Береза (1967)

Те, кому приходилось терять близкого человека, знают, как тяжело пережить первые дни после утраты. Как больно и долго тянется прощание… И вместе с тем парадоксально летят последние мгновения, когда ты видишь родное лицо, которое вот-вот скроется за крышкой гроба. Ты застываешь, подобно мухе в янтаре, а вокруг стремительно летят секунды, и окружающие двигаются словно люди на кадрах старой кинохроники. Тебе хочется закрыться ото всех, остаться одному, ничего не видеть и не слышать — и одновременно погрузиться в толпу, чувствовать рядом чье-то присутствие, ощущать себя частью целого… И, конечно, несмотря на присутствие множества людей, похороны — это очень интимный, переживаемый изнутри ритуал, где окружающим видна лишь внешняя, обрядовая его часть. Внутренняя же остается (по крайней мере, должна оставаться) недоступной для стороннего наблюдателя.

Фильм хорватского режиссера Анте Бабайи «Береза» безжалостно вытаскивает эти внутренние переживания скорбящих наружу и заставляет всех присутствующих погрузиться в раскрытую бездну отчаяния и утраты. То есть делает то, что категорически запрещено любыми писаными и неписаными кодексами: хоть врачебными, хоть религиозными — не снимает и купирует боль, а усиливает ее и распространяет на все окружающее. Заставляет погрузиться в бездну депрессии, ощутить безграничную тщету и бессмысленность жизни и поприсутствовать на торжестве могильного червя — единственного правителя и истинного Царя. Смерть — главный и единственный герой картины. Скорбь — единственное чувство, испытываемое ее персонажами. Энтропия — единственная эстетика, допускаемая в ее кадр. Любовь, ревность, гнев, нежность — их протагонисты (и вместе с ними зритель) тоже могут испытать в отдельные мгновения своего земного существования — но лишь эпизодами… Цветными вспышками воспоминаний о кратких мгновениях жизни в бесконечном сером царстве Смерти. Именно так: жизнь здесь — с маленькой буквы, а Смерть — с большой.

И чтобы спеть гимн этого Царства совсем не нужно было придумывать сложную, многостраничную историю. Сюжет «Березы» укладывается в одно предложение: жила-была красивая девушка Яница, вышла замуж за первого парня деревни Марко, умерла родами, близкие отправились ее хоронить… Собственно, похоронами действие и ограничивается: долгим мучительным умиранием и похоронами… Покойной Яницы и умерших вместе с ней душой любивших ее людей. А вместе с Марко и Йожей (безнадежно влюбленным в покойную юродивым пастухом) душу вынимают и из зрителя, заставляя снова и снова переживать его собственную утрату. Ведь мало кому не приходилось вот также хоронить близких… И заново впадать в отчаяние от несправедливости и жестокости мира. Из которого к тому же изъяли Бога, в которого, несмотря на постоянно присутствующую в кадре религиозную символику, режиссер не верит. Хотя очень хочет поверить.

Когда видишь привыкшего играть крепко стоящих на земле героев, настоящих мужиков «от сохи», сильных духом и телом партизан Бату Живоиновича растекшимся в алкогольном угаре слизнем — становится… нет, не страшно — горько. От понимания, что хмельное веселье на чужом празднике никогда и никому не помогало. И от понимания, что каким бы великим актером Бата не был — здесь ему играть практически ничего было не надо. Все за него сыграл режиссер, погрузив протагониста в атмосферу бесконечного дождя, растекшихся грязью сельских проселков, покосившихся кладбищенских крестов… И еще саунд-трека из погребальных плачей на фоне нежнейшей эфирной мелодии, который мог бы стать предметом черной зависти любой современной готической формации. А незадачливый соперник Марко, деревенский дурачок Йожо, с вырезанным из дерева в подарок своей тайной любви ангелом — совсем уж удар ниже пояса. Как и лежащая в гробу девятнадцатилетняя Манца Кошир, с лицом подобным тому самому ангелу… Она ведь больше в своей жизни ни одной серьезной роли не сыграла. Только эту — стройной как березка мертвой девушки…

Конечно, в какой-то момент ловищь себя на мысли, что все это как-то… Слишком. Нарочито, искусственно, гиперболизированно. Но, нет… «Береза» — это не записанный в футуристичном антураже музыкальных студий отлакированный funeral-metal. Здесь совсем иная эстетика — хтоническая, грубая, играющая на контрасте несовместимого: как безобразная пьянка над гробом Яницы. Режиссер не играет в психотерапевта, ведущего со своим пациентом долгие беседы, а использует вместо наркоза крепкую дубину: очнется после удара — хорошо, будет жить; нет — все там будем. Катарсис наступающий после окончании картины пережить очень тяжело… Возможно, лучше держаться от нее подальше, особенно при склонности к депрессиям и недавно перенесенной собственной утрате. Она вполне способна пробудить суицидальный психоз, стать толчком к серьезному запою или даже пробудить неспровоцированную агрессию. Но в тоже время может стать и лекарством — как любое талантливое произведение искусства. Главное — помнить, что в жизни есть не только похороны. Пусть в выморочном мире «Березы» даже свадьба от них неотличима…