Интерлюдия (1968)

За шесть часов можно успеть сделать многое. Добраться до морского побережья, найти дом нужного человека, прогуляться по весенней аллее. А можно просидеть это время в вагонном купе, ожидая отправки поезда. И только одного нельзя совершить за эти часы — прожить другую жизнь. Немного грустная, по-своему обидная истина, но ее, такую непреложную, словно сношенный плащ отбрасывает греческий художник от кинематографа Такис Канеллопулос. Герои его проникновенной картины за отведенное время открыли себя так, как не удавалось им ни до, ни после случайного знакомства в поезде. Ведомые лукавой судьбой, они с каждой минутой все больше удивлялись, как же много можно сказать без слов. Встреча — словно сон, знакомство — точно печальная греза. Мимолетный роман то ли был, то ли не был, но ни мужчину, ни женщину это не тревожило. Они совершили прежде немыслимое — прожили еще одну маленькую жизнь. Совместная, незабываемая, она уместилась в интерлюдию между привычными актами их прежнего и такого бессмысленного существования.

Хороший день по Канеллопулосу — это непривычное, но интригующее прикосновение смычка природы к струнам человеческой души. Звучание получается разным: веселым, оптимистичным, иногда грустным, печальным, но всегда волнительным. Таким, каким его только мог передать греческий бузуки, чья музыка сопровождает каждый шаг случайных знакомых, ставших друг другу родными. Режиссер обходится без имен, в его фильме нет привычных диалогов. Их заменяет тихая исповедь женщины, настоящее счастье которой продлилось всего шесть часов. Ее голос несет в себе массу чувств, но среди них нет самого очевидного — сожаления. Вспоминая с легкой грустью прогулки к морю, обед под шум прибоя, путешествие по городу, прикосновения к деревьям, она хотела бы снова пережить те прекрасные мгновения, но стоически принимает их отсутствие. Грезы не заменят жизни, которая продолжает идти своим чередом. Пережитое счастье остается в своем собственном измерении, куда лишь время от времени приоткрывается окно.

С одинаковой утонченностью греческий творец пишет пейзажи и наполняет штрихами портреты. Герои Канеллопулоса самодостаточны в своей схематичности. Крупные планы дают возможность проследить за мыслями, не озвученными героиней. Она бежит от настойчивого осознания скоротечности единения душ, при этом может наслаждаться каждой секундой своей другой жизни, где все проходит фоном — люди, события, перемена погоды. Каждый кадр «Интерлюдии» передает настоящую глубину печали, Канеллопулосу удается придать ей возвышенность. Расставание не разбивает сердце, а дает нечто гораздо более важное — чувство естественности пережитого. Точно смываемый морским бризом, один образ памяти уступает место другому. Чего не было на самом деле — дорисовывает фантазия. Что не было высказано тогда — приходит сейчас. Героям удалось прочесть друг друга, словно книгу, запоем, и они ни на йоту не стали от этого менее интересными. Человеческая индивидуальность способна подарить множество приятных сюрпризов, эту особенность и берет за основу режиссер, приправляя черточками своего стиля.

Несколько раз люди оказываются перед выбором, который может определить, конец ли сказке, или будет продолжение. Диалектика Канеллопулоса дарит голос даже неодушевленным гостям в кадре. Дом мужчины зовет к себе женщину, но что-то невесомое удерживает ее, не давая сделать следующий шаг. Гармония душевная оказывается превыше гармонии физической, хотя героев в застенчивости заподозрить сложно. Греческий художник не добавляет лишних тонов в черный или белый цвет. Слишком тонка и эфемерна связь, держащая людей друг напротив друга. Может, дело только в скоротечности этих часов, но важнее, что Канеллопулос оставляет героям пространство для последующего переживания, которое даст возможность дополнить встречу новыми деталями. Со временем их становится много, граница между вымыслом и реальностью незаметно растворяется, открывая дорогу грезам. Их отличие от сновидений в том, что человеку не нужно отдавать себя во власть своенравной ночи, необходимо лишь настроить память на нужную волну.

Утреннее пробуждение нередко приносит разочарование, ведь того, что было увидено, больше не вернуть. Но не зря режиссер делает столь сильный акцент на перемене времен года. Какой бы пейзаж ни был за окном, он не закрывает неба, вобравшего главный для героини образ того, к кому живы чувства, не нуждающиеся в наречении их любовью, страстью или привязанностью. И раскрытие этих чувств за мгновение длиной в интерлюдию возможно, если расставание прошло на нужной ноте. Железнодорожный перрон стал самым терпеливым провожатым для двух расстающихся душ. Они сошли с него, будучи друг для друга никем, а вернулись — всем. Шум природы помогал им слушать и слышать, а стук колес стал симфонией прощания — ожидаемой, грустной и счастливой. Погода вновь переменится, пройдут года, но останутся воспоминания, которые время стереть не в силах.

