Скверный анекдот (1966)

в фильме мастерски использованы визуальные и кинематографические приёмы и течения.

Начиная с абстракционизма — это дом Млекопитаева, сошедший с рисунков Эшера (или Эсхера), это и фигура Пселдонимова корявая, не человеческая, состоящая как бы из конусов (или рогов носорогов!).

Следующее творческое течение — назовём «берганизм»- это когда монологи в пустоту наполненные глубоко закопанным символизмом и смыслом, здесь монологи есть и стоит пристально в них покопаться, чтобы проникнуться их глубоким смыслом, влиянием на всех последующих классиков литературы и на мировоззрение тибетских лам в эмиграции начиная с октября 1950 года.

Дальше — влияние итальянского кино с его многолюдностью и много характерностью сцен, только снято и поставлено это в таком темпе насыщения движением киноряда, что в сравнении напоминает выступления наших синхронисток или «художниц» по отношению к другим командам (т. е. быстрее, сложнее, слаженнее).

И последнее, что я увидел, это гротеск и лубок, столь любимый в кино конца 80х, начала 90х, но как же Алов и Наумов тоненько и аккуратно его вплели в канву повествования (безумные старухи, Млекопитаев).

Интересная связь между ролями Евстегнеева здесь генерал «думальщик» о поднятии народа до своего «высшего» (как ему кажется) уровня в «Собачьем сердце» такой же персонаж (ранее вероятно такой же «думальщик» и «благодетель») раздражён «своими детьми» которые наконец-то начали строить мир, где нет «низших» и «высших» и вместо того чтобы помочь — брезгливо и капризно критикует.

8 из 10

Снятый полвека назад по одноименному рассказу Достоевского «Скверный анекдот», двадцать лет пролежавший на полке (и положивший собственно начало такой печальной практике, ибо был первым) и вышедший только в 1987 году, надо сказать, великое кино. Его и сейчас если и можно показывать в дневное время, то только на канале Культура. Если начинать с технических приемов, то здесь на протяжении всего фильма присутствует такая, вошедшая в широкую моду в 90-е вещь как стоп-кадр, когда рассказчик будто нажимает пробел, действие останавливается, при чем, как правило, кадр то несколько размыт, когда лицо главного героя закрывает чья то рука, то забавен, а рассказчик преспокойно говорит и отпускает комментарии походу дела. Оператор тоже все время выпендривается, то снимает главных героев из под чьих то подмышек, рук и голов, а то запускает двухминутную сцену одним планом. Еще здесь есть такая вещь, которую сейчас называют пасхальными яйцами, когда второстепенные персонажи, гости на всей это свадьбе, где-то на заднем плане, мимоходом, говорят цитатами из самых разных произведений Достоевского. Собственно, например, персонажи современной дилогии «Горько» по сравнению со здешними гостями на свадьбе, курят где-то в сторонке по всем показателям, хотя бы только потому что им понадобилось два фильма, чтобы эволюционировать от свадьбам к похоронам, а этим один. Сюрреалистичность и глубину происходящему придают, в том числе, и пьяные сны двух главных героев. В одном из них, надо сказать, танцует очень много карликов, это конечно же ни Линч, но где то рядом. Но и это ещё не все. Самое очевидное и главное достоинство картины это конечно же две большие актерские работы Евгения Евстигнеева и носатого Виктора Сергачева, они настолько слились со своими персонажами (статским советником и его подчиненным соответственно), что никакого зазора в никакой самый мощный микроскоп и близко не разглядеть. Ну а так как в основе всего этого лежат сочинения одного большого автора, то и цитаты можно расхватывать во все стороны, главное их услышать, во всем это свадебном бедламе — «я стал замечать, чувствовать, что при мне ничего не было, сначала, мне казалось, что может быть прежде многое было, но потом я догадался, что и прежде ничего не было, так только почему то казалось, что было, мало помалу, я убедился, что и никогда, нигде ничего не будет, тогда, я перестал сердиться на людей».

10 из 10

Экранизация — вещь не благодарная.

Иначе, как можно объяснить столь малое внимание к великолепной экранизации рассказа Достоевского «Скверный анекдот» украино-петербургским дуэтом Александра Алова и Владимира Наумова (который, кстати, принёс в кинематограф 11 картин и, к сожалению, распался, ввиду смерти Алова 1983 году). Они не раз экранизировали произведения как русских писателей (Островский, Булгаков, Достоевский), так и зарубежных (Мальц, Шарль де Костер), но, «Скверный анекдот», по моему мнению, заслуживает чуть большего внимания.

Во-первых, потому, что это экранизация Достоевского, а это значит, что будь она хоть трижды комедией, смех, если он и будет, то скорее надрывистый, неудержимый, скорбно-истерический, приходящий взамен слезам (что и демонстрируется в прологе и эпилоге фильма). Во-вторых, с кино-исторической точки зрения — ведь со слов кинокритика Сергея Валентиновича Кудрявцева, с ссылкой на точку зрения Валерия Фомина, данная картина стала первооткрывателем Брежневской «полки». Ну и в-третьих — потому, что это блестяще сконструированная в художественном плане картина, поднимающая социально-нравственную проблематику.

