – на самом деле не так уж и важно. Ведь точно определить этот торжественный момент «посвящения в тайны кинематографа» практически невозможно. Когда чувство собственной киноудовлетворенности и самодовольства открывает мрачные двери в мир артхауса, где ничего не понятно, но так много воодушевляющей левитации, становится душновато. Главное, чтобы хватало времени на новые просмотры и счастливые открытия. Ведь удовольствие от просмотра зачастую не зависит от принятия и понимания происходящего на экране.

В своей знаменитой работе «Шёпоты и крики» Ингмар Бергман представил на экране любимых актрис своего творчества разных его периодов. Звезда начального периода кинематографии мастера Харриет Андерссон, снявшаяся в таких известных картинах, как «Лето с Моникой», «Улыбки летней ночи» и «Сквозь тусклое стекло», играет тяжело больную девушку из аристократической семьи, которая проводит остаток суровых дней в фамильном поместье. За ней ухаживают две сестры и семейная служанка Анна.

Старшая сестра в исполнении Ингрид Тулин, блиставшая у мэтра в таких картинах, как «У истоков жизни», «Причастие» и «Молчание», вышедшие в годы творческой зрелости постановщика, отличается от других сурово-холодным нравом, не желающим принимать любовь от кого-либо, истоки которого лежат глубоко в детстве.

Младшая сестра напротив же пышет любвеобильностью ко всему окружающему, возможно по причине того, что когда-то именно она была любимицей матери, на которую она похожа как две капли воды. Её в картине сыграла звезда шедевров скандинавского мастера Лив Ульман, проявившая себя изумительно в таких лентах, как «Персона», «Стыд», а позже в «Сценах из супружеской жизни».

Служанка в исполнении малоизвестной Кари Сюльван испытывает наиболее естественные чувства к умирающей героине, проявляя истинную любовь, которую она никогда не ощущала от родных сестер.

Картина полна воспоминаний всех ключевых персонажей, отображающих неудовлетворенность прожитой на данный момент жизни, в которой есть место горьким потерям и необратимым обстоятельствам, мешающим проявить лучшее, что есть внутри.

Финальная сцена поражает печалью и одновременной радостью главной героини от долгожданной встречи с родными сестрами. Лишь в этот момент Любовь нахлынула с огромной мощью в беспокойное сердце героини. Но и этого момента было достаточно, чтобы подготовить себя к чему-то большему.

Великолепная актёрская игра, филигранная режиссёрская работа и поразительно тонкое раскрытие человеческой натуры сформировали очередное бесценное творение великого кинодеятеля Ингмара Бергмана.

Как вынести эту боль при жизни? Отпустить её. Ведь если не отпустишь, будешь ли в действительности жить?..

И действительно, фильм получился, на мой взгляд, шедевром с визуальной стороны — от подобранных основных цветов картины (красный, белый, чёрный), отличной операторской работы Нюквиста, за которую он, в дальнейшем, получил несколько престижных наград, включая оскар, до тотального контроля всего, что появляется перед камерой: гримы, причёски, костюмы, мебель, обои, даже мелкие предметы интерьера, типа свечей и статуэток — всё было тщательно проверено по отдельности перед объективом.

Картина демонстрирует взаимоотношения между сёстрами, встретившимися в семейном особняке по просьбе одной из них — умирающей от рака Агнес. Приехавшие сёстры, совершенно не похожие друг на друга, но одинаково не способные кого-либо любить кроме себя, всё-таки поддерживают отношения между собой, и проявляют редкое внимание к умирающей сестре, только потому, что их связывает кровное родство. Обеих сестёр мало волнуют мучения Агнес, у них своя личная жизнь, со своими заботами и проблемами. Мария — наслаждается своей красотой, молодостью, она буквально наполнена жизнью, и наблюдать за смертью ей очень сложно и неприятно. Карин — замкнутая, сильная женщина, многое пережившая. Из-за своих разочарований в людях и в жизни в целом, она разучилась проявлять заботу, и больше не хочет выставлять свои чувства напоказ, а ведь Агнес необходимы забота и поддержка от родных людей, которой ей очень не достаёт. Но помимо трёх сестёр, в доме ещё находится Анна — служанка, нанятая для присмотра за больной. И именно в Анне, Агнес находит для себя по-настоящему родного, близкого ей человека, способного не только менять ей постельное бельё и приносить еду, но и не притворно сопереживать, по-матерински заботиться и проявлять к ней настоящие, искренние чувства.

Своим замыслом, картина старается показать, что настоящие близкие люди, могут быть ни те, с которыми вы имеете родство, а те, в которых вы можете найти нечто своё, близкое по чувству и духу.

В дневниках Бергман часто называл «Шёпоты и крики» фильмом-утешением. Возможно, режиссёр и вправду утешал себя тем, что в чужих людях можно найти родных. Быть может, его кровные родственники не проявили в его сторону должной заботы и внимания, в те моменты, когда он в них очень нуждался, и в дальнейшей жизни, он искал недоданный любви и поддержки в посторонних людях.

Апофеозом творчества великого шведа и становится его лента 70-х годов «Шепоты и крики», не связанная уже с конкретными текстами Кьеркегора, но лучше остальных выражающая сам дух его экзистенциальной философии, в ней вечные вопросы обнажены до невыносимости, стремление к истине и выстаивание перед лицом смерти изображены во всей неприкрытой и беспощадной ясности. Сейчас уже, спустя тринадцать лет после первого просмотра «Шепоты и крики» не оказывают того ошеломляющего воздействия на нас, как тогда, когда автору этих строк было 19 лет.

Многое в картине кажется сейчас искусственным и вымученным, персонажи -пунктирными и недоработанными, стремление усилить визуальную составляющую — чрезмерным, но тем не менее, эта лента развивает фирменные бергмановские темы с редкой для режиссера неумолимостью и безжалостностью. Беря за основу сценарной концепции отношения трех сестер, постановщик делает не просто реверанс в сторону Чехова, он обогащает абсурдизм его драматургии страшными натуралистическими деталями человеческого умирания.

Одна из сестер угасает от смертельной болезни, две другие не могут найти общий язык, лишь служанка, потерявшая дочь, оказывается единственной утешительницей для умирающей. Активно используя крупные планы камера Нюквиста вгрызается в нутро человеческих душ, стремясь докопаться до истины во что бы то ни стало. Мария ищет себя в чувственных удовольствиях (Лив Ульман сексуальна как никогда), Карен напротив уходит с головой в дела, все более становясь мужеподобной (Ингрид Тулин жестка и мускулинна). Примечательна речь священника у тела умершей Агнес: в ней Бергман-сценарист демонстрирует, что декларируемый им атеизм не больше, чем бравада, проникновенные, искренние слова о встрече души с Богом мог написать и потребовать от актера так это сыграть лишь верующий.

«Шепоты и крики» — концентрированно кьеркегоровское кино, ибо как ни в одном другом фильме Бергмана здесь ощутим Angst — понятие, введенное датским философом, означающим экзистенциальный ужас, страх не только перед смертью, но вообще перед бытием, «миром», как назовет его позже Хайдеггер. Сцены умирания в картине страшны, но все же кратковременны, гораздо страшнее переживания тех, кто остался в живых, и кто наблюдает смерть Другого. Это можно уподобить чувствам Богоматери на Голгофе: Она все знала и понимала, но ничего не могла сделать, видя страдания своего Сына. И здесь вновь Бергман демонстрирует себя как христианский художник, потому что иконографические аллюзии очевидны в сценах утешения Агнес служанкой Анной.

Анна — единственный персонаж картины, не зацикленный сам на себе, лишь она способна к состраданию, чужая боль для нее — ее личная боль. Ограничиваясь в картине лишь женскими персонажами, вводя мужчин в сюжет как статистов, Берман, подобно Фассбиндеру в «Горьких слезах Петры фон Кант» (ленте, снятой в том же году, что и «Шепоты и крики», что удивительно!) показывает зрителю гигантские ресурсы женской души, способной пережить невыносимое. Там, где мужчина кончает собой, как герой Макса фон Сюдова в «Причастии», женщина идет дальше, продолжает жить, скрепя сердце.

«Шепоты и крики» — картина знаковая для позднего Бергмана, как многие его зрелые ленты, она похожа на сон, и родилась из сна (как он сам писал в своей книге «Картины»: «фильм родился из сцены трех женщин на красном фоне»), в ней много нелогичного и шокирующего (взять, к примеру, самоистязание Карин), но она не оставляет несмотря на все это давящего чувства, не причиняет такой острой боли как «Причастие», в ней есть просвет, вера в то, что любое страдание наполнено смыслом, что оно приближает нас к Богу, тем более если это со-страдание.

И несмотря на непонимание Божественного замысла, на порой неспособность соединить свою волю с волей тоже страдавшего Бога, бергмановский герой подобно Кьеркегору может воскликнуть: «Даже если я буду единственным непомилованным грешником в аду, то и там я буду прославлять Его справедливость».

Удивительная абсолютно работа Бергмана, совершенно для него нетипичная, пожалуй, однако же то ни в коей мере не умаляет ни её значимости, ни глубины содержания.

