Кровь поэта (1932)

'Кровь поэта' - артефакт истории кинематографа. Сюрреалистический дебют Жана Кокто. Картина вышла в свет в 1932 - через 3 года после бунюэлевского 'Андалузского пса'. Сюрреализм на тот момент господствует в искусстве - как известно, это течение первоначально возникло в живописи. И возникло не случайно - в 20-м веке на интеллектуальной авансцене проблемы психологии человека. Фрейд и идея бессознательного произвели революцию в умах. Не избежал влияния этих идей и Жан Кокто. Enfant terrible ворвался в кинематограф - этот новый для себя вид искусства - и начал творить свой собственный мир, как истинный бог-демиург (Сежест, персонаж его 'Орфея', скажет потом: 'Я его приёмный сын'). Кокто населяет свой мир детскими ангелами-хранителями с механическими крылышками, скорбными гермафродитами, говорящими статуями - и поэтами. Образ поэта - центральный и понимается он как медиум между двумя мирами. В мире Кокто нет времени и пространства. Кинематограф, возможностями которого этот мир создаётся, ещё не вполне кинематограф - он ещё не избавился от влияния литературы (повествование разделено на 4 части), фотографии (сцена в 'негативе'), танца ( вторая часть фильма) и театра (пантомима), музыка не способствует раскрытию смысла, а звучит просто - для заполнения пустоты. Заметна 'игра' с возможностями киноискусства - смена планов, монтаж, обратная съёмка. И всё же это уже больше кино, чем тот же 'Андалузский пёс'.

В своём первом фильме Кокто задал траекторию всего своего будущего творчества- 'Кровь поэта' стала первой частью 'орфической трилогии', последний фильм которой вышел через без малого тридцать лет после дебюта.

Первое произведение французского авангарда, которое мне понравилось! Захватывающий сюжет, увлекательная расшифровка образов. А как красив сам Поэт в исполнении Энрике Риверо! Правда, кажется, что для этого образа он постоянно держит мыщцы в напряжении — зачем?.. Но всё равно красиво!

Снежок, подобный заряду дробью, Венера, обыгравшая своего создателя — как это хитрО! И губы, губы на ладони…

- В 23-м номере проходили встречи несчастных гермафродитов.

Забавно, как автор шутит со зрителем: когда кажется, что вот-вот покажут самое пикантное, вместо ожидаемого содержимого нас ждёт сюрприз.

А! И ещё я узнала, что знаменитый кадр, который я встречала как шуточный в соцсетях о старом посте на стене — отсюда! Ах, эта вера в игру. И это не фэнтези!

8 из 10

Тепло твоих рук

В далеком тысяча девятьсот тридцатом, пока телескопы всего мира тщетно искали на небосводе Плутон, СССР устанавливал первый светофор, а Ганди активно удобрял молодые всходы новоявленных реформ солью, Жан Кокто — очередной анфан террибль, без которых никогда не обходилась матушка-Франция, пролагал свой тернистый путь на стезе кинематографа. Вместившаяся в час астрономического времени лента об искавшем свою душу в Зазеркалье полуголом поклоннике Эвтерпы, положила ряд череде работ, коим суждено было обессмертить имя сотканного из талантов (но, к сожалению, или к счастью, не добродетелей) Паяца, уже успевшего проявить себя во всех видах искусств, кроме вышеупомянутого, и оставить в наследство кучу уродств, которым по меткому выражению мадам Шанель, в далеком будущем суждено было стать настоящей красотой. Душевный стриптиз удался на славу, и окрыленный успехом не столько у публики, сколько у собственного Я, наконец-то дорвавшегося до созерцания своих же аутопсированных потайных глубин, Кокто продолжил снимать. И снимал долго, и с наслаждением, наполняя каждую последующую картину… тем же содержанием, только все более упорядоченным и структурированным, подтверждая собственное правило линии, продетой сквозь судьбу невидимым, но ощутимым хребтом. Линии, на которую можно нанизать все, что угодно, и все равно она останется — для кого-то яркими, кричащими бусами, а для кого-то веревкой висельника. Для самого Кокто она так и осталась всего лишь линией — эластичной петляющей нитью, один из концов которой он постоянно сматывал, а второй держала в руках влюбленная в него смерть…