В скверном анекдоте Достоевский странным образом напоминает некую экзистенциально-философскую версию Гоголя (недаром дуэт режиссёров «украино-питерский») с пестряще-говорящими фамилия и саркастически яркими образами характеров. Кстати, в тексте произведения, на моменте, когда главный герой представляет себе, как его встретят на свадьбе, есть такая строчка — «Славно этих оригиналов Гоголь описывал…».

Сюжет, впрочем, тоже по большей части Гоголевский. Генерал, в исполнении неповторимого Евстигнеева, озадаченный вопросами гуманности и нравственности -

«… я гуманен, следовательно, меня любят. Меня любят, стало быть, чувствуют доверенность. Чувствуют доверенность, стало быть, веруют; веруют, стало быть, любят…»

- вынуждено отправляется в пешую прогулку по городу и набредает на дом своего служащего Пселдонимого (в блестящем исполнении Сергачова), где тот, по воле случая, празднует свадьбу. В порыве, как он сам это называет, «гуманного героизма», генерал решает навестить свадьбу (говоря по-современному — «выйти в поля»), преподав своим визитом чести урок нравственности, чтобы жених потом своим детям и внукам рассказывал, какой хороший и гуманный был у него начальник. Только вот желание поднять «нравственно униженного с колен» обернулось для генерала могучей пьянкой и собственным унижением, а ввиду своего авторитета и принижением всего общества.

При всей своей трагикомичности, картина соткана по высоко художественным, эстетическим каноном. Слегка гиперболизированные и метафоричные (без «прелюбодеяний с сюром») визуальные формы демонстрируют обряд общественного безумства. «Вакханалию» торжества и без нравственности, съедающую мнимую генеральскую чистоту, словно грязь, принимающая на себя белизну упавшего в неё кителя. Только был ли он достаточно чист, для исключения обратного эффекта.

Скверный анекдот — это не то чтобы сама ситуация, а скорее состояние той пропасти между социальными классами и отношениями между ними. Видимо быть наравне уже никогда не получится. Чрезмерное «лебезение» одних, приводит к чрезмерной гордыни других, соответственно отрицательно влияния на оба полюса. Как говорится «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Признаться честно, это не лучшее произведение Достоевского. Ну, лично для меня. Хотя, несомненно, очень неплохое и умное.

Эта экранизация получилась такой, будто бы смотришь спектакль в театре. И это очень здорово. Могу сказать, что в этом фильме очень важную роль играют актеры. Их способности и таланты.

Одну из главных ролей здесь играет Евстигнеев, и играет он очень здорово. Но, так как играет тут Сергачев, я вообще был шокирован! Он просто бесподобен! На его фоне, даже мой любимый Евстигнеев потерялся немного. В том плане, что герой Сергачева запоминается намного больше.

Ну, и стоит отдать должное постановке. Весь тот сумбур, который был в рассказе, с этими резкими переходами от плача к смеху и истерики, прекрасно передан на экране.

Экранизация Достоевского с одной стороны дело благодарное, с другой же требующее тонкого чутья. Писатель предоставляет режиссеру огромную палитру разнообразных лиц, характеров, темпераментов. Однако создатель может заиграться с лицедейством, не увидеть за яркой маской произведения глубокую идею, представить все как абсурд, бессмыслицу. Нередко бывает, что подлинное и глубокое по своему содержанию произведение становится всего лишь масштабной кинолентой с нескончаемым потоком пестрых платьев, громоздких причесок и назойливых стуков каблучков. Чтобы не превратить искусство в балаган, следует не только чувствовать тонкую грань между сумасшествием и благоразумием, но и уловить ее и пронести через весь фильм.

Период оттепели был ознаменован некогда забытыми надеждами, желанием сделать этот мир лучше. Однако вскоре воздух был вновь перекрыт, и все прежние мечты и стремления оказались лишь анекдотом, при чем совершенно скверным. В 1964 году Алов и Наумов создали фильм «Скверный анекдот», сценарий которого был написан на основе рассказа Достоевского. В литературном произведении, созданном в 1862 году писатель высмеивает идеализм, образовавшийся после отмены крепостного права. Рассказ Достоевского по-своему юмористичен и под описание ему, скорее всего, подходит слово «анекдот», тогда как фильм совсем не похож на анекдот, даже на скверный. Главный герой Пралинский Иван Ильич, в исполнении Евстигнеева, вечером возвращается домой. Кучер, как назло, куда-то уехал без ведома барина, и Иван Ильич, в сердцах ругаясь, плетется по узким улочкам Петербурга. Вдруг, заслышав звуки веселой мелодии, Пралинский интересуется у полицмейстера (не забывая при этом показать знак отличия, красующийся на груди) откуда звучит столь бойкий ритм. И тут же узнает, что у его подчиненного. Порфирия Петровича Пселдонимова, мелкого чиновника, свадьба. Тут то и вздумалось «его превосходительству» на ночь глядя проявлять чудеса гуманизма по отношению к нижестоящим. В своих мечтах он уже заходит в белоснежную комнату, где собравшиеся, прервав свой грациозный танец, рады приветствовать столь высокопоставленного гостя. Иван Ильич задается вопросом, а способен ли он вот так провести часок другой с нижестоящими, тем самым озарив их светом своего высокого звания.