Казалось бы, история до неприличного банальна — три сестры обитают вместе, в одном доме, под неусыпным контролем прислуги и, разумеется, как водится в таких ситуациях, только лишь у одной из них наличествует супруг. К тому же, одна из них неизлечимо больна вот уже на протяжении двадцати лет, и состояние только лишь ухудшается. Третья — разумеется, опять же в лучших традициях данной стилистики, чопорная и достаточно холодная в общении так называемая «старая дева».

В чём суть — да отнюдь не в болезни одной из сестёр, к ней-то как раз за долгие годы все уже более чем успели привыкнуть. Тем более, что и не тяготит она никого ровным счётом, кроме верной прислуги. Суть даже не в сложнейших перипетиях во взаимоотношениях супругов, основанных на постоянных изменах жены. И даже не в патологической ревности третьей сестры, тоже абсолютно в духе времени, направленной то на сестёр, то вглубь самой себя. Скажем прямо — а к кому испытывать болезненное влечение, если, по сути, в усадьбе-то больше и нет никого?

Суть в ином, и, пожалуй, в данной работе именно этот монолог и является единственно ключевым — в том, насколько остро желание священника, точнее сказать, духовника переложить грехи всех окружающих людей на усопшую сестру. В прямом смысле, дескать, именно ей должно и полагается дойти до самого Бога и отмолить всё то, что сотворили все, близкие ей. При условии, что она около двадцати лет болела, она-то явно сама согрешить не могла, не вставая с постели практически и лишь иногда выбираясь на прогулки, под контролем семьи, это сложновато сделать даже чисто технически.

Что абсолютно не мешает духовнику именно её и понукать непомерными грехами, и повлекшими столь серьёзные и мучительные страдания, и необходимостью чуть ли не духовно-нравственного отмщения за семью, более того — он настолько уверен в своей правоте, что неясно даже — серьёзен он в своём высказывании или же это всё столь умело и тонко завуалированный сарказм в отношении самой веры.

Но вот именно эта проблематика в работе и любопытна, потому как, в конечном счёте, именно из-за этих понуканий до самых похорон тело покойной упокоиться и не может, продолжая терроризировать всю семью.

И ключевой-то вопрос здесь, поднимаемый Бергманом — а можно ли её действия назвать сколь бы то ни было неверными или непростительными, при том условии, что по всей логике лишь она в данной семье и была практически безгрешна? Ну и вопрос самого факта необходимости покаяния тоже стоит не менее остро.

Помимо этого, разумеется, Бергман не обходит стороной и темы эгоизма, чёрствости и тотального равнодушия, хоть и уделяет им куда меньшее внимание, нежели в остальных работах.

Но всё же, как ни крути, вопрос перекладывания ответственности здесь куда более важным оказывается. А данная проблематика актуальности не теряет никогда.

Эта картина Ингмара Бергмана — пожалуй, одно из самых безжалостных произведений мирового кинематографа. В отличие от бергмановской «Земляничной поляны», в которой, при всей её депрессивности, всё же есть какое-то подобие катарсиса, «Шёпоты и крики» погружает в атмосферу невыразимой печали, показывая зрителям, до какой глубины морального падения может довести человека равнодушие, ложь и ненависть, демонстрирует, во что превращаются люди, утратившие способность любить и сопереживать.

Две сестры посещают третью, умирающую от тяжёлой болезни. Казалось бы, совершенно обычная житейская ситуация, однако режиссёр наполняет её своеобразным смыслом, символически противопоставляя кроткую и добрую Агнес, которая даже после смерти не способна обрести покой, моля хотя бы о капле сочувствия и любви, её сёстрам, которые заживо похоронили себя. И если одна, с детства лишённая любви и тепла, сначала со стороны матери, для которой она была почти чужим человеком, а затем и со стороны мужа, холодного и расчётливого циника, погрузилась в самые глубины ненависти к миру, человечеству и самой себе, то вторая стала пустой и ветреной особой, живущей эрзац-чувствами, самовлюблённой и такой же равнодушной по отношению к своим близким. Сухие, безразличные, полные пренебрежения, сёстры если и способны позаботиться о, казалось бы, близком человеке, то лишь на уровне формальных, суетливых действий; для них умирающая родственница — обуза, и если они о чём-то и сожалеют, то разве что об отдельных моментах прошлого, связанных с ней. И им, опять же, противопоставлена служанка Анна, которая может по-настоящему любить и сопереживать Агнес, относясь к ней, словно к родной дочери. И, увы, никому, кроме смертельно больной Агнес, её любовь и забота попросту не нужны.

Тягучая, давящая, напряжённая атмосфера «Шёпотов и криков» подчёркивается контрастной цветовой гаммой. Обилие кроваво-красного цвета стен, полов и штор, сочетающегося с белизной платьев и одеял, чернотой костюмов и траурных вуалей, дополнительно воздействует на психику и в то же время подчёркивает как мучительное ожидание конца, так и напряжённые отношения между персонажами. Без великолепного визуального ряда и потрясающей операторской работы Свена Нюквиста этот фильм вряд ли стал бы настолько тяжёлым и мрачным.

Пожалуй, один из самых щемящих моментов фильма — это его концовка, когда каждая из двух оставшихся сестёр пытается найти путь к примирению, хотя бы самую малость сблизиться — и натыкается на стену. Стену непонимания, равнодушия и ненависти, стену, которую они возвели собственными руками. Глубоко несчастные, героини хоть и какой-то частицей своих душ стремятся к подлинной любви и взаимопониманию, но духовная слепота сводит все их стремления на нет.

Вердикт — необычайно сильная и тяжёлая драма обо всей порочности человеческих душ, подлинное произведение искусства, пронизанное щемящей грустью и мраком. Впечатлительного человека способна погрузить в депрессию на несколько дней.

10 из 10

Фильм, который поднимает, пожалуй, одну из острейших тем: отношения в семье, любовь и принятие, что делать, если не связанные кровью люди оказываются роднее, чем так называемые самые близкие.

Все мы (хорошо, может, за всех не стоит, но точно многие) воспитаны в риторике того, что родственников не выбирают, их обязательно нужно любить, за все прощать, в любом случае общаться и вообще жертвовать для них собой. Немедленно сложите на алтарь семейных ценностей все, что у вас есть. Немедленно! А затем смотрите, как это топчут и жгут, ибо никому не нужны ваши жертвоприношения.

Прекрасный Бергман показывает, как женщина, разрываемая агонией, умирает вовсе не от какой-то там болезни, а от нелюбви. С детства она чувствовала себя ненужной, одинокой, покинутой; ревновала мать к другим сестрам и ждала лишь попреков. И та боль, которая появилась в маленькой девочке, с годами разрослась в нечто неуправляемое.

В финале Бергман легким движением выдает, что шепоты и крики, которые постоянно слышала героиня (болевшая), стихли однажды — когда рядом были сестры и заботливая сиделка (с которой не обошлось без телесного тепла), они были спокойны, дружелюбны и вполне радостны. Вот это ощущение гармонии, любви и просто счастья и стало тем светом, который победил тьму с ее шепотами и криками.

Параллельно, конечно, эта тема (поиска себя, любви, понимания) раскрыта и в линиях других героинь. И это дает дополнительную почву для рассуждений о том, что неудовлетворенная жажда любви и понимания из детства тянется через всю жизнь. Невротические перепады настроения, неуверенность в себе, сознательный отказ от чувственности либо гипертрофированная демонстрация ее — все это следствия тех детских проблем, которые взрослые люди не могут решить. Какими бы мудрыми и сильными они себя ни считали.

Вывод каждый делает сам.

Фильм-исследование природы женской энергии (не энергии присущей женщинам, а именно женской энергии — Анимы, которая есть и у мужчин и у женщин). Именно данная энергия дает людям любовь, смех, слезы и желание дышать.

Трудно сказать, что в фильме разворачиваются какие-то события, мы видим, как мучительно умирает (от нехватки воздуха, кислорода) Агнес. Ее окружают ее самые близкие люди — сестры Карин и Мария, и служанка Анна. Агнес любит своих сестер, но близости между сестрами нет. Единственный человек, дающий искреннюю заботу Агнес — это служанка Анна (потерявшая во время болезни свою дочь).

Агнес не приятны прикосновения мужчин. Карин убивает свое женское начало, она сама признается, что ее жизнь настолько стала механической, что она думает о самоубийстве, прикосновения ей не приятны. Мария — некогда пылкая девушка, но теперь на ее лице только лживая улыбка и равнодушие. Мария не смогла из очаровательной девушки превратиться во взрослую женщину (она все так же пытается играть глазками и улыбками, иметь любовников — но это ей уже не помогает), а Карин — сразу стала замороженной старухой, убив все свои эмоции.

На мой взгляд, сам Бергман указывает на одно из возможных спасений — это религия, вера в Бога (она есть у Агнес — об этом говорит священник, также показана сцена моления Анны). Смысл жизни по Бергману — это любовь, забота о других, смирение.

Сквозь весь фильм проходит механическое тиканье часов, в зарисовке много скульптур (застывшая жизнь/красота/энергия), в комнате Марии — куклы и большой кукольный домик. Энергия в фильме — это красные стены, кровь героев и их пронзительные крики.

