Сирано де Бержерак (2022)

Рецензия навеяна недавней встречей с Сирано под закрытие сезона МХТа.

Это уже не первая моя рецензия на театральную постановку «Сирано де Бержерак», но именно эту я пишу из-за большой любви к увиденному.

Раз за разом глядя на Сирано де Бержерака, переживающего разные воплощения в разных постановках – начиная с первой, снятой на видео в 1900 г. с первым Сирано Бенуа-Констаном Кокленом, грузноватым и неуклюжим, но по-французски крайне непосредственным, до современных его воплощений, в частности, прекрасного спектакля в Comedie-Francaise в 2017 г., очень спорного в Playhouse Theatre в 2019 г., и некоторых других, не слишком удачных, включая и киновоплощения, слушая на разных языках - французском/английском/русском этот искромётный и изящный текст, полный огня и живости ума, великодушия и робости, каждый раз очень радостно видеть всю широту диапазона пьесы, позволяющую по-разному оттенять грань каждой строки, слышать вариативность интонаций и чувствовать всю силу и слабость этого фееричного образа.

Версия же пьесы Сирано де Бержерак 2022 г. в постановке Егора Перегудова в МХТ дает заново прочувствовать и пережить все самое прекрасное в ней.

Первый раз было несколько непривычно слышать текст в неканоничном переводе Владимира Соловьева 1938 года, поскольку каноном, естественно, принято считать вариант 1898 г. мастера художественного слова Татьяны Щепкиной-Куперник.

Разница переводов очевидна, Татьяна Щепкина-Куперник – поклонница большого стиля и величайших драм, властительница языка Шекспира и Мольера, она была знакома с Ростаном, что несколько снизило для нее градус пафоса при работе, поэтому она решила несколько добавить этот градус в текст сама, и ее перевод Бержерака во многом можно назвать сотворчеством, если уж не соавторством, хотя вряд ли сам Ростан был бы в восторге.

Владимир Соловьев при переводе в плане языка остался более верен первоисточнику, текст попроще и безыскусней, в нем нет той ренессансной тонкости игры слов и изящества Щепкиной-Куперник, но есть удивительная ясность, искренность и лаконизм. И надо отметить, что спектакль Перегудова гармонизирован именно с этим переводом, а потому ему очень идет словесный минимализм и, соответственно, влитый в текст минимализм визуальный, когда несколько кусков фанеры расчерчивают пространство на «что-то здесь» и «где-то там», сцена практически одна большая условность, кроме нескольких обязательных составляющих реквизита, как то неизменная бутылка вина или пышный букет шпаг (или рапир), которые станут символичными спутниками происходящих в жизни Сирано событий. Особенно шпага, разящая до боли в сердце, сопровождающая звон дружеских дискуссий, и убийственную тоску, царапающую грудь. Шпага - часть скелета Сирано и когда ему хорошо или плохо – она тотчас отзывается на его настроение. Поскольку к Сирано как к никому другому подходит фраза «весь мир театр, а он в нем актёр», то ему приходится играть в жизни спектакля сразу множество ролей – воинствующего поэта, интеллигентного бретёра (парадокс, да), влюблённого, маску влюблённого возлюбленного, а когда надо - актёр актерыча и простофилю. Он так органичен и ловок, трагичен и простодушен, дурашлив и мудр, талантлив и нищ, что диву даешься многоликости образа и все это он – Сирано Юрия Чурсина.

Трудно было бы сыскать человека, на котором так кстати может смотреться кираса, фрак, мундир, и даже вязанная бабулькина кофта. Он может быть так ласков в сценах с одними и колюч с другими, и главное, так негеройски быть Героем.

Неотразимая Роксана Анны Чиповской, мерило накала всех страстей, родственное отражение горячности и ума Сирано, его жизненной энергии и человеческой этики, прекрасная и недосягаемая как в чёрном вечернем платье, так и в белом защитный костюме для фехтования, когда вдруг играючи вонзит в сердце Сирано точным ударом шпаги сенсационную весть, которая сделает в одночасье из политического памфлетиста, бретера и философа романтического поэта и моментально превратит его жизнь в грандиозную поэму подвижничества.

Ах, до чего же прекрасна эта находка режиссёра со шпагами – как они блестяще позволяют Сирано несколькими движениями рук раскрыться, ощетиниться, закрыться от мира, или, наоборот поймать на острие шпаги момент, где можно почувствовать прикосновения судьбы.

В спектакль так гармонично встроены музыкальные номера – размер перевода Соловьева очень подходит для добавления колючей, как злободневные частушки, «отсебятины» в виде экспромтов про нос и прочих жизненных аномалий, а ещё, томных, в духе выступлений Джессики Рэббит (вот уж кто не считал, что подставленный кролик Роджер ей не пара), песни про осколки сердца для тайного общества его почитателей, а в затянутом дымом военном акте – пахнувший обгоревшей листвой романс «Мой сад в огне…»

Роксана Анны Чиповской удивительно точно откликается на Сирано, чувствуя и слыша его, не отгораживаясь никакими причинами некрасивости и носатости, зная его с самого детства, а потому просто не в состоянии увидеть в нем романтического героя. И Кристиан, такой бесхитростный и открытый, милый и симпатичный, естественно, интересует ее сильнее как все новое, к тому же под флером пряных стихов Сирано.

Роксана, как уверяет нас персонажи, а Чиповская всячески высвечивает, сама по себе непроста, ее влечёт героическая опасность, рифмы бытия, умение читать между строк не только поэзию, но и ее автора, и видеть в жизни повод для творчества, ведь она также смела и принципиальна как и ее кузен. А потому не смерть Кристиана, а мудрость прожитых пятнадцати лет позволят ей осознать, что, воткнув тогда свою шпагу в сердце Сирано, она попадет и в своё. Туше!

Парадокс пьесы в этой постановке как никогда ярок, потому как вся тоска по такому желанному, очевидному и понятному, становится несбыточной не из-за примитивной слепоты Роксаны, не замечающей у себя под носом игру в поддавки, а из-за того, что страх разочарования в прекрасном пугает Роксану не меньше, чем очарованных ею героев с их очевидной неидеальностью.

И сколько ни смотри этот спектакль (если быть честным, то три раза не предел), все ярче высвечивается, что если в переводе Щепкиной-Куперник Сирано – это прежде всего гражданин и зрелый политик, сознательно решившийся на любовный самообман, то в этой версии Сирано в исполнении Чурсина – нежнейший романтик, он добр и великодушен, и пожертвовал собой ради тех, кто ему был по-человечески дорог. И умирая, он, наконец, по-настоящему счастлив, потому что в жизни, которую он видел и прожил как героическую трагедию, теперь его прощальное письмо Роксане станет его завещанием и Реквиемом!