Анафема (1960)

Примечательно, что именно сегодня, до просмотра фильма, в прозаично- бытовом разговоре с родительницей во мне воскресло терпкое воспоминание о знаковом рассказе Куприна «Анафема». И в пустоту задавшись в очередной раз вопросом «Было ли в действительности высшее священство наделено правом отлучать Толстого от церкви?», я решилась на просмотр картины.

Этот фильм, пожалуй, одно из тех немногих маковых зерен кинематографа; случай, когда спроецированная на экран история не уступает своему литературному предку. Сергей Гиппиус, отец картины, преуспел в создании неповторимой атмосферы дышащей предреволюционным воздухом России. Грязные портки, повсеместное беспутье, избы грубой рубки, глухо-дремучий народ и уже надтреснутый железный остов дореволюционной Российской империи -Православная Церковь.

В вековечных, порядком окостенелых, традициях этого реакционного института и был взращен дьякон Олимпий. С прямого угла зрения, он всей тучностью и тяжеловесностью вида своего являет крепшую веками мощь Православия. Но два светлых яблока по бокам переносицы (разительно сходство взоров Толстого и дьякона) выказывают его как человека просторного сердца, распахнутого для вольного ветра свободы. Поблекшие будни его церковной службы неожиданно скрашивает случаем прочитанная повесть «богохульника и вероотступника» графа Л. Н. Толстого. Живой, добрый слог «неизвестного автора» селит сладостную смуту в выдрессированном сухими церковными догмами разуме дьякона. Простые слова писателя о переплетении бытия человеческого с природой, о узах с родной землей и законах жизни таят в себе непостижимые глубины, в которые окунается дьякон Олимпий. До последнего момента он будто и не ведает, что именно ему уготовано обрушиться громоподобным «Анааафема!» на главу греховодного графа Л. Н. Толстого.

Пиковая сцена долженствующего анафемствования в одночасье оголяет низменные позывы детей адамовых, кроющих грехи под соборными сводами. Сладостно смакуя» Анафему Толстому… Анафему на графа Толстого…» они обращают себя в плен многовекового хищнического инстинкта толпы. И на фоне этого монструозного фарисейства прекрасная метаморфоза рождает нового дьякона Олимпия! Он понял, он наконец-то все понял! Бабочка, летевшая в огонь встрепенулась и обратилась не к ложному, сжигающему, а к истинному, греющему, свету. Неспроста, на мой взгляд, в памяти героя гулко отдавались эти строки про тонкокрылую. Он и сам был ею. Неведомые силы великого Провидения коснулись ее крыльев и направили по пути спасения. И приснопамятны финальные, обретающие некую сакральность, слова героя: «Злобы не приемлю, а там… злоба и фальшь.»

Не смотря на невнушительные 45 минут, фильм неизмеримо емок по глубине охватываемых дум. Он и о стихийно великой силе литературного слова, и о бессовестной человеческой фальши, облекающейся в хитоны и сутаны, и о праве человека на выбор. И все это проистекает из мысли об одном великом человеке.

P.S. Толстой… это неизменно почетная ниша в моей домашней библиотеке. Я всегда пропускала сквозь пальцы факт отлучения графа от церкви, поскольку он был предан анафеме исключительно по воле и для лиц, свершивших эту процессию. И всего только одна нетленная страница руки Толстого обращает в пепел все поклёпы иных.

Нищая, грязная, запоздавшая в культурном и экономическом развитии, самая неграмотная страна Европы, при этом — как ни парадоксально, справедливо гордившаяся писателями мирового масштаба, крупнейшими учёными, выдающимися врачами, поэтами серебряного века, великими актёрами и балетом, архитекторами и художниками с мировым именем… Россия 1900 года…

В центре истории несколько дней из жизни отца Олимпия, который по долгу священной службы должен анафемствовать «богохульника и отступника от веры Христовой болярина Льва Толстого», проклясть того самого графа, который изменил его протодьяконскую душу раз и навсегда.

Здесь мы наблюдаем театр одного актёра, а именно Степана Крылова, который исполнил роль отца Олимпия. Крылов крепко запомнился мне как Катасонов из «Иванова детства», потом ещё всплыл в памяти эпизод из «Кадкина всякий знает», хотя на счету этого талантливого человека более шестидесяти киноработ. Что до «Анафемы» — то тут, на мой взгляд, его актёрский триумф, пик лицедейского мастерства, наслаждение игрой; в этой картине он — не Крылов в роли протодьякона. Он и есть этот протодьякон… Огромный, громогласный, аппетитно трапезничающий иль плачущий и улыбающийся за книжкой, добрый, не терпящий злобы или мятежный и стихийный в думах своих… А какие глаза! Глазищи! Увидев портрет Толстого в комнате знакомого студента, что приносил ему книги, Олимпий воскликнул: «Какие глаза! Пророческие…» Так вот, взгляд Крылова ничуть не уступает очам самого Льва Николаевича.

На счету кинодеятеля Сергея Гиппиуса как режиссёра — лишь две работы: короткометражка «Мальчик с коньками» и «Анафема», которую по хронометражу тоже не назвать полноценной лентой. Но сорок пять минут оказалось вполне достаточно, чтобы перенести дух одноимённого рассказа Александра Куприна на экран. Концепция картины включает в себя чёрно-белые кадры, хроники Госфильмофонда и музыку Скрябина. Но все эти нехитрые составляющие настолько чётко продуманы, настолько выверена их последовательность, что иначе и представить нельзя. Я придерживаюсь мнения, что фильм, будучи снятым «по мотивам», даже в чём-то превосходит само произведение: благодаря сценаристу и режиссёру, которые увидели литературную «Анафему» под другим углом и внесли в изложение нечто новое, но настолько уместное, история обрела еще большую глубину и более яркую эмоциональную окраску.

Финальный эпизод в соборе, возможно, один из лучших, что мне доводилось видеть в кино вообще. Собор полон прихожан, они в нетерпении ждут, предвкушая церковное действо, перешептываются, мелко крестятся, шевелят губами, хихикают: ведь нонче должны проклянуть этого «графа», который всё в народ ходил… А вот и сам отец Олимпий, сейчас он взревёт:«Анафема!» Но необъяснимое волнение дьякона загодя, чувство тревоги, мысли о книге, осознание-вспышка: «Кого ж это я проклинаю, господи?!», паническая попытка оттянуть «момент истины» выливаются в искреннее: «многая лета-а-а…» Непередаваемое напряжение исходит от этой сцены, сугубо личное и в то же время, открытое для всех; для тех, кто смотрит, кто понял и кто проникся. Для всех.

«Все бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше живет и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что все одна фальшь» Л. Н. Толстой «Казаки».

10 из 10