Гвоздь в сапоге (1932)

Советское авангардное киноискусство в силу очевидных исторических причин не было, что называется, беспредметным и абстрактным. Если в поэзии тем же обэриутам какое-то время удавалось оставаться вполне независимыми от политконъюнктуры, то для режиссеров этой возможности не существовало. Вот и «Гвоздь в сапоге» Калатозова — изумительный пример сочетания отчетливо идеологического и подчеркнуто формалистского начал. В первой части фильма, где показан бой и неравное сражение обездвиженного бронепоезда с противником, вспоминаются и Вертов, и Эйзенштейн, и Довженко. Камера не то что активна, она стремительна, то оказываясь на крыле самолета, то задрана под невероятным углом на несущейся дрезине, то показывая масштабность происходящего, а то заглядывая в дуло пушки, куда подается снаряд. На это невероятно интересно смотреть: трюковая операторская, вертовская работа в купе с «аттракционным» монтажем в духе Эйзенштейна делают свое дело на «отлично».

Средняя часть — блуждание красноармейца по степи. Из-за мелочи, гвоздя в сапоге он идет, явно опаздывая с донесением. Здесь тоже есть стремительный, барочно избыточный монтаж, но все же доминирует антитеза маленького человека и большого пространства, которое он не может преодолеть. Взгляд режиссера становится более философским, азарт боя отходит на второй план.

Третья часть — суд. Здесь тоже много формальных находок, например, коллажное по происхождению внедрение надписей и лозунгов в сам кадр, а не присутствие их в качестве интертитров. Но через много десятилетий после выхода в фильм интересно даже не это, а сама атмосфера публичных судов, где есть прокурор, но нет адвоката, где человека объявляют врагом народа, не вникая в суть дела. Конечно, финал фильма более гуманистичен, чем эпоха, его породившая. Возникает гоголевская проекция в духе «чему смеетесь», оценка происходящего в сюжете перебрасывается в зрительный зал, сопровождаясь суровым увещеванием «готов ли ты к войне»? Да, именно так. Несмотря на то, что события в фильме относятся к временам войны Гражданской, она по-прежнему актуальна для советского человека, его готовят не к мирной жизни, его готовят к совершенно другим свершениям, и в этом смысле финал картины выглядит зловещим.

Михаил Калатозов прославится позднее, его «Летят журавли» станут одним из символом мирового кинематографа вообще. «Гвоздь в сапоге» же необычайно интересен как пример становления художественного языка режиссера. Несмотря на то, что его фильм все еще «немой», хотя вокруг все стремительно тогда переходило к кино звуковому, он тем не менее говорит очень многое для будущих зрителей, гораздо больше, чем многие звуковые картины того же 1931 года.