8 из 10

Комната. Красные стены. Три сестры. Одна умирает… Вот и весь сюжет «Шепотов и криков», тут нет неожиданных поворотов сюжета, хитросплетенных диалогов, нет и некой масштабности происходящего при локализованности событий. Но, тем не менее, это безусловный шедевр. Почему, спросите вы? Фильм легко пробирается через экран и хватает зрителя за горло, будто пресловутый «Звонок», ведь Бергман в очередной раз показывает то что рано или поздно ощутил или ощутит каждый из нас. Это, конечно же, смерть. Смерть, которая находится рядом, ласкает кого-то рядом с тобой, ты даже можешь ощутить ее дыхание, а если не будешь осторожен, то она обожжёт или заберет с собой.

Интересно, что идея «Шепотов и криков» пришла к Бергману во время его работы над фильмом «Прикосновение» вышедшим на год раньше. То самое прикосновение, которого до изнеможения жаждут сестры Агнес, но в то же время и боятся его, боятся перепрыгнуть языки губительного пламени бушующего вокруг постели своей родной сестры. Смерть здесь обретает незримую форму, что стучится в дверь, которая разделяет сестер друг о друга.

Секрет этого фильма в его простоте и легкости, с которой он пересекает эту неизбежную границу между фильмом и реальностью. Бергман уникален тем, что дает возможность прикоснуться к вашим же тайнам, спрятанным далеко за изнанкой души, к тайнам, зачастую отвергнутым и болезненным, но от этого не менее притягательным и сладким. В конце отмечу потрясающий ансамбль актеров и в особенности Хариетт Андерсон, ее улыбку на умирающем лице я, наверное, не забуду уже никогда.

10/10

Известно, как поступают с больными домашними или фермерскими животными. Их усыпляют, забивают или пристреливают, достигая такими действиями двойной выгоды и для себя, и для самого несчастного существа, чьи тяжкие страдания пресекаются в одно мгновение. Поведение животных, явно сознающих близкую кончину, достойно пристального изучения. Кошки, например, не только не требуют к своей персоне никакого внимания, но даже, по возможности, ищут самый тихий, нелюдимый и темный уголок, чтобы кротко испустить дух, при этом стараясь как можно меньше стеснить окружающих. Подобный аскетизм — редкое явление среди людей. С нами все не так. Не только по жизни, но и по смерти нам нужен спутник (сын, жена, Бог…да хоть собака!). Близкие не всегда могут понять чувства обреченного, а если это случается, то можно видеть, как возле смертника вертятся родственники, друзья, знакомые, врачи и прочие субъекты, старательно вырисовывая картину какой-то активной деятельности, работы, помощи. Искренность равна нулю, что понимает и сам больной, ведь не стоит обманываться — чаще всего это действо суть симулякр, выполняющий защитную функцию против того НЕЧТО, незримого, необъяснимого, страшного и всемогущего, имя которому смерть. За беспорядочной и безуспешной внешней деятельностью скрывается архаичный страх, старательно изживаемый современностью. От него нельзя откупиться, вылечиться с помощью современных методов, нельзя познать и объяснить, прибегая к самым глубокомысленным гипотезам. Его можно только перебороть движением духа, воли, искренностью и верой, идущей в разрез со всеми логическими построениями. Наблюдая за больным, каждый из нас видит не его изможденное, страдающее тело, а свою собственную смерть, вызывающую нас на дуэль. Вы против ничто. Один на один…Естественно, большинство, если не все «живые», будь то самые близкие родственники или малознакомые врачи-профессионалы так или иначе отступают и пасуют, предпочитая воздержаться от схватки.

Мария и Карин — молодые девушки, приезжают к своей любимой сестренке Агнес, чье имя («чистая» или «святая» искупительная жертва) как нельзя более полно обрисовывает всю ситуацию. Невинная, добросердечная Агнес по велению то ли Господа, то ли природы, то ли других высших сил (а может и вовсе никаких, что наиболее страшно), словно искупая грехи всех живущих, испытывает дикие, невыносимые, предсмертные боли, когда раковые метастазы медленно, старательно и неотвратимо пожирают ее внутренности. Сестры, конечно, всегда поблизости, они готовы помочь уложить больную в постель, помыть, освежить белье, почитать, открыть окно… Единственное, что они забыли сделать, так это быть с Агнес ДУХОВНО, а не только телесно, выполняя какие-то (бесполезные и абсурдные) действия. Кажется, несчастная перед кончиной, все же обрела то спокойствие, умиротворенность и кротость духа, свойственные смертникам в последние мгновения жизни. Тем не менее, путь к небесам оказался для нее закрыт… Агнес возвращается. Из бездыханного и безвольного минуту назад тела вновь вырываются несказанной тоски рыдания, мольбы и надрывные, безумные стоны. Сестры, и не могут, и не хотят верить в подобные явления. Изрыгнув проклятия в адрес собственной сестры, в ужасе и отвращении они бегут запираться по своим комнатам. Но от себя запереться нельзя и этот случай КРУТО поменяет их жизни, представления о мире, людях, самих себе и собственной сущности (которую раскроем чуть позже). Единственный человек на всем белом свете, не побоявшаяся прийти к Агнес на помощь — честная, кроткая и отважная служанка Анна, верой и правдой преданная сестрам с момента рождения, выросшая с ними в одном доме. Живущая во Христе, она не удивляется воскрешению госпожи, понимая, что душам для вознесения на небеса порой нужен ЗЕМНОЙ проводник. Без страха, со всей силой искренней веры, она смотрит в бездонную пропасть смерти ради Агнес, спасая ее душу. Сестры же, естественно, склонны расценивать случившееся как минутное помрачение разума и чувств, вызванное эмоциональным потрясением. Они рассчитываются с Анной и холодно прощаются, предлагая взять что-нибудь из дома на «память об Агнес». Та отказывается. Она и так будет помнить о своей госпоже, подруге, истинной сестре до самой гробовой доски.

Но что же произошло с Карен и Марией после вышеописанных событий? Мое мнение чисто субъективно и не претендует на абсолютную достоверность (коей и не существует в данном вопросе). Попав в безвыходную, экзистенциальную ситуацию они открыли истину о самих себе и собственной сущности. Эта истина навсегда парализовала и сковала их души. Теперь им не остается ничего, кроме как испытывать вечное отвращение к своей «персоне». Оглушая себя лошадиными дозами реальности (которая сегодня всячески способствует забвению своего «Я»), вскоре, они вновь приспособятся к «нормальной» жизни, сделав вид, что ничего и не было… А было все… Продолжая традицию близкой ему (как физически, так и материально) философии Кьеркегора, Бергман утверждает, и не безосновательно, что никакие внешние источники уже не дают представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо». В уголовном кодексе вы не найдете статьи, обязывающей духовно препровождать умирающего родственника в царство небесное. Категории вины, греха ускользают из современного общества, регламентируется только внешнее поведение, тогда как сам грех является невидимым, неуловимым, но роковым движением души! Профессиональна позиция режиссера ни в коей мере не осуждающего, а только констатирующего душевное падение героинь. К чему здесь судьи и адвокаты? Они сами себя осудят, а это, возможно, самое страшное наказание, которое изобрел человек… Агнес жива даже в смерти, но ее сестры мертвы по жизни.

Чисто технически, и без того насыщенный визуальный ряд с величественной, архаичной, роскошной обстановкой родового поместья усиливается невероятной колористикой. Фоном картине служит давящий на психику, властительный красно-белый цвет, который, приводит как сестер, так и зрителей в еще большее смятение, почти граничащее с безумием и откровением. Каждая вещь в кадре, словно тихо и медленно умирает под оглушительное тиканье фамильных часов, отмеряющих приближение вечности. Также совсем не случайно Бергман переносит время действия на рубеж XIX — XX веков. В истории, оно носит печать особенного, болезненного и этапного для всего мира, перехода от наивного, искреннего, хоть и издыхающего в муках, романтизма (символизируемого Шопеном и Анной) к холодному, строгому, прагматическому рационализму, полному омертвению чувств (сестры). Вкупе, фильм получился мрачным. Очень. Единственная сцена, где обстановка слегка разряжается (природной нежностью зелени) — последняя по порядку. В ней нам показывают счастливые воспоминания Агнес о прогулке в саду со своими «добрыми, хорошими сестрами», записанные в ее дневник. Эпизод выражает отношение Бергмана к творчеству и памяти как спасению от смерти и единственному, что останется после нас.

Вот, у него и получается картина, перешагнувшая художественные рамки и вступившая в область экзистенциального, личностного бытия зрителя. Поэтому маниакально шептать о ее гениальности или громогласно кричать ей панегирики как-то неуместно. Не мы выбираем подобные фильмы, а они выбирают нас.

Для чего рождается человек? Для счастья, признаем мы. Но порой реальность намного жёстче наших грёз.

