В людях (1938)

Как это ни удивительно, до сих пор никто не имеет о многом в жизни Горького точного представления. Кто знает его биографию достоверно?

Бунин И. А. «Воспоминания»

- Ну, Лексей, ты — не медаль, на шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди…

Сказал как отрезал, очертив незримую границу между детством и отрочеством внука, старик Каширин. Ещё не успела явиться на суд Божий душа новопреставленной матери Алексея, как начались мытарства земные сына её. Нет. Скорее продолжились. И при живой мамке рос пацанёнок сиротой на попечении деда с бабкой, ставшей его Ариной Родионовной. И хоть сёк дед порой розгами, ради ума и пользы для, в соответствии с заветами Домостроя, наказания те вспоминались позже чуть ли не лаской. «В людях» люди предстали во всей своей неприглядной сущности. Жестокость была бесцельной, бессмысленной, коей человек только забавляется, не ожидая выгод. Так писал Максим Горький во втором томе трилогии, долгое время считавшейся автобиографической. Но прав оказался Бунин, некогда друг, а с октября 17-го — враг основоположника соцреализма. Ныне личность писателя отделена от литературного героя. Впрочем, и сам автор не скрывал, что не о себе он рассказывает, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил — да и по сей день живёт — простой русский человек.

Безусловно, в трилогии, как и в других произведениях, Горький создавал себе определённый образ в среде революционеров — человека из народа. И ведь сработало, поскольку мало кто знал строки из словаря Брокгауза: «Горький-Пешков Алексей Максимович. Родился в 69-м году, в среде вполне буржуазной: отец — управляющий большой пароходной конторы; мать — дочь богатого купца красильщика…» Мало кого заботило, что пламенный революционер имел несколько квартир в столицах России, а странствиям «По Руси» предпочитал американские вояжи и «отшельничество» на острове Капри. Параллельно с работой над собственным имиджем, писатель представил в самом неприглядном виде Россию не только русскому, но, в большей степени, зарубежному читателю (заказчику). Такую «дикую» страну не жалко и до основания, а затем… А до революции чуть больше года. Но мог ли он уже тогда помыслить, какое место будет отведено ему в пантеоне новой советской религии, где главным божеством надолго укрепился лучший друг всех и вся?

Партия сказала: надо! Кинопром ответил: есть! И пошли чередой байопики о людях, чья жизнь служила примером для подрастающего поколения. Так Александр Невский стал иконой и для православных и для коммунистов. Максиму Горькому свезло меньше, но в крёмлёвской стене место для него нашлось. Это позже, а пока бывший юрист, поработавший в своё время и следователем, и в суде, а значит правильно понимающий политику партии, взялся за экранизацию трилогии об Алексее Пешкове. Это был далеко не первый опыт советского классика режиссуры и не последняя экранизация им произведений Горького. Опыт более чем удался. Поставленные перед режиссёром идеологические задачи были выполнены. Экранизируя вторую часть «В людях» режиссёр почти, насколько возможно, не отходит от сюжетной канвы первоисточника, при этом порой меняя местами или объединяя некоторые сцены. Донской, в отличие от Горького, создаёт не биографическое, но агиографическое произведение. Его герой априори лишён недостатков, он стоически преодолевает тяжкие испытания, находя при этом украдкой время для самообразования. В последующем он обретёт истинную веру, а там юноше бледному со взором горящим и до чудесного исцеления недалеко. У Горького Алексей вполне земной, со своими тараканами, коим не место в голове нового святого. Страдания юного Лёши доведены в фильме до гротеска, сплошной беспросветности. В книге же, мальчик находит в жизни свои поводы для радости и в целом его взгляд на мир не по годам философичен. Герои второго плана даны Горьким в динамике, их образы раскрыты во всей палитре, у Донского они архетипичны и одноцветны. Но при всём том нельзя забывать: для кого и для чего снималось подобное кино, тогда становятся понятны даже безобразно ободранные костюмы работяг. Это всего лишь яркие краски, которыми художник рисует своё полотно, кричащее, что в прошлое возврата нет. Путь лишь один — в светлое коммунистическое завтра, через мужественное преодоление временных трудностей.

Несомненно, Марк Донской замечательный режиссёр и упрекать его в чём-то столь же глупо, как ругать Лени Рифеншталь за то, что судьба не предоставила ей иной возможности для раскрытия таланта. Авторитет обоих персоналий в мире кино непререкаем, зная что известнейшие итальянские и французские режиссёры считают Донского отцом неореализма. И пусть кино не о Горьком, и далёк он от святости, но разве не его слова?

Оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так…