Мрак твоих глаз

Присутствием старушки с косой наполнена каждая картина Кокто. Обязательный для него античный гекзаметр — собственно Смерть, Сон, Зеркало, Поэт, Ангел и Воскресение с правом на жертву. Всю эту братию он активно перетаскивает из фильма в фильм, но, пожалуй, только в «Крови», да еще в обласканном и опопсевшем «Орфее» они собираются вместе как месяцы вокруг костра в новогоднюю ночь и ведут долгие, ни к чему не обязывающие разговоры. Диалоги никогда не были сильной частью лент Кокто при всем его таланте писателя, опошляя и без того красноречивую символику, благо в «Крови» количество их сведено к минимуму, а вот всего остального там как раз в избытке. Молодой, статный и почему-то рисующий поэт, стирая неудавшийся ему на портрете рот, неожиданно переносит его себе на руку. В испуге он начинает метаться по комнате в попытках сбросить избыточный орган и натыкается на статую, которая, приняв из его рук возможность говорить, тут же советует ему отправиться НА ТУ сторону, что он и делает, ныряя в ближайшее зеркало. Дальше (если вы еще не успели сделать это) логику необходимо отключить, а то неровен час, заблудишься в чужих потемках как Алиса, которая все-таки собралась с силами и поняла, что не стоит будить короля, который видит ее во сне, что чревато последствиями, а ничтоже сумняшеся заснуть самой. Как любой начинающий творец, Кокто стремится вытащить наружу все, что попадается ему под руку в попытке исследования собственного внутреннего мира и, ничуть не заботясь о пищеварении зрителя, швыряет сию пищу для размышлений ему в глотку: и чернокожих горбатых ангелов, и смертоносные снежки, и театр с Белой и Черной королевами, и гадание над трупами и рекурсию расстрела смелого испанца (как не тут не вспомнить Лорку… предчувствие ли?). Сюрреалистам, по-видимому, снятся одни и те же сны: вот ангелы на мотоцикле, которых туда потом посадит и Глейзер, вот девочка, судорожно ползущая по стене как Люси Бессона, вот проволочная вязь, похожая на рисунки Лорки, вот падающая фаллическим символом фрейдо-юнгианская башня… Правда, в отличие от остальных воссоздает Кокто это все по-особому — исключительно медленно и плавно, Лоэнгрин в лодке с лебедями, движущимися в направлении неизменной арфы, совмещая несовместимое. Растягивая и продлевая каждое перемещение своего героя, движущегося по лабиринту авторской фантазии с кошачьей грацией танцора — жидкая пластика застывающего стекла, сводящая на нет весь технический пунтуализм первоначального кинематографа — влияние то ли любимого автором балета, то ли гомоэротической составляющей его натуры, то ли избыточного употребления замедляющих вращение планеты алкалоидов Papaver Somniferum. «А любовь в тебе и во мне как опиум, как опиум…»

Сладость губ твоих нежных

При всей морфинно-гипнотической составляющей происходящего на экране, Кокто, тем не менее, трудно упрекнуть в слепом следовании моде, заданной могучей кучкой его современников, Боже упаси, он никогда не стремился пересюрреалистить, перепересюрреалистить и выпересюрреалистить Дали и компанию, уже выкрикнувшего к тому времени, что гипернастоящее — это он. Оттого и разница с коллегами по цеху видна невооруженным взглядом, и губы на ладони — это максимум сновидной дани. Кокто идет по другому пути: берет обыденные предметы и комбинирует их во всевозможных сочетаниях, просто, без извращений и вивисекционной эклектики, и тем самым подтверждает выводы современной ему гештальт-психологии, говорящие, что нельзя бесконечно делить окружающее на составляющие. Есть те кубики, которые ничто иное, как элементарные частицы восприятия, которые дальше раздробить просто нельзя, и которые испокон века перешагивают из сознания в сознание, связанные особой движущей силой, изначальной, таинственной и соединяющей их друг с другом и творцом в единое целое. Его, творца, кровью. Самой настоящей, черной в этом монохромном свете и ничем не разбавленной, ничем не приукрашенной, и солоновато-горькой на вкус как сама смерть. И даже последняя не в силах ей противостоять. Во всяком случае, Кокто, кажется, был в этом убежден, заставляя ее вновь и вновь целовать своих героев покрытыми гипсом губами.