Так случилось и с Агнесс. Больная, на грани смерти, она хотела видеть как можно больше настоящей поддержки рядом с собой, но в ответ… всего лишь наигранные улыбки поддержки, не имеющие ничего общего с настоящей человеческой искренностью и любовью. Казалось бы, чья связь может быть роднее, чем связь трёх сестёр? А связи, между ними как таковой и не существует. Зато служанка Анна отдаёт Агнесс всю свою материнскую теплоту, заботу, и, не побоюсь этого слова, любовь!

Агнесс чувствует её, она благодарна ей, только вот выразить всё это она не способна, так как болезнь съедает её изнутри, из-за чего даже трудно сказать хоть словечко.

Но почему? Почему происходит это равнодушие? Может быть, потому что две сестры погрязли в своих проблемах, либо слишком заняты собой, своей внешностью, и смерть третей сестры для них всего лишь жизненный опыт?пройденный этап?

Тяжело всё. Тяжело думать, что такое ведь и правда происходит почти в каждой пятой семье, где один из её членов смертельно болен.

А концовка трогает до самых глубинных струн души. Этот летний сад, где остались отголоски воспоминаний счастливого времяпрепровождения со своими сёстрами, — единственное, что заставляет сердце Агнесс пылать и радоваться.

10 из 10

Одиночество — это некий абсолют. Единственное существующее. Все остальное плод нашего воображения, иллюзия.

(с) Ингмар Бергман

В центре сюжета находятся три сестры: смертельно больная Агнес (Андерсон), психически-неуравновешенная суровая «недотрога» Карин (Тулин) и внешне милая веселушка Мария (Ульман). Сёстры с детства недолюбливают друг друга, и тщательно это скрывают, однако смертельный недуг Агнес постепенно рушит основы этого недопонимания и обнажает самые потаённые их мысли и чувства. За всеми этими трансформациями с интересом и плохо скрываемым пренебрежением наблюдает служанка Анна (Сюльван) — единственный человек в доме, который искренне и тяжело переживает болезнь своей хозяйки.

Творчество культового шведского режиссёра Ингмара Бергмана, безусловно, не предназначено для широких масс. «Шёпоты и крики» — это классический, в лучшем смысле этого слова «арт-хаус» — авторское кино с ярко выраженным творческим почерком, болезненным самокопанием и выворачиванием наизнанку всего того, что называется словом «человек». И я прекрасно понимаю, и нисколько не виню тех людей, которые смотрят (или не смотрят) эту картину через силу, через то самое «не хочу, но буду». Тем более, что я сам одной ногой на этой стороне.

Ключевым мотивом картины «Шёпоты и крики» является человеческой безразличие и, как следствие, одиночество. Агнес преисполняется чувствами в своим сёстрам лишь в тот момент, когда понимает, что смертельно больна, и что ближе этих людей у неё никого нет. А Мария и Карин так и вовсе совершают символический акт примирения только после смерти Агнес. Трудно сказать, сколько в этом разговоре было истинных чувств, но то что не 100% — это точно. Понравилось то, что сам Бергман не пытается разобраться в причинах подобного поведения сестёр и не даёт на это никаких намёков. Он показывает лишь результат — той или иной дорогой все три из них пришли к равнодушию и одиночеству, а уж что послужило толчком в каждом конкретном случае — неважно.

В принципе, тематика фильма вполне подошла бы и для более мейнтримового продукта. В конце концов, мало что ли хороших фильмов об одиночестве и «эмоциональной бедности» снимается в Голливуде? На мой взгляд, вполне достаточно, и все они находят своего зрителя. Однако, Ингмар Бергман не зря считается классиком «арт-хауса». В его фильме всё должно быть показано максимально жёстко, сложно и местами даже невыносимо. В этом нет никакого позёрства — автор имеет право на выражение своего стиля. Однако, нужно отдавать себе отчёт, что любой зритель имеет право на то, чтобы принять или отвергнуть этот стиль. Поэтому, клянусь, я никогда слова плохого не скажу человеку, который честно признается, что не смог досмотреть фильм «этого Бергмана».

Да мне и самому многое показалось здесь чрезмерным! Начиная от откровенно театрально-буффонадной манерой игры, заканчивая странными и довольно спорными сценами (например, акт некоего хм.. полового самоистязания со стороны Карин — это был перебор). И несмотря на очень не большую продолжительность этого фильма, в нём было слишком много статичных, молчаливых и затянутых сцен. Да, возможно, они несли в себе некую идею, передавали эмоциональную атмосферу и фон, но наблюдать за этой элитарной неторопливостью порой становилось несколько неловко. А вот что понравилось на сто процентов, так это операторская работа и общее визуальное построение картины. Классная находка — сделать всё в чёрно-красном стиле. Даже привычные затемнения между сценами превратились в «закраснения», что придавало некую мрачную, готическую составляющую происходящим на экране событиям.

Как итог, могу лишь в очередной раз сказать, что «Шёпоты и крики» (как видимо и всё творчество Бергмана) — фильм не просто не для всех, а скорее лишь для немногих. С другой стороны, картина сильная, глубокая и правильная. Хоть и не без чрезмерной «авторской» элитарности.

8 из 10

Шаги и шелесты. Туманы и шорохи. Скрип пера по бумаге и мерное тиканье часов. Вскрики, всхлипы и молитва. Изящный кружевной воротничок под истерзанным, осунувшимся лицом. Возможно, трюк не в том, чтобы сказать про вселенский смысл, а в том, чтобы смысл, для которого и Вселенной мало, можно было без искажений упаковать в лепестки роз на столе или запутать в кружевах кисейной занавески…

Интерьеры красивы, но и самая их красивость будто ирреальна, персонажи иногда словно подвешены в них, как в вакууме. Но когда текст перенасыщен символами, чем-то запредельным, неоднозначным, вечным, труднопостижимым, он внезапно может превратиться в нечто повседневнее повседневного, до крайности земное, конкретное, осязаемое. И осколок от разбитого бокала, и похоть, гротескно подчёркнутая, и страницы дневника почившей, и многое другое… Во всём этом можно видеть выспренные символы, аллюзии на что-то, но можно допустить для них и тот смысл, что лежит прямо на поверхности!

Недаром расторопная, ответственная, прилежная, искренняя, заботящаяся о своей «маленькой девочке»… и не чурающаяся любой работы Анна возможно постигает что-то занебесное, трансцедентное, потустороннее, оставаясь при этом всё такой же надёжной и здешней. Насколько же разителен контраст со вздорной чопорностью и кисейной изысканностью Карин и Марии. Такие вычурные дамы не прочь выставлять себя терзающимися какими-то сверхъестественными, иномировыми заботами, а на деле и отдалённо не так таинственны, как пухловатая и как будто неказистая служанка, и их крайнюю претенциозность и выпендрёжность не завуалировать помпезными ритуалами, а аристократничанье всегда притупляет разум. Карин даже раздеться сама не может без служанки, а будучи раздетой, облачается снова в вычурную ночнушку, хотя скоро будет наедине со своим мужем, в каковой ситуации куда уместнее нагота, которая бы символизировала откровенность хоть с близкими людьми.

… Так пугает узнать о себе: а ты сам не из тех ли людей, что впрямь способны, явись к ним призрак умершего родного, так любившего их человека, назвать случившееся «неприличным»?

В конце концов почему-то в сознании у меня задерживается крайне непафосный и банальный итог: если случается несчастье, нужно трудиться, желательно физически и крайне упорно, тогда наступит гармония, как у Анны, и какой не сыщут вальяжные господа, плутающие в тенетах предрассудков, чьи холёные руки не осквернены работой, а ум — пониманием самых рядовых вещей…

Забрезжившее солнце рассеянным светом обволакивает одинокий особняк, застывший на фоне нетронутой красоты шведской природы. Внутри дома все еще темно, и только старинные часы, отдавая гулким эхом в пустынных коридорах, нарушают мрачную тишину. Напряженное ожидание прозрачной химерой держится в воздухе. В холодном пространстве комнат лишь красный цвет, повсюду разлившись единым оттенком, добавляет жизни. Слышен смрадный запах смерти — умирает средняя из сестер, Агнес. Вот слабый сон уступает место неокрепшему сознанию, и гримаса боли искажает когда-то прекрасное лицо — рак медленно разъедает тело изнутри. Сделав дежурную запись в дневнике, Агнес возвращается в кровать. Из соседней комнаты доносятся беспокойные шептания: служанка Анна несет поесть, пока сестры, Карин и Мария, застыв на местах, не решаются лишний раз взглянуть на увядающую Агнес. Пустое пространство между родными все увеличивается, и атмосфера дома тяжелеет.

Сам Ингмар Бергман отводил «Шепотам и криками» особое место в своей фильмографии, утверждая, что исследование важных для него тем морали, веры и одиночества обрело идеальную форму. Навязчивое видение четырех женщин в белом, застывших посреди красной комнаты, посещавшее Бергмана во сне не один раз, превратилось сначала в многообещающую идею для очередной ленты, а спустя четыре месяца творческого уединения на Форе и в полноценный сценарий. Видимо, тема картины оказалась столь близка сердцу великого шведского творца, что сам фильм получился удивительно возвышенным, почти эфемерным, воздействующим на зрителя где-то на периферии подсознания. Кажущаяся на первый взгляд простая история о трех сестрах, две из которых мучительно ожидают смерть третьей, оборачивается тонкой психологической драмой, где отравляющая атмосфера наступающей потери вторгается в отношения родных людей. Мучительно умирающая от рака Агнес задыхается от одиночества. В ее глазах не видно страха — лишь сожаление. В ней нет горечи, нет цинизма, нет злости, только тоска. Тоска по сестрам, которые, будучи преисполненными только своими переживаниями и тяготами, не решаются лишний раз переступить порог комнаты больной, обнять ее или утешить. И все же она зовет сестер, протягивает руки, отчаянной мольбой сверкая в глазах, пока те стоят не шевелясь, испуганно взирая на больную.