В какой-то степени это отголоски идеи ницшеанства, которая впоследствии будет отражена в гуманистическом произведении Достоевского «Преступление и наказание». Этакая своеобразная проверка на тему: выдержу или не выдержу, способен я или не способен. Решившись на столь благородный поступок, Пралинский входит в дом. Попав в маленькую уборную, стены которой сотрясаются от звуков музыки, Иван Ильич в первую очередь наступает в студень, оставив там четкий отпечаток своей ноги. Немало сконфузившись, герой все же заходит в довольно просторную залу, до отказа заполненную беснующимися людьми, которые исполняют странные танцы. Сначала никто не замечает незванного гостя, зато, увидев его, враз замирают. К Пралинскому выбегает непосредственный виновник торжества, жених Пселдонимов. Ивану Ильичу выносят диван, гости же, до этого не знавшие покоя, стоят в безмолвии. Наш герой собой явно доволен: нужный эффект был произведен, однако дальнейшее развитие событий все еще затуманено. Пралинский не знает, что делать, что говорить, как вести себя, он оказался в ловушке собственной идеи. И лишь «шампанское для дорогого гостя» несколько раскрепощает его, а, возможно, даже и чрезмерно.

Уже сидя за столом, Иван Ильич только и делает, что подливает себе в бокал, идеи гуманизма все еще сидят в его голове, но уже не так прочно, с каждым глотком они становятся все более и более размытыми, невнятными. Всхлипывая от обиды и тщетно пытаясь отбиться от хлебных крошек, бросаемых одним из гостей, Иван Ильич, изрядно приняв на грудь, падает под стол, где находит покой и умиротворение. И снится ему сон, где Пралинский исполняет изящный танец с лилипутами. Вот она мечта, вот идеал: люди, находящиеся в одной возрастной категории с героем, намного ниже его, в прямом и переносном смысле. На их фоне Иван Ильич выглядит статным, величавым господином, и все рады и счастливы, что именно он снизошел до них. Вот оно — истинное воплощение идеи гуманизма. Но не все так гладко, как того хотелось бы: его сиятельство вытаскивают из-за стола, в зале его пытаются привести в порядок. Но все тщетно, герой Евстигнеева с грохотом падает на пол, приводя тем самым в восторг всех окружающих. Вот тут и проявляется характерная особенность Достоевского: смех на грани страха. Смеющиеся гости не заряжают вас своим настроением, а скорее пугают какой-то единой, страшной и неестественной гримасой. Все герои в масках — вот факт, неосознанно пугающий зрителей.

Не нравственное падение Ивана Ильича, не потерпевшие крах идеи гуманизма, не унизивший себя барин, сидящий на ночном горшке, а вот эти безобразные, искусственно сделанные восковые маски — подобие человеческих лиц. И не последнюю роль в создании столь устрашающей атмосферы сыграла камера. Она, словно, бесноватый демон, прыгала среди толпы, выискивая наиболее совершенные маски, показывая их не в самом лучшем ракурсе, делая основной акцент на подбородок и нос. Композитор Николай Каретников написал мелодию, кричащую, визжащую, подобную демоническому смеху. Однако во всем этом, безусловно, сумасшедшем фильме есть моменты, которые заставляют зрителя остановиться, задуматься. Это моменты, когда время будто останавливается, герои статичны, они застыли в нелепых позах, позволяя зрителям вдоволь насладиться их непосредственностью. И именно такие приемы дают возможность находиться вне пространства и времени. Нескончаемый поток секунд, минут остановился, и вот уже не слышно тиканье часов и звон бокалов, а лихая мазурка вдруг замолкла: и мы в совершенно иной сфере восприятия, где убаюкивающий голос автора, позволяет нам немного расслабиться, осознать все происходящее, совладать с эмоциями и отправиться дальше в мир страстей и безумия.

Анекдот получился не то что бы скверным, скорее ужасающим, пугающим. В конце фильма Пселдонимова сравнивают с мухой, с мертвой мухой. Родственники, друзья и близкие ревут, не слыша криков реального Пселдонимова. Затем плач перерастает в дикий смех, и снова вереница пугающих масок, хохочущих над смертью. И вот уже сам Пселдонимов, еще некогда отчаянно кричащий: «Не смейтесь, я живой», мерзко посмеивается, а затем и вовсе заливается со смеху. Что может быть страшнее смеха над собственной смертью, немощью. Это смех сквозь слезы, когда нет уже никаких сил на страдания, не хватает слез на крики о помощи, остается только смех безудержный, дерзкий, неукротимый, а от этого вселяющий еще больший страх и ужас.