Мы стоим в пустой серой комнате, справа зеркало, слева мольберт с чистым полотном. И губ на руках, нет. А прямо перед нами свалка прекрасных образов и символов Жана Кокто. Нам сейчас во всем этом разбираться

Фильм состоит из четырех эпизодов, но каждый связан с предыдущим и последующим.

Художник отправляется в зазеркалье по приказу своего творенья, холодной и словно ожившей статуи. Миры разделяет тонкая водная гладь, которая мгновенно поглощает героя и он погружается в иную реальность. Это старый отель с коридором из четырех комнат. Художник не стесняется заглянуть в каждую, через замочную скважину. Вот только смотрит он на самого себя. Это зазеркалье и есть он сам. Осознав эту страшную мысль, художник выбирается и из зеркала и с яростью разбивает статую. Принять действительность оказывается для него невозможным.

«разбив статую мы рискуем превратиться в такую же сами, и вновь вечная слава, вечная слава»

Происходит намеренное, но не жестокое убийство мальчика его сверстником и даже возможно вчерашним другом. Смерть трагична, но спустя каких-то пару мгновений на его теле кто-то играет в карты. Их игра бесчестна и происходит на трупе. И тут мы понимаем, что все это театральное представление. Зрители сидят в ложах и высокомерно оценивают друг друга, представление их интересует гораздо меньше собственной персоны

За столом женщина и мужчина. Игра. И она очень сильно напоминает нам ту самую статую. Победа за ней, а наградой побеждённому, смерть. На её веках пустые, мертвые глаза. Она удаляется со сцены в другую комнату, где её покорно ожидает буйвол, со всем земным миром на шкуре.

Сюрреалистические работы Кокто не перестают удивлять меня, они бездонны и безграничны. Просматривая их снова и снова вы не заметите новых деталей, но обнаружите иной смысл, проведете дополнительные параллели или разрушите их. Думаю, именно поэтому его работы так любимы мной.

8 из 10

«Кровь поэта» — это фильм, не имеющий сюжета, зато сотканный из множества сюрреалистических образов, отражающих внутреннее состояние режиссёра. Эти образы подчас имеют весьма смутную связь между собой.

Начинается фильм с девушки, нарисованной молодым художником. Её рот оживает и приказывает художнику войти в зеркало, что тот совершает и натыкается на причудливые видения. Затем в каком-то доме мальчик убивает своего товарища, на тело которого ставится стол, на котором мужчина-шулер и женщина играют в карты. Пол превращается в сцену, а дом в театр, где сидит множество зрителей. Мужчина проигрывает и стреяляется — зрители восторженно хлопают.

Подобно «Андалузскому псу», фильм не имеет какого-либо толкования, но даёт для того основу — каждый зритель поймёт его по-своему. Но если «Андалузский пёс» был историей любви, то «Кровь поэта» — это история жизни… и смерти.

10 из 10

Реалистический документальный фильм об ирреальных событиях:

Там где рты с картин перекочевывают на руки, где оживают статуи и говорят:«ты написал, что в зеркало пройти возможно, только сам не веришь в это! Лучше сам попробуй!»; там где ныряешь в зеркало, как в бассейн, который ведет в другие ирреальные пространства, в которых законам физики плевать на самих себя; где дети убивают себе подобных снежками и разрушают статуи; там где живут ангелы-негры и поэты постоянно стреляют себе в голову; где «тот, кто разрушает статуи, рискует сам превратиться в статую»…

«Кровь поэта» очень часто сравнивают с «Андалузским псом»… я думаю что это сходство больше обусловлено эпохой создания… когда режиссеры стали использовать кинематографические трюки, чтобы передать какие-то определенные субъективные состояние, а не просто, чтобы удивлять зрителей… чтобы кинематограф стал на ровне с поэзией…

Говорят, что сам дядька Фройд написал эссе о «Крови»…

P.S. Трюки Кокто с зеркалами, вертикальной съемкой горизонтальных сцен и переходом героя в другой мир — просто великолепны… но затем, когда эти трюки прекращаются, фильм становится тягучим и скучноватым…