Бергман гордо отвергает многочастное повествование, предпочитая строгое разделение сюжетных первооснов, где ярко-алый цвет, то и дело полностью заливая экран, отделяет истории четырех героинь друг от друга. Младшая из сестер Мария, самая красивая и эффектная, поглощена собой, она наигранно застенчива и по-детски кокетлива, она проводит долгие часы у зеркала, подчеркивает беспримерное совершенство своего тела откровенными нарядами и бесстыдно крутит роман с семейным доктором за спиной у мужа. Не в силах выдержать измену супруги, он вонзает в себя нож, молит о помощи и плачет, пока Мария, смерив его удивленным, но не шокированным, снисходительным, но не сострадающим, взглядом, лишь отшатывается назад. Старшая Карин — самая сильная, сдержанная и властная, отчего холодное отношение к ней со стороны мужа ранит вдвойне: привычная невозмутимость в облике пропадает, руки не слушаются, и бокал вина разлетается острыми осколками по белой скатерти. Чувствуя, как все в теле давно онемело, словно сковало параличом, она резким движением вонзает в свое лоно осколок разбитого бокала, чтобы на секунду почувствовать хотя бы боль, и после, под шокированный взгляд охладевшего мужа, растирает кровь по своим губам.

Бергман рассуждал, что для самого сложного в драматическом отношении действия необходимо применить самую простую съемку. Поэтому неудивительно, что визуализация, выполненная Свеном Нюквистом, бессменным оператором Бергмана, награжденным за свою работу американской киноакадемией, выглядит столь отстраненно. Камера лишь безучастно и в некоторой степени хладнокровно регистрирует происходящее, лишь в самых накаленных моментах позволяя себе немного затрястись или взять крупный план, но и то выполненный в полной статике. И хоть зритель чувствует себя чужаком, ставшим невольным свидетелем интимных подробностей незнакомой ему семьи, гнетущая атмосфера камерного действия и некая недосказанность возьмут свое, полностью завладев вниманием. Только тогда выдержанная композиция начинает видоизменяться: смещается выверенный ранее до деталей баланс съемки, насыщенность цвета, доминирующая первую половину фильма, теперь вытесняется углубленной тенью, а крупные планы отныне вторгаются в повествование резкими рывками. Манера рассказа, таким образом, вполне закономерно трансформируется в такт кульминирующей истории.

Прежде деликатное, но не сказать, что поверхностное, путешествие в потаенные углы души каждой из героинь оборачивается пугающим кошмаром. Покалеченные потерей сестры, Мария и Карин, словно мотыльки, залетевшие внутрь ночного фонаря и неспособные из него выбраться, доводят себя до исступления, задыхаясь в ограниченном пространстве уже ненавистного им дома. С губ слетают презрительные ремарки, а по румяным щекам струятся слезы. Чувство вины и старые обиды сплетаются воедино, вырываясь из уст сестер душераздирающими криками. И если смерть, вызвавшая это смятение, раньше лишь подразумевалась, оставаясь за кадром, то теперь весь ее ужас внезапно зазвучит отчетливо и громко, покажется сюрреалистично, страшно, и вполне логично. Последнюю точку поставит Анна, четвёртый персонаж, затерявшийся на заднем плане этой тесной сцены: богочестивая служанка, всем сердцем любящая своих хозяек, она единственная утешала Агнес, отзывалась на ее крики, дарила нежность и согревала теплом собственного тела. Проводив умершую в последний путь, она разрубает прогнившие узы между родными, прогоняя замогильный смрад из стен дома. Вот рамка кадра, не шевелясь, фиксирует остатки человечности, ожидаемый катарсис не наступает, цвета шахматной доски распределяются по законам здравой логики, а красный, или скорее кровавый, подтверждает знак лжи.

Отношения между людьми могут складываться различным образом. Мы привыкли, что с людьми малознакомыми можно держаться закрыто. Выдержка дистанции и сдержанность чувств в этом случае вряд ли может стать поводом для обвинения в эгоизме. Так сложилось, что проявление любви ко всякому ближнему является идеалом, остающимся для большинства весьма отдалённым от реальных поступков и дел. Но если проявление заботы о незнакомом человеке является чем то вроде подвига, то проявление заботы о своих близких, безусловно, рассматривается как долг.

Трёх родных сестёр связывает в фильме кровное родство и печальные обстоятельства, по которым они вновь соединились вместе. Одна из сестёр смертельно больна, и, хочет свои последние дни провести с самыми близкими ей людьми — двумя родными сёстрами. Других кровных родственников у больной нет. Характер её сестёр разный: старшая — чопорная, расчётливая и холодная; младшая — мягкая и более открытая, но легкомысленная и непостоянная.

Несмотря на кровное родство сестёр, они оказываются далёкими друг от друга людьми. Чувство долга свело их в одном доме, но неспособность любить делает их чужими. Одной из сестёр отпущено мало времени, и нужно торопиться побыть с ней рядом, показать свою любовь, успеть сказать всё, что не было сказано раньше. Но как больная мучается от тяжких приступов боли, так и её сестры терзаются ожиданием развязки. Присутствие близких людей, которые оказываются чуждыми по чувствам, по внутреннему миру, причиняет ещё больше страданий.

Только один человек находится в доме, который готов разделить боль умирающей. Этим человеком оказывается ни сестра и ни родственник, а просто служащая по дому горничная. Она успокаивает больную и утешает, проявляет материнскую заботу, дарит ей подлинное чувство любви и участия.

Чужой человек оказался ближе родных. Противостояние сопереживания и эгоизма выходит на первый план. Сёстры не могут быть счастливы в своей жизни, будучи неспособными на проявление подлинных чувств к своей сестре. И судьба их, действительно, тяжела и трагична. Они не могут достойно отблагодарить горничную за её поступок, не могут наладить мир в собственных семьях, не могут обрести счастье и покой в своей жизни.

Трагедия отчуждения человека и способность проявить о нём спасительную заботу раскрыты режиссёром в полной мере.

Фильм странный, завораживающий, философский… Можно ли назвать его шедевром? Да, в какой-то степени (сценарий, операторская работа, антураж) это шедевр.

Бергман безжалостен к зрителю. Почти так же безжалостен, как Триер в «Антихристе». Но за все нужно платить. И «сладкие муки» зрителя — плата за тот философский подарок, который ждет его в конце фильма. Какой? Для каждого — свой.

Что происходит в красных комнатах, тишину которых нарушают изредка — шепоты и крики, и постоянно — тиканье изящных часов, — ведомо лишь трем сестрам: умирающей Агнес, нежной Марии, черствой Карин, да молчаливой служанке Анне. Сестры недолюбливают друг друга с детства, но Анна, как домовой, уже много лет не дает родовому имению превратится в руины, и только благодаря ей «красный» дом еще хранит в своих стенах воспоминания о далеком и безвозвратно ушедшем детстве.

Одна из самых главных и пугающих сторон фильма — необыкновенно реалистично изображенные предсмертные муки Агнес, умирающей от рака. Скажу без преувеличения — становится очень не по себе от душераздирающих криков несчастной женщины, от ее мучений, проявляющих себя в судорогах и гримасах боли на изможденном лице.

Текут часы, умирает Агнес, наступает конец.

Фильм насквозь пронизан болью и страхом. Атмосфера смерти длится на протяжении всей картины и даже после кончины больной Агнес она не развеивается. Ведь Агнес все еще в сознании! Она умерла, но сознание еще не покинуло ее… И в этом — ужас, не поддающийся никакой оценке. Мертвая, окоченевшая Агнес, лишь несколько минут в своей жизни бывшая по-настоящему счастливой, хочет видеть сестер, хочет почувствовать их нежность, ощутить их близость. Но Мария и Карин в ужасе удаляются из мрачной комнаты, в которой лежит их покойная сестра…

И только Анна, как всегда, остается рядом, готовая на все, лишь бы ее хозяйка, наконец, обрела вечный покой…

Фильм Бергмана заслуживает высокой оценки. Свой трофей обретут как искатели смыслов, так и эстеты-созерцатели, получающие наслаждение от искусно собранных декораций.

Не буду впадать в крайности и поэтому —

8 из 10

Три сестры из аристократического общества проживают свою мещанскую, поверхностную жизнь до тех пор, как одна из сестер не оказывается на смертном одре. Приходящая смерть обнажает все внутренние противоречия, душевные терзания, ощущение бессмысленности и лживости их жизней, и это на какое-то время сближает сестер, между которыми нет настоящей, человеческой близости.