Такис Канеллопулос всю свою творческую карьеру снимал один и тот же фильм. О том, что не произошло, не случилось, не состоялось. Фильм о не-любви, не-счастье, не-везении. Фильм, об упущенном шансе, который судьба один раз в жизни дает каждому человеку, но использовать который могут только самые смелые и решительные. Да и то не факт, что окажутся при этом правы. Но в любом случае, потом об этом упущенном шансе придется только вспоминать, с тоской и грустью коря себя за не-случившееся.

Однако именно эта печаль для греческого режиссера стала объектом исследования, именно она вдохновляла его на творчество и заставляла снова и снова рисовать изумительные, пусть и дышащие ледяным холодом, картины. Именно рисовать, потому что фильмы Канеллопулоса меньше всего напоминают собственно кино. Скорее они похожи на меняющиеся в проекторе слайды, в каждый из которых хочется пристально вглядываться, впитывая в себя меланхоличную атмосферу, погружаясь в бархатные волны непонятной тоски, ловя внутри себя созвучные тона.

Подобные чувства вызывают все фильмы режиссера, может быть, за исключением дебютной ленты «Небо» («Ouranos»), но «Интерлюдия» стала квинтэссенцией его творческой манеры. Она аккумулировала в себе все ее достоинства и недостатки, став своеобразной визитной карточкой этого очень необычного кинохудожника.

По сути в фильме нет как такового сюжета, нет интриги, нет драматургии. Даже удивительно, что прообразом «Интерлюдии» стала театральная пьеса британского драматурга Ноэля Кауарда, известного своими «остроумными диалогами». Фильм Канеллопулоса диалогов, равно как и действия, напрочь лишен. Он оперирует совсем другим инструментарием, главными составляющими которого являются волшебная музыка Никоса Мамагакиса и тонкая операторская работа Стаматиса Трипоса, постоянного соавтора режиссера. Создается впечатление (а, может быть, так было на самом деле), что каждый кадр выстраивался тщательно и скрупулезно так, чтобы произвести на зрителя наибольшее впечатление. Поэтому в фильме почти нет движения — оно разрушает волшебство застывшего кадра.

Тут хочется сделать отступление и вспомнить совершенно уникальную сцену из последнего фильма Канеллопулоса «Соня»: два обнявшихся обнаженных тела не-счастливых любовников, застывших на долгую минуту. Но ракурс подобран столь идеально, что сцена эта надолго западает в память, занимая в ней место одного из самых ярких эротических киноэпизодов.

В «Интерлюдии» никакой эротики нет. И, кажется, что здесь она была бы лишней. Но черно-белые кадры из фильма подобно слайд-шоу постоянно появляются перед мысленным взором: стол на пустынном пляже; велосипедисты, объезжающие одинокую пару; прогулка по ночной набережной; женская фигура в окне отъезжающего поезда; мужчина, остающийся на перроне… И мысль, к которой медленно, но верно вся эта череда изумительно красивых кадров подводит — мысль не новая, еще Екклесиастом высказанная…

Но в этой «суете сует» все-таки имеются секунды, которые остаются с человеком до самой смерти, а может быть и после. Стоит ли грустить, что они так и остались закапсулированными мгновениями, не развернувшимися в реальность? Ведь они дают возможность не просто снова и снова мысленно возвращаться к ним, но развертывать их по собственному усмотрению, как это делает героиня во второй части картины. Продлевать их так, как хочется, любоваться ими в новых и новых ракурсах. Да, конечно, это чистой воды эскапизм. Все творчество Канеллопулоса — это яркий пример бегства от реальности в созданный собственным воображением солипсический мир. Но, боги! Как же этот мир красив. Как же не хочется из него уходить!

Наверное, не случайно, ни в одном из фильмов греческого режиссера действие (прошу прощения, конечно же — не-действие) не происходит летом. Ранняя весна, осень, зима — в тоскливых пейзажах ему уютно, и этот уют он мастерски передает зрителю. У которого ведь тоже, наверняка, где-то что-то когда-то не-случилось, не-произошло, не-срослось. Канеллопулос предлагает не сыпать соль на раны, не бередить засевшую в сердце иглу, а расслабиться и погрустить, мечтая о не-сбывшемся. Мягко, безопасно, безыдейно. Но, погружаясь в бесконечную печаль «Интерлюдии» невольно соглашаешься с ее автором — может быть и, правда, искусство далеко не всегда обязано к чему-то звать, волновать, будоражить и т. д., и т. п. Иногда искусство должно успокаивать, утешать и сочувствовать. И прятать идеи в дальний ящик. До лучших времен. Как это делает «Интерлюдия». При этом еще и запирая этот ящик на крепкий замок.