Возможно, основная мысль в фильме заключается в том, что как ни парадоксально это звучит, главное событие в жизни каждого человека — его смерть. Именно она является той верной «лакмусовой бумажкой», которая подсказывает нам как нужно жить, и главная героиня фильма, сестра Агнес именно благодаря неминуемо приближающейся к ней смерти, сделала вывод, что счастье, это когда тебе не хочется желать лучшего, и ты благодарен своей судьбе. Для счастья не нужно много, главное чувствовать тепло твоих родных и близких людей, и давать это тепло им. Человеку, который так поступает в жизни, не страшна смерть.

Бергман выстроил свой очередной шедевр подобно искусному хирургу, препарирующему души. Он безжалостен в этом процессе, ибо обнажает до самой глубины темные закоулки человеческой совести, сознания, вызывая доселе неведомые эмоции и мысли. Этот фильм похож на саму жизнь, которая приносит боль, но именно с помощью пережитой боли она лечит душевные раны. Так и кино Бергмана смотреть сложно, больно, порой отвратительно, но это не банальный душевный мазохизм потому, что в итоге осознаешь, что оно лечит, приносит нужное, благотворное осознание и умиротворение. Таковы все его картины, которые я посмотрел, такова суть его искусства. Тем, кому оно по душе, осмелюсь порекомендовать к просмотру бергмановские «Причастие» (1962) и «Персона» (1966). Тема жизни, смерти, смысла человеческого существования, все это лейтмотив сложного, противоречивого, но вместе с тем, прекрасного и светлого мира кино Ингмара Бергмана. Не стану говорить ничего о игре актеров, это надо видеть! Если Вы еще не посмотрели «Шепоты и крики», то не тяните с этим.

Weltfremd — The Omega Point.

Как увидеть то, чего не видят глаза? Как показать то, что глаза никогда не поймут? Как сделать так, чтобы увидев глазами, ты им не поверил? Для этого необходимо забыть, что то, что ты видишь реально, что оно имеет значение и что оно выглядит именно так, как ты это видишь. Например, можно смотреть кино, например, можно смотреть в то, что слышат уши, например, можно слушать то, что видят глаза — это так просто. И никогда не признаваться себе в том, что то, что ты «УВИДЕЛ» окончательно и завершено. По идее все это под фильмом «Среди белых облаков»

«Эти люди живут поодиночке. Либо небольшими группами. Друг от друга их отделяет час ходьбы. А иногда и целый день. Полностью изолированные от общества, эти люди ведут образ жизни, сопряженный с трудностями, преодоление которых есть основа нашей жизни. Далеко среди этих горных долин живет монах. Я называю его — мой учитель». Этот текст из второго фильма. Текст, по сути, бесполезный. Конечно, мне нужен второй фильм в качестве очередной игры над сознанием. Внешне эта игра может выглядеть одним образом, внутренне другим, для меня третьим, на каком-нибудь самом деле совсем иным. Но основная суть все равно имеет основу, которую придумало нечто, что решило пройти через меня, хотя могло бы и через любого другого. Это — есть шепот. И в то же время это есть крик. Режиссер их делит, потому что Бергман прямолинейный исследователь — он рассказывает о том, что видит, а не о том, чего может и не замечать. А и вправду непросто писать или показывать то, о чем и сам не знаешь. А только можешь догадываться, поэтому мозг требует понятных объяснений фильма, а не настоящего. Но знаю, что сейчас это необходимо.

Для Бергмана, видимо, Бог это нечто чарующее, как и для большинства людей, кто с богом никогда не сталкивался, а только слышал от матери. Мать знает, что бог есть, и она его слышит. Мать, если мы о настоящей матери, а не образе женщине, которая пошла и родила ребенка, сводила к доктору, любит его и кормит, защищает, когда на него несется пьяный горнолыжник в рикше из папье-маше (в принципе, это можно в качестве скороговорки использовать), возит в садик на M5 или Carrera GT, мать настоящая, является связью между закрытыми глазами человека во сне — жизни, и открытыми глазами после жизни. Замечу, что глаза ты можешь открыть при жизни, отчасти для этого и используется «Среди белых облаков», хотя в качестве очередного путешествия можно использовать любой буддистский фильм, но, как говорится в любом из них, толку никакого не будет, если у человека нет намерения и практики. Это как люди занимающиеся йогой могут ничего так и не узнать о том, что ищут, потому что на самом деле они ничего и не искали. Но это неважно). Но, правда, имеет во времени жизни значение.

После жареных в микроволновке семечек голова варит чуть хуже, и что-то в фильме все-таки было близко. Очевидно, что изображение смерти и прикосновение бога к каждой из сестер. Вообще сцена с оживлением мертвеца чудесна, потому что в ней вся циничность людей перед их верой в бога, и любование своей визуальной живостью и важностью жизни. Как только жизнь начинает говорить на уровне смерти, и шепота — то у тебя сразу болит голова и хочется послушать драм энд бейс -)EI3(- Bad Company — Crucafixion? Люди хулиганят со своей чувствительностью. Кино отличное, Бергман ковырялся в носу.

Один из самых значительных фильмов режиссера Ингмара Бергмана открывается картиной мягкого осеннего утра, такого благостного и совсем невычурного, что (знаю и по своим впечатлениям) характерно для скупого шведского пейзажа. О такой вот осязаемо умиротворяющей благости двум из трех сестер, их мужьям и любовнику-доктору — персонажам этого необыкновенного фильма приходится надолго забыть, погрузившись в тягостные хлопоты, связанные с опекой на глазах угасающей от тяжелой болезни Агнесс — третьей сестры и самой первой из тех, с кем нам, зрителям, предстояло встретиться.

Гармония природы вдруг сменяется невыносимым кроваво-красным интерьером солидного буржуазного поместья. Здесь люди, боясь нарушить привычную, застоявшуюся тишину, в течение всего действия бродят словно тени в ожидании подступающей также тихо смерти самой светлой и вместе с тем такой отталкивающей своим болезненным видом, своими мучениями и всегда внезапно взрывающими покой жуткими криками женщины.

История трех сестер разворачивается в этом роскошном, но совершенно безжизненном особняке и лишь дважды, и всегда в счастливых воспоминаниях Агнесс, выходит за пределы этого, кажется наглухо запечатанного от внешнего мира помещения. Именно здесь царят те самые «шёпоты» и «крики»: первые — в виде немногочисленных и каких-то отрешенно бессвязных диалогов уставших от скуки жизни членов семьи (включая семейного доктора); вторые — состоят из приглушенных стенаний, переходящих в невыносимый вопль боли и отчаяния умирающей Агнесс. «Семейный очаг», который здесь пытаются поддерживать не путем взаимной любви и нежности, а с помощью единственной сопереживающей случившейся драме служанки Анны, после смерти старшей сестры окончательно затухает — оставшиеся в живых сестры разъезжаются со своими мужьями кто куда, обрекая верой и правдой им прислуживавшую, а теперь потерявшую смысл собственного существования Анну на полное одиночество и нищету.

На протяжении всей картины нас не покидает ощущение скорого конца, приближающегося Апокалипсиса, о котором постоянно свидетельствуют ветер, каким-то удивительным образом проникающий в этот дом, и несмолкаемое тиканье часов, по капле отмеряющих уходящее в безвозвратное «никуда» время. Подозревая, что конец близок, и даже желая иногда ускорить его наступление, персонажи фильма, вроде бы совершают робкие попытки хотя бы поговорить, нарушить холодное безразличие друг к другу, но тут же бросают свои никчемные усилия, оставаясь застывшими в собственном высокомерии восковыми фигурами. Казалось бы, они ничего дурного ни для себя, ни для других не сделали. Но, между тем, их, вынужденных долгое время жить под одной крышей, главный и, пожалуй, единственный смертельный порок — отчужденность в конечном счете рождает скуку, раздражение и ненависть к себе и окружающим.

Несмотря на внешнюю простоту сюжета и легко считываемый замысел режиссера, фильм многогранен. Он из тех, которые можно, кажется, бесконечно разбирать по деталям, отыскивая всё новые смыслы, глубокий подтекст в разного рода мелочах и символах. У Бергмана всегда так — всё неспроста, но при том и как бы неспециально: цвета, предметы, значение имен, а также истинная роль формально «действующих лиц». В этом смысле для меня Бергман — фигура в мировом кино более значительная, чем, скажем, Тарковский. Впрочем, последний, находясь под влиянием своего шведского коллеги, пытался снять нечто подобное «Шепотам и крикам» (и не только им) в виде «Жертвоприношения», поместив действие фильма в родную для Бергмана Швецию, пригласив на заглавную роль Эрланда Йозефсона и доверив камеру не менее выдающемуся Свену Нюквисту. У Тарковского, на мой взгляд, получилось всё очень срежессированным, постановочным. У Бергмана же всё естественно и как-то даже человечнее. Кино, которое снял Бергман, вызывает реальный отклик и дает повод над многим задуматься.

10 из 10

«Так стихают шепоты и крики…».

Четыре женщины в большом родовом имении — умирающая от рака Агнес, ее сестры Карин и Мария и преданная служанка Анна, окруженные багряно красными стенами. Любовь, лицемерие, счастье, безразличие, сексуальная неудовлетворенность, привязанность, верность, грусть, радость… Эти красные стены, огромные комнаты, наполненные шепотами и криками человеческой души…

На самом деле можно линейно разложить сюжет одного из самых знаменитых фильмов Ингмара Бергмана, в нем, оказывается, нет ничего сложного или непонятно, несмотря на первоначальную путаницу в повествовании. Поэтому нет смысла детально «обсасывать по косточкам» сюжет.

Бергман, на вопросы, почему в фильме так превалирует красный цвет, которые буквально заливает весь фильм (помимо красного в фильме основными цветами являются белый и черный), объяснил, что именно этот цвет у него символизирует человеческую душу. Ну а раз все красное, то не надо иметь семи пядей во лбу и понять, что в первую очередь фильм об этой самой душе, а она как известно, из пословицы — потёмки.

Три сестры в фильме — это совершенно разные люди, которые связаны формально родством, а на самом деле совершенно далекие друг от друга люди. Если Агнес страдает физически, то Мария и Карин, взрослые и глубоко несчастные женщины. Все что их связывало, осталось в далеком прошлом. Одна Анна, которая хоть и служанка, которая выполняет свой долг вроде как за плату, на самом деле выполняет его по велению сердца. Именно в ее душе живет любовь, которой нет у других, у одной по причине банальной — смерти, у двух остальных сестер — потому что их собственные проблемы, давно убили все человеческое, и в них осталось лишь лицемерие, притворство и страх.

Бергман очень искусно анатомирует внутреннее состояние души женщины, но делает это не открыто, а через символы и цветовую гамму.

Но вот этот отстраненный символизм, под конец, сливающийся буквально с мистицизмом, в настолько замедленном повествовании в восторг меня не привел. Фильм конечно сильнейший, по показанной в нем проблематике, но как зритель я остался не удовлетворен. Фильм не заставил меня прочувствовать всю трагедию этих несчастных женщин, слиться с их проблемами, почувствовать то, что чувствуют они. Единственная сцена, когда я действительно был потрясен — это агонизирующая Агнес и ее предсмертные всхлипывания, потому что я в реальной жизни пережил аналогичную ситуацию и это действительно страшно, потому что фильм в этот момент стал для меня как картиной из настоящего. Но сильнейший эффект одной сцены все же не распространился для меня на весь остальной фильм, который я считаю, что снят на высшем художественном уровне, но оставивший меня в некотором равнодушии.

Кстати стоит отметить уникальный случай, что фильм специально был показан в США раньше, чем в родной Швеции, что бы успеть под сезон наград, что для американцев странно, учитывая, что дело было в начале 70-х. Но все, же не зря, благодаря этому фильм получил «Оскар» за операторскую работу и претендовал на награду Киноакадемии еще в 4-х номинациях — фильм, режиссер, адаптированный сценарий по мотивам ранее не опубликованного материала или документальных фактов и костюмы.

Этот фильм смотреть очень сложно. Нет, сюжет, по большому счёту, банален, но подано всё далеко не банально. Три сестры, одна из которых умирает, а остальные две пытаются помочь ей, да и себе тоже заодно. Все сёстры разные, но все они не умеют любить. И от этого все их проблемы. Карен и Мария только создают видимость любви к умирающей Агнесс. Им хочется, чтобы она быстрее умерла и перестала мешать им жить. А она всё не умирает. Им приходится сидеть у неё, общаться с ней, да и с другой нелюбимой сестрой, и от этого растёт их ненависть.

Диалоги и монологи в фильме блестящи. Актёрские работы шедевриальны. Лив Ульман и Ингрид Тулин в общем фильме Бергмана. Только ради этого нужно смотреть эту картину. Надеюсь, после просмотра вы станете немного теплее и снисходительнее к своим близким.

10 из 10

Ингмар Бергаман «Шепоты и крики», 1972 год.

Сюжет фильма разворачивается в старинном родовом поместье. Главная героиня — находящаяся на последней стадии рака Агнес, возле смертного одра которой поочередно дежурят сестры Мари и Карин, а также бессменная горничная Анна.

Несколько первых кадров окружающей местности переносятся за стены особняка, где и происходит все последующее действие картины, вплоть до финальной сцены. Настроения попавших в соседство смерти людей, их взаимоотношения и общая атмосфера беспокойного ожидания и желания скорейшего освобождения от чужих страданий созерцаются неподвижной и беспристрастной камерой, безжалостно вырисовывающей крупные планы действующих лиц, отражая мельчайшие детали: от морщинки, до невольно скользнувшей эмоции или побуждения. Основные цвета картины: черный, белый и красный создают зловещую, тревожную, мистическую ауру, рассеявшуюся только в последних ликующих, светлых и радостных кадрах воспоминания. А незаглушаемые музыкальным сопровождение, сливаемые в унисон звуки: от тиканья часов до предсмертных хрипов навевают волны горести и тихого ужаса.

Агнес — не случайное имя, об этом говорит искренняя и проникновенная проповедь священника, просящего усопшую, перенесшую столько боли и очистившуюся от мирского зла, молить за всех оставшихся на грешной земле, ибо не за спасение одной души такие испытания, но за многие. Эти слова указывают на явную роль героини — жертвенного агнца, принесенного на алтарь в искупление грехов всех окружающих. Эта жертва безразличию, эгоцентризму и лживости, царящих вокруг.

Чувствительная, тихая, задумчивая, Агнес с детства остро чувствует потребность в материнской заботе, которой обделена. Ей чуждо притворство и кокетство фаворитки матери Мари и она лишь тайком любуется этой изысканной и прекрасной женщиной, столь близкой и столь далекой, замкнутой в мире только ей доступных грез.

Заболев, она оказывается прикованной к постели и отрезанной от окружающего мира. Долгое время страдающая от нестерпимой боли душа ее наполняется смирением. В краткие минуты затишья от невыносимых мук она находит радость и очарование в самых простых и естественных вещах: луче солнца, глотке чистого воздуха из окна, свежим цветам в вазе и возможности быть с теми, кого она любит. Она благодарна близким за самую мимолетную заботу, всякое прикосновение и ловит каждую улыбку и добрый взгляд, стараясь из последних сил ответить тем же и не омрачать и без того тягостную обстановку. Никого не виня, ни о чем не жалея, эта кроткая душа, не знающая никаких плотских радостей, ждет уготованную ей участь, как освобождения от страшных физических мучений, испытываю тихую грусть перед расставанием со всем милым и дорогим ее сердцу, перед так и не прожитой жизнью. И благодарит небеса за мгновения подаренного ей счастья посреди океана страданий и муки.

Мари. С детства овладевшая наукой лицемерия и скрытого за милой улыбкой и невинным взглядом ловкого манипулирования, она так и выросла, стараясь всеми силами поддержать присвоенный ей матерью статус «хорошей девочки». Внешне открытая, веселая, всегда готовая рассмеяться, она подвластна все тому же духу отчуждения, царящему кругом. Легкомысленной, самовлюбленной и ленной она предстает людям, чуждым лести и обману, видящим суть человека, а не только его наружную оболочку.

Карин. Старшая из сестер, женщина с явным расстройством психики, с сердцем, полным зависти и жесткости. Она закрыта от окружающих в раковину подавляемой ярости и непонимания, не допуская даже малейшего прикосновения к своей персоне, могущего нарушить ее блаженное и брезгливое отстранение, полное самобичевания и страха. Лишь один раз в откровенном диалоге она признается Мари о своей ненависти, лишь раз приоткрывает завесу своего отчаяния и снова скрывается за образом строгой и волевой женщины, сурово и решительно сносящей все волнения встречающиеся на пути.

Анна. Заменившая тяжелобольной Агнес скоропостижно скончавшуюся мать и вместе с тем сиделку, она по-прежнему испытывает нежные чувства к своей подопечной, пытаясь всеми силами помочь заглушить ее боль. Вежливая, исполнительная, честная она до конца находится со своей «милой крошкой», каждое утро начиная с молитвы об ее душе, возможной в любой момент отправиться так далеко от этого мира. Ничего не ожидающая, она просто выполняет долг своего сердца. Анна во все время остается единственным преданным другом Агнес, являя образец милосердия и самопожертвования. Одно, что сохраняет она себе в память об усопшей — дневник — осколок души, оставленный на этом свете, перечитывая который, она вновь соединяется с той, которой уже нет рядом.

Душераздирающие крики умирающей, переходящие в слабый, изможденный шепот, просящий о капле тепла и сочувствия, смолкают перед вратами Вечности, где самый громкий звук — тишина…

Сначала мы боимся смерти, но когда она подходит слишком быстро и не уходит, у нас не остаётся никакого другого выхода, кроме как начать наблюдать за ней, впадая в некоторого рода атараксию.

Не слишком разговорчивый, можно даже сказать монотонный в плане диалогов-монологов, Ингмар Бергман и в этот раз не отказал себе в этом сомнительном удовольствии и приёме. Впрочем, мы знаем отношение режиссёра к теме молчания. Зато данное почти молчание и практически одно замкнутое место действия — родовое поместье — с лихвой окупает мимика (по большому счёту актёрская игра), которая выше всяких похвал (массу коих фильм, надо сказать, заслужено получил от кинематографического сообщества).

Что касается конкретной работы актёров, то мне интересными показались персонажи Марии, Анны и священника. Лив Ульман (Мария) поразила меня ещё в «Персоне» умением ничего не произнося произнести всё. Присутствует в ней некая немая эстетика, немая красота. Интересна и роль служанки Анны, которая лично для меня явилась метафорой добродетели и которая единственная, судя по канве истории, любила Агнес и явилась образом матери, о чем свидетельствует кадр, представляющий фильм, где умирающая Агнес олицетворяет собой ребенка, а Анна — кормящую мать.

Вообще, семья, о которой речь идёт в фильме, та ещё: все друг друга на дух не переносят, между Марией и Карин непонятного рода отношения, Карен, я так поняла, мазохистка, а мужья, складывается ощущение, являют собой ненужные атрибуты. То есть, перед нами такой клубок зла, иногда «тихого», иногда «кричащего», но зла, которое очень явно проявляет себя на фоне умирающей родственницы и добродетельной служанки.

И в жизни, и в предчувствии смерти мы все либо кричим, либо шепчем молитвы, потому что слишком большим оказывается «клубок лжи» и слишком часто христианские заповеди не имеют практического применения даже в рамках одной семьи.

10 из 10

Наверное, всегда интересно смотреть фильмы, снятые много лет назад. Чаще всего эти фильмы — шедевры киноискусства, это не просто драмы или комедии — это настоящие произведения кинематографа. Но ни один фильм не внес в мою душу столько эмоций, сколько этот…

Начало фильма, честно говоря, скучноватое. Скучноватое до того момента, как повялются первые вопосминания Агнесс… До того, как начинаются первые диалоги сестер между собой.

Невозможно поверить в то, что три родные сестры могут быть такими разными…

Мария — очень легкомысленная, общительная, ветренная, веселая… Она никогда не задумывается о вещах, которые могут омрачить ее жизнь. Даже в период болезни своей родной сестры она хочет снова начать встречаться с доктором — отголоском ее прошлого… Так же Мария довольно эгоистична и холодна внутри своей души. Она холодна и алчна ко всем, с кем знакома…

Карин — жетокая, колючая и грубая. Она не любит абсолютно никого, она любит только боль. Карин не терпит чужих прикосновений и привязанностей к чему-то. Она не любит ни своих сестер, ни своего мужа. Когда Мария пытается сблизиться с ней, Карин отталкивает ее, о чем потом сама жалеет, но ничего не может с собой поделать.

Агнес — несчастная, но способная на чувства. Она считает себя счастливой, когда рядом с ней сестры. Она забывает о своей болезни и старается не замечать холод, который от них исходит. Карин и Мария боятся ее, им жаль свою сестру, но они не могут побороть чувства презрения и отвращения к ней, к ее болезни, к ее любви.

И еще одна из главных героинь — Анна. Агнес для нее — все. Она отдает себя ей всецело, без остатка, старается смягчить ее страдания, успокоить ее боль…

Иногда шепоты бывают страшнее, чем крики… Их невозможно услышать, невозможно понять и невозможно простить… Когда шёпот переходит в крик — крик отчаяния и свободы — появляется главное — душа и любовь…

Бергман в своей картине вновь обращается к проблемам внутри семьи. Три сестры — Карен, Мария и умирающая от рака Агнесс, несмотря на родственные узы, далеки друг от друга, их разобщение настолько сильно, что каждая в душе желает другой смерти.

Казалось бы, грустное известие о болезни сестры должно было их сплочить, но происходит с точностью наоборот. Оказывается, Карен и вовсе ненавидит Марию, которая была самой любимой дочерью их покойной матери. Тут идет пересечение с автобиографией Бергмана, где он пишет, что в детстве ненавидел свою сестру, поскольку ей материнского внимания доставалось больше.

Каждая героиня обречена на одиночество. У Карен и Марии есть семья, но она отнюдь не облегчает их жизнь, а даже напротив, вгоняет еще глубже в мизантропию. Образ Марии, созданный Лив Ульман, прекрасен. В ее глазах отчетливо виднеется грусть и пустота. Она пытается быть доброй по отношению к своим сестрам, но доброта эта больше похожа на лицемерие.

Героиня Ингрид Тулин, холодная, потерявшая себя где-то на развилке дорог, вызывала у меня очень смешанные чувства. С одной стороны, их всех жаль, но с другой, непонятно нежелание сестер попытаться преодолеть кризисную ситуацию и отчистить свою душу от разлагающегося мусора.

Мне очень понравилась операторская работа и стилистика картины. Красный цвет придавал фильму трагичный оттенок, постоянно идущие часы будто говорили об уходящем бесценном времени, а шепоты и вовсе пугали до дрожи в руках.

Концовка очень красивая и в тоже время грустная. Сад — это место, где когда-то, быть может, были по-настоящему счастливы три сестры.

10 из 10

Очень долгое время откладывал начало своего знакомства с творчеством знаменитого шведского классика кино Ингмара Бергмана. И вот, момент наступил. «Шепоты и крики» — очень страшный фильм. Равнодушие, холодность и безразличие как три всадника Апокалипсиса врываются на экран. И глаз невозможно оторвать от этого действа. После фильма ты еще долго шепчешь в темноте молитву и отмахиваешься рукой от незримого врага.

Обычная с виду семья — три сестры и верная служанка. Агнесс, одна из сестер, тяжело больна. Трое остальных женщин ждут финального часа. И каждая по-своему. Служанка Анна — добрая и чистая душа, посвятившая этому дому почти половину своей жизни. Для Анны ухаживать за умирающей не только долг, но и необременительная обязанность. Анна — единственный друг Агнесс.

Про Карин и Марию этого сказать нельзя. Каждая из сестер давно обитает в своем мире, закрытом для остальных. И никому нет туда входа. Карин и Мария ждут смерти сестры с затаенной надеждой. мечтая поскорей избавиться от своего долга родственников. все три сестры одиноки и несчастливы.

У Агнесс это еще с детства. Меланхоличная мать обрекла ребенка на одиночество еще с раннего детства. И шепотов Агнесс уже никто давно не слышит, кроме подруги Анны.

Мария, шикарная и красивая женщина, крутящая роман со священником, находится в таком же положении. Хотя, в отличие от сестры, познала с детства материнское внимание. Но, не любовь. И теперь Мария пытается восполнить этот пробел, всячески игнорируя законного мужа и его угрозы с целью наложить на себя руки. Ее холодные зеленые глаза. отмеченные всевидящей камерой умницы Свена Нюквиста, не выражают ничего кроме усмешки и безразличия ко всему происходящему. И ее шепот неразборчив в тишине особняка.

Карин тоже несчастлива в браке. Однако, ее внешняя сдержанность и спокойствие очень легко перерастают в истерику, вся защита оказывается крайне неэффективной перед небольшим ветерком. Карин наказывает себя сама, истощая свой разум до предела.

И Мария, и Карин, лишенные любви, сами не умеют любить. Они пусты, внутри их давно снуют черви равнодушия. Жестокости. Безразличия. Их обманчивые маски не сбивают с толку. Женщин видно насквозь. И увиденное не радует взор. Никто не хочет достучаться до другого. Редкие попытки вызывают только непонимание. Сестрам ново это и необычно. Но все-таки неинтересно. И это отчетливо видно по их лицам, на которых Нюквист задерживается подолгу.

Холод в доме все сильней. И его уже не отогнать. Самое страшное, что Агнесс умирает в одиночестве. Да, окруженная близкими, но в одиночестве. Мария и Карин всеми силами открещиваются от больной. Даже не попытавшись согреть напоследок душевной теплотой. И даже крик не способен что-то изменить. Здесь все равно его никто не услышит. Сам Бергман говорит в конце фильма — «И тогда смолкли шепоты и крики». Все время звучавшие в тишине и в ней же потонувшие.

Прекрасная камерная картина под чудесную музыку Баха и Шопена. С нее точно можно начинать знакомство с режиссером. И что-то подсказывает мне, что это возможно будет началом большой дружбы.

Необычный киноязык. Мелочи, выхваченные камерой Свена Нюквиста, придают полотну глубину космоса. Шепот, переходящий в молчание, которое громче криков и стонов.

Открыв рот, сидишь и смотришь, завороженный картинками из волшебной коробки, которую принес Бергман, напуганный как заяц, но ждешь продолжения с жадностью, будто в детстве сказку.

Титры приходят, и только по надписи на коробке с фильмом понимаешь, что прошло больше часа, а не несколько минут.

Фантазии мои рвались из плена красных гостиных Бергмана, будто бесы. В этих снах наяву во время просмотра герои Бергмана с легкостью магической прозы Латинской Америки переходили в мир мертвых и обратно.

И я был счастлив, растворяясь в картинах воспоминаний о минутах, проведенных Агнесс в зеленом саду, зеленом как планета эдеме, где гуляют молодые, здоровые, красивые люди.

Потерянный рай.

Бергман не отпускает Агнесс. Художник говорит нам, легкомысленным, о

ценности жизни.

10 из 10